Но на самом деле мой интерес к исследованиям того, что происходило в действительности, был спровоцирован моей перепиской с моим дорогим другом, уже покойным Янушем Радзейовским[8]. В 1988 г. у нас был заочный спор по поводу УПА. В то время мой исследовательский интерес был сосредоточен на XIX в., а в отношении XX в. я просто принимал основные взгляды, преобладающие в моей среде. Тогда этой средой были украинско-канадские антисоветские левые, связанные с журналом Dialob (его девиз — «За социализм и демократию в независимой Украине»). Наша позиция состояла в том, что УПА начинала как узконационалистическая сила, но в результате контактов с украинскими массами очень быстро превратилась в демократическую и народно-освободительную армию. Мы считали убийства поляков (которые мы, конечно, осуждали) отклонениями и следствием того, что фактически конфликт был взаимным, а не односторонним. Мне больно вспоминать, какими мы были догматиками, но именно так все и было. Со своей стороны, я искренне считал, что для евреев было большой трагедией то, что УПА стала грозной боевой силой так поздно, в середине 1943 г.: к тому времени почти все евреи в Украине уже были убиты. Если бы УПА появилась раньше, думал я, она спасла бы евреев. Как я уже сказал, сейчас мне больно вспоминать об этих мыслях. И именно Радзейовский обратил мое внимание на все эти проблемы. Хотя в ответ я выдвигал свои — жалкие — контраргументы, я все-таки решил, что нужно исследовать этот вопрос самому. В середине 1980-х гг. мое любопытство заметно усилилось: это было время, когда украинцы в Северной Америке парировали обвинения в адрес военных преступников в своей среде (время суда над Джоном Демьянюком и работы комиссии Дешена)[9]. Я не принимал участия в этих спорах, хотя и знал о них. Но после обмена мнениями с Радзейовским я провел самостоятельное исследование. Почти сразу после этого я начал изучать эту проблему по архивам моего покойного тестя, который редактировал украинскую газету во время немецкой оккупации. Позже, в 1995 г., я работал в центре «Яд Вашем» в Иерусалиме и в Институте еврейских исследований в Нью-Йорке. У меня еще не было тех знаний, которые я приобрел в 2008–2010 гг., но я безусловно отказался от взглядов, которых еще недавно придерживался. Важную роль в развитии моих взглядов сыграло также прочтение и анализ новаторской монографии Дитера Поля о Холокосте в Галиции[10].

Мой интерес к этой теме, представляющей серьезную интеллектуальную проблему, усугубляла еще и радикальная поляризация памяти между украинцами и евреями. Почему их мнения о том, что тогда происходило, так резко различаются? Заявления одних о своей полной невиновности и глубокая обида других за участие противной стороны в убийствах. Действительно, некоторые евреи считали, что украинцы были просто «хуже всех»[11]. Это было для меня загадкой, и я чувствовал, что в конечном счете должен докопаться до ее сути[12]. Это разжигало мое любопытство и стимулировало мои поиски — я хотел выяснить, как все происходило на самом деле, и, таким образом, понять причины этих противоречий.

Мои исследования и размышления пробудили интерес и к моральному аспекту этой темы, которому я не уделял особого внимания в своих предыдущих исследованиях. В 2003 г. я написал небольшую работу, в которой поднял вопрос о том, почему тема убийств поляков членами УПА и надежно документированной роли украинской полиции в Холокосте в устах украинской диаспоры звучит так безмятежно. И почему упоминания о ней так немногословны?[13] Мне такое равнодушие казалось неправильным. Работы Омера Бартова[14], а также (и в особенности) убедительная работа Софии Грачовой в «Критике»[15], которая претендует на звание украинского эквивалента New York Review of Books, привлекли мое внимание к тому, что происходило в Украине и — применительно к рассматриваемой теме — в диаспоре: с одной стороны, прославление ОУН и УПА, а с другой — замалчивание судьбы украинских евреев в период Холокоста. Это тоже казалось мне совершенно неправильным. Но моя моральная позиция обрела определенность в начале 2008 г. после знакомства с произведением Евы Хоффман Alter Such Knowledge[16]. Эта книга внесла достаточную ясность в мои мысли, чтобы я смог точно сформулировать свою позицию: преступления, совершенные украинскими националистами против евреев и поляков во время Второй мировой войны, были ужасными. Этого никак не исправишь, и все, что теперь в этом плане могут сделать украинцы, это признать, что они были совершены, и сожалеть об этом. Этого недостаточно, но вместе с тем это все, что возможно. И уж, конечно, они не должны прославлять тех, кто совершил эти преступления. Моральный заряд, содержавшийся в моих высказываниях, раздражал моих украинских коллег-исследователей, поддерживающих националистическую мифологию[17].

