— Пожалуйста, — невпопад кивнула Вичка; она все глубже заваливалась во тьму своих волнующихся чувств и непроизвольно сжимала Валину руку. — Ой, то есть спасибо! Простите, я, кажется, сейчас вместо «спасибо» сказала «пожалуйста», да? — бормотала Вичка, а Валя еще добавочно укрыла ладонью ее руку, вцепившуюся в запястье, — носило ее волнами, мотало туда и сюда, а Валя держала, спасала.

Вичка, на время забывшая про Саню, вдруг хватилась потери и теперь снова ринулась к нему:

— Ты кого-нибудь встречаешь из нашей секции? — как за соломинку.

Он стоял к ней боком, руки в карманах брюк, покосился и неохотно выпустил:

— Да я уже всех перезабыл. Серпухина как-то видел… Муратову… — он трудно преодолевал инерцию молчания. Потом преодолел. — Они больше никто не занимаются! Все забросили. Муратова стала толстая и спросила у меня, как здоровье. Мне аж смешно стало: чего это она. Оказывается, она теперь занялась болезнями. Вот такие повороты. — Саня раскатился, как с горки, и без усилий стал набалтывать слова одно за другим, оставаясь непричастным. Голос был безвоздушный, механический, будто магнитофон внутри у него включился и произносит. — Завела себе какую-то хроническую болезнь и безотрывно ею занята: путевки достает, на курорты ездит. И прислушивается: как оно? Ясное дело, после каждой поездки ей кажется: ну, лучше стало. Потом год пройдет, она прислушивается: ага, хужеет ей, надо снова съездить подкрепиться. Едет — глядишь, опять: получшело…

Казалось, его надо выключить, закрыть ладонью рот, а сам он не остановится, так и будет повторять, как заевшая пластинка.

Вичка глядела на него — и глазам ее было больно, они даже покраснели. Она совершенно не слушала, о чем он. Вдруг взгляд ее неуправляемо уплывал куда-то в окаянную тьму, и в нем зрело такое — Саня отвернулся и не смотрел, и только чуткая Валя, почти вытянув шею, насторожилась и ждала, когда понадобится броситься и спасти Вичку от какой-то невидимой беды.

У Сани кончился завод, он замолчал. Валя уже открыла рот напомнить: «А про…» — и захлопнула, угадала, что про Хижняка тут вспоминать почему-то не надо. Валя всегда знала свое место и умела не напортить. Это одно уже дорого стоило.

Стало тихо, Вичка заметила это и спохватилась: надо снова завести пластинку:

— А Михал Ильича не видишь?

Пока он говорит, есть время заглянуть в пропасть этой тоски и осознать всю ее необратимость: Саня женат, ты опоздала, Вичка, ему нет больше до тебя дела, он ничего не хочет от тебя, разве ты не видишь? Какое ей дело до тренера? До товарищей по секции! Даже, может быть, до отца, из-за болезни которого она приехала, — ну что отец, она выросла при разведенной матери и лишь год юности провела здесь у него — для разнообразия, которое она так любила… Однажды, года в четыре было: мать не купила ей какую-то игрушку, и тогда она упала на тротуар и стала биться руками и ногами. А мама постояла, сказала: «Придешь домой — всыплю!» — и пошла. Валяться Вичке стало не для кого, она поднялась и побрела следом с тяжкой мыслью о наказании. Тут мама встретила подругу, и они весело щебетали, так что у Вички отлегло от сердца: мама забыла про «всыплю». Но пришли домой — и мама всыпала… Наверное, и теперь Вичка ехала сюда, надеясь: судьба все забыла, заговорилась — и можно будет незаметно начать сначала как ни в чем не бывало…

А судьба не забыла, Вичка.

Со всем вниманием она сосредоточилась на своей боли — ну, ясно, она всегда чувствовала жизнь при боли втрое интенсивнее, и поэтому не боялась тревожить свое сердце, как землю шевелят под растениями, чтоб они лучше росли.

— …был тут банкет один, так наш старина Михал Ильич даже приударил за Агнессой, одной холостячкой… — набалтывал Саня со злым равнодушием. — Но ничего, я надеюсь, не вышло. Надеюсь, любимый нами Михал Ильич спокойно доживет бобылем…

Средоточием боли сейчас, наверное, был даже не Саня, а вот эта толстушечка — это она пересекла Вичке путь, перегородила своим пухлым туловищем. Вичку тянуло к ней притяжением пропасти. Разрыдаться на Валиной груди, взять ее в руки и приподнять — как ребенка, — узнавая всю тяжесть ее тела, — и бросить наземь и топтать до полного истребления.

