— Я вас провожу, Борис Михайлович.

Кутипов откланялся Штауфендорфу.

— До встречи в Майкопе, — проговорил тот, не вставая с кресла.

Кутипов и Берк вышли в приемную. Тоня перебирала бумаги на столе. Кутипов подошел ближе, поклонился.

— Довольно поздно работаете, Тоня.

Тоня пожала плечами:

— Что поделаешь, война.

— Но уже совсем поздно. Разрешите вас подвезти на машине?

— Спасибо, у меня пропуск.

— Дорогой доктор Берк, отпустите девочку. Сжальтесь.

— Конечно, фрейлейн Тоня, отдыхайте, — согласился Берк, лишь бы скорее отделаться от захмелевшего Кутипова.

В дверях Кутипов пропустил Тоню, сам задержался с доктором Берном. Пьяно зашептал:

— Вы отличный мужик, доктор Берк. Разрешите действовать?

— Как будет угодно. Только… вы же видите, она…

— Чепуха! Не таких… — Кутипов осекся. — Или вы сами не прочь…

— Что вы, у меня сын старше ее. И потом, я не так воспитан, господин Кутипов.

— Вы меня неправильно поняли.

— Не лукавьте, Борис Михайлович, иначе передумаю.

Кутипов стушевался и, меняя тему разговора, спросил:

— Где же ваш сын, в армии?

— Где еще быть здоровому мужчине, когда идет война? — с нескрываемым раздражением и с откровенным презрением рассматривая могучую фигуру Кутипова, ответил Берк. — Да, Клаус в дивизии Хофера.

— О, я могу с ним встретиться. Мне предстоит поездка… — Кутипов осекся. — Гм, разболтался…

Борис Михайлович кинулся догонять Тоню, едва не упав, спускаясь вниз по ступенькам.

— А у этого казака Кутипова губа не дура, — заметил Штауфендорф, с удовольствием потягивая холодное пиво, — он коршуном смотрел на девчонку. Кто она?

— Тоня Гарбузова, моя помощница, — ответил Берк. — И не такая уж девчонка. У нее сын.

— Сын? — удивился Штауфендорф.

— Да, ее перед войной соблазнил красный офицер. Обещал жениться, но… Отца в тридцать седьмом репрессировали большевики. Жила с матерью и дедом. Мать погибла при обстреле города в ноябре сорок первого года. Сейчас живет с дедом. Преданные нам люди. Оба прекрасно знают историю, литературу, живопись. Для меня главное — Тоня хорошо знает музеи Северного Кавказа, знает, чем они богаты.

— Кстати, о музеях, — перебил Берка Штауфендорф. — Шеф, конечно, не может вам приказать… Ну, вы понимаете… Кестринг далек от меркантильных интересов, однако… Среди высокопоставленных чинов рейхсвера происходит, как бы вам сказать, что-то вроде состязания. Особенно в последнее время… Пока лидирует Геринг. Все это, конечно, тайна. Но вы понимаете, доктор Берк. Генералу Кестрингу известно, какими ценностями располагал музей изобразительных искусств в Ростове.

— К сожалению, располагал, — вздохнул доктор Берк. — Большевикам удалось вывезти почти все музейное имущество. Полки городских библиотек также оказались пусты.

— Шефа интересуют не столько библиотеки, как…

— Я понимаю, господин Штауфендорф, понимаю, согласно описи в ростовском музее хранились ценнейшие полотна Риберы, Рубенса, Мурильо, Иорданса, Верещагина, Коровина, Крамского, Поленова, Репина, Лагорио, Айвазовского, Шишкина…

— И скульптурные работы Донателло, — добавил Штауфендорф.

— Да, и Донателло. Однако нам остались одни описи, а экспонаты исчезли. Возможно, большевики успели их вывезти в Закавказье. Но даже если им это не удалось и если их удастся разыскать, то я не знаю, каким образом моя зондеркоманда сумеет овладеть ценностями. Их захватывают танкисты Макензена, потому что его танковый корпус продвигается гораздо быстрее нас. Я буду официально докладывать рейхслейтеру Розенбергу о трудностях, с которыми мы сталкиваемся здесь, на фронте.

— Ну, допустим, Ростов уже не фронт, — съехидничал Штауфендорф.

