«Приказы Бати были святы. Только он один стоял выше них. Однажды он отдал приказ самому себе, отчего и умер», — напишет Киш.

Полчаса спустя. Шеф

Когда тридцатисемилетнего Яна Батю уведомляют о катастрофе, тот снимает телефонную трубку и звонит директору фабрики. «На проводе шеф», — представляется он. Не моргнув глазом он присваивает себе титул брата, что окружению кажется кощунством. Говорят, что известие о смерти Томаша Ян принял как знак свыше и потому вообразил себя самым важным человеком в мире.

13 июля 1932 года. Конверт

В окружном суде в Злине вскрывают конверт с последней волей Томаша Бати. Присутствуют директора фирмы, жена, сын и брат. Восемнадцатилетний Томик получает от отца наличные, Мария Батева — наличные и недвижимость. На втором конверте, датированном прошлым годом, написано: «Яну А. Бате». В письме Томаш сообщает, что все акции фирмы АО «Батя Злин» он продал Яну.

Ян стоит разинув рот и не может поверить, что уже год как является владельцем Злина и всех зарубежных филиалов! (Директор фабрики, один из немногих посвященных в этот замысел, спрашивал Батю о причине столь неординарного решения. «Даже самый большой мерзавец в семье крадет меньше, чем самый честный чужой», — якобы ответил шеф.)

Согласно последней воле Томаша, Ян должен управлять фабриками в Чехии и за границей. На некоторое время он теряет дар речи, но потом приходит в себя и на всякий случай дописывает к заявлению покойного, что год назад купил все «по устной договоренности». Устная договоренность по закону освобождала от уплаты налога, так что все в целом выглядело вполне правдоподобно — неудивительно, что ни в одном ведомстве не было официального упоминания о сделке.

С 1932 года. Новая эра

Два посланца Бати летят в Северную Африку, чтобы изучить возможности поставок туда обуви, и присылают в Злин две телеграммы совершенно противоположного содержания. Один пишет: «Здесь никто не носит обувь. Никакой возможности сбыта. Возвращаюсь домой».

Другой телеграфирует: «Все ходят босиком. Огромные возможности сбыта, присылайте обувь как можно быстрее».

Обувь Бати завоевывает мир, а фирма обрастает своей мифологией.

С наступлением новой эры постоянно оперируют данными статистики: при Томаше 24 фабрики, при Яне — 120; при Томаше 1045 магазинов, при Яне — 5810; при Томаше 16 560 сотрудников, при Яне — 105 700.

Год 1933. Козел…

Продолжается мировой кризис тридцатых. Фирма — превосходный козел отпущения.

В Германии повышают пошлины на обувь и объявляют, что Ян Антонин Батя — чешский еврей. Десятки карикатур на него красуются в нацистских журналах. Подписи РЕБЕ БАТЯ говорят сами за себя. Директор немецкого отделения «Бати» приезжает в Злин для изучения семейных корней хозяина. Бати — католики в седьмом поколении, более старые документы не сохранились. По возвращении в Берлин директор публикует в газетах заметку о родословной Бати. Его допрашивают в гестапо. Ян решает немедленно продать немецкую фабрику. Во Франции фирма работает еще год. И все-таки ее приходится закрыть, так как конкуренты разворачивают дикую кампанию: БАТЯ — НЕМЕЦ. Огромные плакаты изображают Яна как хрестоматийного пруссака — светловолосым и голубоглазым. В Италии конкуренты распускают слух, что в чехословацких газетах Батя нападает на Муссолини. В Польше — что Злин ежегодно посещает какая-то тайная советская комиссия: БАТЯ ПОМОГАЕТ СОВЕТАМ.

На протяжении пяти лет — несмотря на кризис — Чехословакия занимает первое место в мире по экспорту кожаной обуви.

1933 год. Месть — I акт

Художник, который рисовал у Бати плакаты, издает роман «Ботострой»[4]. Фамилия Батя в нем не появляется, но всем понятно, что это острая критика «батизма».