— А не замечали вы в сыне каких-нибудь способностей? Ну, музыкальных, например? Их ведь нужно уловить вовремя и как можно раньше начать развивать, иначе потом не наверстаешь. Вы проверяли его возможности?

— Нет, — без боя сдалась Валя.

— Что ж вы так, это ведь просто какой-то животный эгоизм родителей: удовольствие получили, а ребенок родился — и пусть как знает! — Она нажала на «удовольствие».

Саня передернулся, бесправность положения уже тяготила его: автобуса нет, некуда деться — и приходится переносить то, что есть, — вот уж это Саня всегда терпел с трудом. Оставалось сняться и идти пешком.

— Моей девочке всего три, а я уже знаю все ее возможности. Я сама занимаюсь с ней языком, а отец — музыкой.

Кошма-ар, какие они передовые.

А Валя слушала с внимательным почтением эту дешевую похвальбу и кивала, принимая все упреки. Вся Вички на спесь уходила в пустоту, не встречая себе сопротивления, как вода в песок. Она тогда перестала кичиться и опрокинулась в обратное:

— Будете в Москве — зайдете ко мне? — униженно просила. — Как только появитесь там, сразу мне позвоните, и я ведь все время свободна, то есть нет, но я независима во времени, ведь я занимаюсь журналистикой…

Опять ее заносило козырять.

Потом разозлилась: да что это такое, вот она стоит, Вичка, такая вся из себя в белых штанах и несравненная, а этот олух выбрал себе какую-то рохлю стоеросовую — да по какому такому праву! И опять заносчиво:

— Я познакомлю вас с интересными людьми — с актерами, писателями — хотите?

Хором сказали: Саня свое брезгливое «не хотим!» и Валя свое услужливое «хотим!» — и замолчали. Валя перехватила вожжи:

— А кто ваш муж?

Заботилась дать этой несчастной красивой девушке сполна отыграться, дать ей потоптаться по себе, как той захочется, — лишь бы ей слало легче. Вот за эту готовность подстелить себя тряпкой под ноги Саня задушил бы ее сейчас.

— Да так… Музыкант.

— А на чем он играет?

Вичка, не сдержавшись, рассмеялась — простодушию вопроса. Саня застонал со скрежетом зубовным и отошел подальше, чтобы озирать дорогу, по которой должен же когда-нибудь наконец подъехать этот проклятый автобус! Вичка мучительно подыскивает слова:

— Ну… он… солист.

Чтоб то есть не убить превосходством.

— А какой?

Вичка оглядывается: слышно ли Сане. Ей будет обидно, если он не услышит.

— Ой… вообще… солист, ну знаете, есть такой оркестр… — силясь обойти имена: имена подавляют! — Не слышали, наверное, оркестр Светланова… вот… — выдохнула мучительно и умолкла: не удалось избежать имен.

Саня хохочет внутри себя: какие предосторожности, боже мой, да Вале сейчас можно было бы назвать с равным успехом хоть Римского-Корсакова.

Саня возвращается — хоть движением восполнить эту подневольность положения. Опять Вичка запала, как клавиша, утонула в кротости:

— Ну, вы приезжайте и звоните, я вас познакомлю… Будет чудненько. Кстати, вот познакомлю с одним человеком, это именно его слово — чудненько. (Саня хмыкнул, представив себе  м у ж ч и н у, произносящего «чудненько»…) Кстати, его тоже Саша зовут. И я чуть не вышла за него замуж… Мне помешала одна деталь: предлагал он. А я люблю сама добиваться. Кстати, он журналист… А хотите, познакомлю с Ритой Тереховой?

— Нет! — орет Саня.

У Вички наступает торможение — она не знает, что дальше. Потухла и стоит с безысходным взглядом вдаль: а, ей все равно теперь, она вот так будет стоять и молчать — и ей ничего больше не надо.

Валя принялась суетиться — дескать, записать же телефон и адрес Вички. Долго роется в своих авоськах в поисках писчего клочка, бормоча что-то преданное, Вичка глядит на ее наседочьи поиски, не сознавая, потом сообразила, чего же это Валя ищет — и извлекла из кармана белых своих штанов блокнот, ручку — и сделала ловкий росчерк на листике. Валя с раболепным вниманием следила за ее профессиональными движениями. Саня глядел на все это, глядел, уже нагляделся вот до сих пор, никто никогда этим адресом не воспользуется, все трое это прекрасно понимают, так нет же, им надо доломать эту комедию до конца! Подкатило внезапное такси, Саня рванул Валю за руку от этой Вички, у Вички в руке так и остался оторванный уголок того листка, за который она машинально хотела удержать их еще.