— Подкинуть бы надо старику, — тихо намекнул Серега. Засмеялся: — Он уже весь скот свой перевел, собака вон только и осталась.

— Уо, это можно! — обрадовался Сема. Сорвал с головы облезлую шапчонку, обошел всех по кругу и кинулся назад в избу.

Вернулся скоро — красный и сконфуженный. Сунул каждому измятые бумажки, восторженно-яростно воскликнул:

— Послал меня по-своему знаете куда? — И застонал, вываливая челюсть: — Уу-оо!..

Седов нахмурился, и пацаны притихли. Никто из них в кузов не полез, хотя шофер уже завел «катафалку». Все тревожно косились на Седова.

Тот не спеша, как на смотру, обошел строй, внимательно всматриваясь в каждого монтера. Приблизился к Витьке, прошептал:

— Тебе даю ребят поопытней. — И громко, беспрекословным голосом сказал: — В Алексеевку пойдут Подгороднев и Васькины.

Среди галдежа-прощания Витька с чувством сжал Сереге руку, отвернулся.

— Ну-ну… — Друг похлопал его по плечу: — Держись. Буду к тебе наезжать в случае чего. Пока…

Машина взревела и, откуда взялась сила, легко понеслась по разбитой дороге. На развилке рядом с кучей вещей и инструментов остались Витька Якушев, Сема Подгороднев да курносые братья-близнецы Васькины.

— Пошли, ребята, — вздохнул Якушев, поднимая свой потертый чемоданишко.

— Да ты что? — огрызнулся Сема. — Это пешком-то? Смешно.

— Все пешком. Я тоже.

— Вот и шуруй, выбивай для нас транспорт. А мы переждем у Кадыра. — И пошел, не слушая, к избе.

Васькины — туда-сюда, схватились за руки, подцепили вещички и — тоже за Семой.

Витька постоял-постоял, плюнул, отвернулся и зло, по лужам, двинул к Алексеевке.

Примерно через час он умерил шаг и невольно подумал, что лучше бы сидеть в избе казаха и, потягивая вкусный чаек, дожидаться какой-нибудь попутки. Промокшие валенки раскисли и чавкали, а до Алексеевки еще было далеко. Но едва он подумал о попутках, как снова обозлился и прибавил шаг. Разве позволительно сидеть и ждать, когда до конца года надо наготовить опоры для высоковольтной и низковольтной ЛЭП, развезти по трассам и установить? План на декабрь был огромный. В конторе исходили из того, что лесоматериала у заказчика много и дело лишь за малым: нажимать.

— Нажимайте, нажимайте, друзья, — говорил на прощание Викентий Поликарпыч. И добавлял, озабоченно хмурясь: — Выручайте…

Со своей стороны он обещал любую помощь, механизмы:

— Автобур! Телескопичку! Следом пущу, готовьте только опоры. Опоры, опоры… Вот где они у меня сидят! — И ребром ладони стучал по седому, заросшему от вечного «некогда» загривку.

Собирались как на пожар. Даже не подбирали монтеров, а взяли тех, кто оказался под рукой, и — на поезд.

Веселый вагон, говор и песни и нетерпеливое заглядывание в окна. И вот она, степь, — настоящая, чистая, просторная для ветра и Витькиной жизни…

Справа пашня с черными крапинами пластов, слева нетронутая целина с редкими метелками полыни, посреди тяжелая дорога. Красное солнце проваливалось за горизонт, цеплялось лучами за высохшие камыши лиманов, и они горели тихим угасающим пламенем. Все, что выступало из равнины, отбрасывало синие хвосты и словно бы стремилось к солнцу. А оно, как слепое, торопко ощупало степь и ушло, утонуло, бросая из глубины ровное остуженное зарево.

Сделалось заметно холодней. Под ногами стал похрупывать ледок, да и сами валенки затвердели и гремели теперь, как колодки. Глубоко затягиваясь воздухом Витька пялился глазами в синеву. Она густела, обволакивала землю, сжимая пространство, по которому он шел. И вот он весь в синеве, даже руки и плечи. А впереди над головой воронела, вызвездывалась ночь.