Ян Батя подает на Сватоплука Турека в суд. Суд постановляет уничтожить все нераспроданные экземпляры романа. Двести отрядов жандармерии производят обыски во всех книжных магазинах страны. (Как утверждает Турек, жандармов контролируют заведующие магазинов Бати — настолько привилегированное у него положение в стране.)

Многие печатные издания защищают книгу. Тогда фирма «Батя» убирает из них свою рекламу. К примеру, в «Право лиду»[5] она возвращается лишь тогда, когда в очередном выпуске газеты публикуется разгромная рецензия, опровергающая предыдущую хвалебную.

(«Ботострой» переиздадут через двадцать лет, когда в стране сменится политический строй. Тогда же в злинском архиве Бати Турек найдет на себя более восьмидесяти доносов. Батя явно пытался загнать его в угол. Впоследствии Турек напишет, что его посетили представители фирмы, которые заявили, что, если он не откажется от написания новой книги о «батизме», ему придется покончить жизнь самоубийством.)

Год 1935. «Батёвки»

Ян увлечен нумерацией. Улицы называются, например, Залешная I, Залешная II, Залешная III и так вплоть до Залешной XII. Больше всего Подвесных улиц — целых семнадцать.

Батя объявляет международный архитектурный конкурс на жилой дом для семьи рабочего. Свои проекты присылают почти триста архитекторов. Выигрывает дом шведа Эрика Сведлунда — коттедж на две семьи. На недельную квартплату достаточно работать всего два часа.

— Рабочий, имеющий свой дом, полностью меняется, — утверждает Ян.

Такие взгляды на мир буржуазный Запад исповедует уже сорок лет. Домик с садиком превращает простого рабочего в полноценного главу семьи. У него повышается моральный уровень и заостряется ум, он ощущает свою связь с местом и пользуется уважением близких. Существует, впрочем, и другое мнение: рабочий, не живущий в коммунальной квартире казарменного типа вместе с другими семьями, замкнутый в собственном доме, отвернется от коллективных устремлений и синдикализма.

Дома все одинаковые и современные — красные кирпичные коробки пятиметровой высоты (то есть на самом деле низкие). Стиль без корней. Люди называют их «батёвками». На первом этаже на каждую семью приходится по восемнадцать квадратных метров: комната, ванная и кухонная ниша; на втором — еще восемнадцать метров: спальня. Слава богу, есть еще небольшой садик.

(— Жить здесь просто ужасно, — скажет через шестьдесят семь лет Иржина Покорная с улицы Братьев Соуседиков, жена электрика, прошедшего школу Бати. Ей уже семьдесят лет. — Знаете, я скоро умру, по мне это, наверное, заметно, а всю жизнь у меня не было нормальной кухни, ведь этот полутораметровый закуток в коридоре кухней не назовешь! — восклицает она.

— А почему такая маленькая? — спрашиваю я.

— Ну, они делали все, чтобы жизнь проходила вне дома!

По прошествии шестидесяти семи лет Иржина Покорна сидит в садике у красного дома и пьет пиво — все как положено.)

Дома стоят так близко, что жители, даже сами того не желая, контролируют друг друга.

К тому же «батёвки» на улице Паделки II точно такие же, как, например, на улице Паделки IX. У приезжающих в Злин в начале XXI века складывается впечатление, что одна и та же улица автоматически проецируется на следующие, как в компьютерной игре.

Конец 1935 года. Пророк

— Ах, самовоспроизводящийся город, — вздыхает восхищенный гость, решивший посетить Злин.

Этот гость — «пророк архитектуры XX века», автор бесчеловечных «машин для жилья». Его зовут Ле Корбюзье. Это он был председателем жюри здинского конкурса. Это его Ян попросит впоследствии составить план застройки всего города. Лe Корбюзье как раз разработал проект дома Центросоюза в Москве, а через несколько лет ему будет поручен проект здания ООН в Нью-Йорке.

(Некоторое время спустя Ян Батя с гордостью выдаст «пророку» идею еще более широкомасштабную: «Я хочу создать во всем мире дубликаты Злина!»)