Другим важным стимулом для моей деятельности стала радикальная историческая политика президента Ющенко. В июне 2007 г. он официально отметил столетие со дня рождения командира УПА Романа Шухевича. Вскоре после этого украинская почта выпустила марку в честь Шухевича с эмблемами ОУН и УПА. Затем Ющенко посмертно присвоил Шухевичу звание Героя Украины. Параллельно с прославлением Шухевича Ющенко способствовал формированию культа Ярослава Стецько, который возглавлял недолговечное и жестокое украинское правительство, провозглашенное летом 1941 г.[18] Незадолго до окончания своего президентства в начале 2010 г. Ющенко присвоил звание Героя Украины (посмертно) и Степану Бандере, руководителю радикального крыла ОУН, которое было главным участником Холокоста с украинской стороны и главным исполнителем этнических чисток. Несколько дней спустя он призвал муниципалитеты называть школы, улицы и площади Украины именами героев ОУН-УПА. Почти сразу после этого Конгресс украинцев Канады обратился к правительству Канады с призывом признать ветеранов ОУН-УПА участниками сопротивления во время Второй мировой войны и назначить им полагающиеся пенсии. В эти же годы Виктор Ющенко проводил кампанию, направленную на то, чтобы все страны признали голод 1932–1933 гг. геноцидом, одновременно замалчивая историю другого геноцида, Холокоста. Для внедрения своей историко-политической программы он использовал Службу безопасности Украины (СБУ). СБУ подготовила две фальшивки, одна из которых обеляла историю ОУН в отношении погромов, а другая непомерно раздувала ответственность евреев за Голодомор[19]. Кое-кто высказывался по этому поводу, и я почувствовал, что пора сделать то же самое. Наиболее горячие споры начались после того, как Ющенко сделал Бандеру Героем Украины, а Конгресс украинцев Канады всерьез попытался сделать ОУН-УПА основой идентификации украинцев в Канаде. В свете этих событий я и некоторые мои ближайшие коллеги из Университета Альберты Дэвид Марплс и Пер Андерс Радлинг начали громко заявлять о своем протесте.

Последний мотив, который я упомяну, также связан с Ющенко и его исторической политикой. В Украине существуют две разные памяти и в отношении Голодомора, и в отношении ОУН-УПА. Коротко говоря, для Западной Украины в центре героической истории Второй мировой войны находятся ОУН и УПА, а для Востока и Юга Украины — Красная армия. Западная Украина также в большей мере, чем остальная часть страны, убеждена, что голод 1932–1933 гг. был геноцидом (хотя сама Западная Украина в то время не входила в состав Советского Союза). Первый президент Украины Леонид Кравчук (1991–1994 гг.) ловко лавировал, не поддерживая, но и не отвергая ни ту ни другую региональную точку зрения, а его преемник Леонид Кучма (1994–2005 гг.) иногда противопоставлял один проект идентичности другому. Но президент Ющенко полностью принял идентификацию, которую один из моих коллег обозначил как «ОУН — УПА— Голодомор», и энергично навязывал ее украинской общественности. На президентских выборах 2010 г. он потерпел жестокое поражение, и на его место пришел Виктор Янукович, придерживающийся противоположной точки зрения. Правительство Януковича преуменьшает масштабы Голодомора (сейчас он классифицируется как трагедия, но не как геноцид) и жестко критикует ОУН и УПА. На мой взгляд, этот исторический и идентификационный антагонизм очень опасен для Украины. Для политиков возможность мобилизации населения с помощью исторических символов представляет слишком большой соблазн, и они все глубже вбивают клин между регионами и еще больше поляризуют позиции. Обеспечить людей символами всегда легче, нежели достойной медицинской помощью или доступным жильем.