— В настоящее время, — продолжал доктор Берк, не обращая внимания на колкость Штауфендорфа, — руководитель центрального бюро по учету и спасению культурных ценностей на восточных оккупированных территориях рейхсминистр Утикал постоянно требует от нас отчетов. А что мы можем поделать? Служба безопасности, отдел пропаганды группы армий «А» и даже хозяйственная инспекция имеют преимущества перед нами. Они действуют как части вермахта и могут поэтому продвигаться на любом участке группы армий. У нас, уполномоченных Розенберга, коричневая форма. А в районе боевых действий войск признается только тот, кто носит серую форму, какую имеют вермахт и СД. Так получается, что СД конфискует все то, что должны забирать мы. Вот почему, господин Штауфендорф, не уверен, что и впредь смогу чем-либо порадовать генерала Кестринга, да и… вас лично.

— Весьма сожалею, — вставая, проговорил Рудольф фон Штауфендорф. — Но я обещаю доложить объективно генералу Кестрингу. А что касается меня лично, — сделал ударение на последнем слове Штауфендорф, — то скажу вам откровенно, все эти картины, скульптуры, книги меня мало волнуют. На Кавказе есть ценности поважнее. Надеюсь, в Майкопе к моей форме не отнесутся так пренебрежительно, как к вашей. — Рудольф фон Штауфендорф фамильярно похлопал доктора Берка по плечу.

— Возможно, — отстраняясь, проговорил доктор Берк. — Но поторапливайтесь. Большевики, отступая, взрывают все.

— И не помогает ваше воззвание к населению сохранять объекты? Мы постараемся обойтись без уговоров. Ведь для чего-то нужны нам такие господа, как этот Кутипов. — И, подмигнув доктору Берку, спросил: — Так что передать Клаусу?

3

Сев в машину Кутипова, Тоня с трудом скрыла свое удивление. Она была обескуражена, узнав в шофере того самого ефрейтора Шалву Платоновича, который вез их с Дарьей Михайловной и Ванюшкой к Мелиховской переправе.

— Курите? — спросил Кутипов, протягивая Тоне раскрытый портсигар.

Она отрицательно покачала головой.

— А вы не очень разговорчивы, милая девушка. — Кутипов долго чиркал зажигалкой. — Надо же, бензин кончился. Шалва, дай огня.

Водитель остановил машину, порылся в кармане и, чиркнув спичкой, обернулся:

— Пожалуйста.

Нет, она не ошиблась. Это шофер генерала Севидова Шалва. Да, Шалва Платонович. Как он оказался здесь? Почему возит этого фашистского прихвостня? Неужели продался Шалва? Возил генерала и вот служит выродку. И форма на нем какая-то странная…

Тоня смотрела в окно. Кутипов что-то ей говорил. Она не слушала.

Тоня вспомнила страшный вой и грохот у Мелиховской переправы. Когда лейтенант Осокин затерялся в тесной толпе беженцев, пытаясь расчистить дорогу эмке, и налетели немецкие самолеты, Тоня с Ванюшей и Дарьей Михайловной чудом успели выскочить из машины, отбежать от дороги и спрятаться под крутым бугром. Шофера ранило. Тоня видела, как окровавленного Шалву немецкий солдат прогнал мимо и прикладом втолкнул в колонну пленных красноармейцев. Шалва что-то ей кричал, но Тоня не разбирала слов. А потом потеряла его из виду, потому что совсем рядом снова разорвался снаряд. Она не сразу поняла, что Дарья Михайловна мертва. Немцы начали сгонять беженцев к дороге. Мертвых зарыли в большой воронке на самом берегу Дона. Ванюшка плакал и все тянул Тоню к воронке. Он не понимал, почему бабушку Дашу положили в яму, а его нет. Ведь он спал всегда с бабушкой.

Беженцев погнали обратно в Ростов. Тоня вернулась в дом деда с Ванюшкой.

— Вот и хорошо, — сказал Сергей Иванович. — Будет у тебя сын, а у меня правнук Иван. Будем растить малыша, пока вернутся родители.

— Вернутся ли? Да я их и не знаю. Вот только шофер генеральский жив остался. В плену он.

— Всех разыщем, и генерала разыщем, — успокаивал Сергей Иванович. — А пока, внучка, делом займемся. Устрою тебя в музей. Будем спасать народное богатство.

И им кое-что удалось: в надежном месте они припрятали наиболее ценные экспонаты, которые не успели эвакуировать.

Явившийся в музей доктор Берк заставил Тоню составить опись оставшихся экспонатов. Когда Берк предложил Тоне стать его референтом, она по совету Сергея Ивановича согласилась.