Дорога темна и немного таинственна. Скоро бы должно показаться село, а его все почему-то не видно. Нету света в Алексеевке, нету: его должен дать мастер Якушев. Он поставит много светоточек. Все дома осветит и все улицы. По проекту на улицах сорок фонарей, а он повесит все сто — не жалко. Пусть засветит Алексеевка вовсю! Чтобы звезды не только на небе…

Позади послышалось тарахтение, лязганье гусениц. И еще что-то чудилось — протяжное, очень знакомое. Витька затаил дыхание:

Якушев счастливо засмеялся и пошел еще быстрей, чтобы первым достигнуть Алексеевки.

Неподалеку от села его догнали. Трактор высветил дорогу фарами, и Витька заметался, словно заяц. Но с дороги не сиганул, прижался у обочины. И руки не поднял: пусть, мол, проезжают мимо.

На широких санях, на белых мешках кучно сидел народ. Говор, и смех, и песня монтеров соревновались с тракторным тарахтением. Ребята явно добавили у Кадыра: они орали, размахивали руками, обнимались с такими же веселыми колхозниками.

— Эй, садись! — хором закричали на возу.

— Это наш начальник! — радостно узнали Васькины.

— Инженер, инженер, садись! — запредлагали колхозники.

Витька подбежал, ухватился за протянутые руки и завалился на шумную кучу-малу.

— Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! — Молодые и старые голоса сливались в веселый путаный клубок. — Со светом будем! И с блинами!..

— Пашеничку, понимаешь ли, мололи, — лез Витьке в ухо мокрой бородой какой-то старикан. — Потому и задержались.

— А мы уж и знакомства завели! — лезли в другое ухо братья Васькины. — И насчет квартир договорились!

— Подженимся мы скоро! — гоготнул Подгороднев, шутливо обнимая толстую молодку.

«Инженер»… — не выходило из головы приятное название.

Витька дождался, пока и справа и слева не забелели крайние дома, привстал:

— Завтра, ребята, жду вас в правлении. Ровно в восемь! — И спрыгнул с саней.

— Начальник! — не то с уважением, не то с усмешкой отозвался Подгороднев, и молодуха громко всхохотнула, будто ее тронуло щекоткой.

Улица была широкая, сквозная. Трактор погромыхивал, как в поле, и звуки растекались по земле, не нарушая вечерней дремоты. С конца — новые светлые дома, ближе к центру — ниже, приземленней. Попадались саманные, как у Кадыра, с такими же плоскими глинобитными крышами. Видно было, что село разрасталось годами. По домам, как по кольцам древесного среза, можно было прочитать и хорошие для роста годы, и тяжелые.

Слабоосвещенные, наполовину уснувшие, похожие на зимние приникшие ометы избы вызывали в Витькиной душе грустноватое, но теплое, как воспоминание детства, настроение. Витька шел по Алексеевке, волнуясь, смутно чувствуя что-то родное, свое, хотя сроду не жил в деревнях, кроме как на практике в совхозе да раз в одном колхозе на уборке картошки.

Посередке улицы навстречу ему брели подгнившие столбы с узловатыми спутанными проводами. Якушев заметил, что линия эта далеко не уходила. Как вышла из кирпичных стен электростанции, дотянулась до первой новой избы да так и остановилась, словно не могла угнаться за строительством.

Неподалеку от здания электростанции Витька разглядел саманный дом с заметной вывеской: «Правление колхоза». Одно окно желтовато светилось. В коридоре стояла тишина. Только слышно было, как из дальней комнаты кто-то прострочил костяшками счетов. Прокашлял хрипло, глухо проворчал и опять дал очередь костяшками. Витька постучался в дверь с табличкой «Пред. колхоза», вошел.

В узкой, жарко натопленной каморке было чисто, уютно.

За небольшим столом с пузатой, как самоварчик, керосиновой лампой сидел приземистый, с круглым лицом и рыжей мальчишеской челкой мужик. Маленькие, тесные глаза его смотрели на мастера с явным любопытством.

— Хорошо-о, — продохнул председатель простуженным голосом, взглянув на Витькино командировочное удостоверение. — Значит, будем нынче с электром!

Он предложил сесть, спросил, как доехали со станции. Якушев замялся:

— Да как вам сказать…

— Само собой, трактор — не та скорость, — улыбнулся председатель. — Однако, думал, с народом вам будет веселей.

Он достал из стола печать, дыхнул на нее и с силой влепил в листок командировки. Потом снова прочитал — внимательно и строго, наклоняя красную, будто намочаленную, шею.