Рондели[20]
Эта женщина, как чаша…
Лишь одна в подлунной нашей
мне награда и расплата:
та, которая как чаша
голубого аромата.
II
Сеньора, Дама, дум и снов дуэнья!
Когда же утону в твоем я взоре?
Когда я вновь увижу наважденье
твоих волос, бушующих, как море,
и снова утону в зеленом взоре
и в голосе твоем — как в сновиденье?
Но сон, который вижу каждый день я,
останется навек, наверно, тенью,
не воплотясь в моем влюбленном взоре.
Не осенит меня в моем затворе
твоя рука — и губ моих горенье
не охладит и не утешит в горе.
Сеньора, Дама, дум и снов дуэнья!
Вовек не утону в твоем я взоре
и не увижу рядом наважденье
твоих волос, бушующих, как море.
Не охладят и не утешат в горе
мое чело уста твои, дуэнья!
III
Какая сладкая напасть!
К твоим устам хочу припасть.
Кто дал тебе такую власть?
Себя в себе не оборву.
Гроза моя, моя лоза!
Во сне я вижу наяву
твои зеленые глаза!
Кто дал тебе такую власть?
К твоим устам
хочу припасть!
IV
Когда любовь ушла… Когда любовь ушла,
забудем про любовь, и только привкус грусти
с собою унесем… И лишь глаза опустим
над тем, что было — пламя,
а стало вдруг — зола…
Когда любовь ушла… Когда любовь ушла…
Забудем про любовь и только привкус грусти
с собою унесем в нирвану бытия,
где ты — уже не ты, а я — уже не я…
Забудем про любовь и лишь глаза опустим
над тем, что было — пламя,
а стало вдруг — зола…
И, тихо улыбнувшись полузабытой страсти,
полузабытой страсти, полусмешной напасти,
почувствуем, как снова она нас обожгла.
V
Луна бела, как молоко,
а сердце — очень далеко.
Так далеко… Так далека
твоя волшебная рука!
Луна бела, как молоко,
а сердце… Сердце — далеко,
и бесконечно далека
твоя волшебная рука…
Луна сияет свысока.
Таинствен лес,
тиха река,
и лунный свет —
как молоко…
А сердце — сердце
далеко!..
VI
Твой взгляд — как луч, что бьет в висок
из черных недр ночных высот.
Любимых уст пунцовый сок —
уверен я — меня спасет.
Пьянящих губ, медовых сот,
любимых уст пунцовый сок
меня спасет… Не засосет
меня тоски сырой песок.
Обрыв отчаянья высок,
и все-таки меня спасет
любимых уст пунцовый сок,
когда вонзится мне в висок
твой взгляд из недр ночных высот!
VII
И все-таки мы встретимся с тобой,
невеста! Нареченная моя,
отменится моя епитимья
средь осени, ниспосланной судьбой,
и ниспошлют весну мне небеса.
Твоя душа, краса моя, горька.
В душе моей темно, моя краса,
и не найти на свете светляка,
который бы вот так издалека
в железной клетке, мне сдавившей грудь,
вдруг озарил, как ты, мой рок и путь.
Моей судьбою стань, моею будь!
Забьет в граните скаредном родник,
и щедро хлынут струи, чтобы всласть
уста мои, которыми приник
к нему я, пили снова нашу страсть.
Невеста! Стань опять моей судьбой.
Ты слышишь, нареченная моя:
отменится моя епитимья
и снова мы обнимемся с тобой.
VIII
Кругом — тома. Вокруг — тома.
Собранья счастья и печали.
Смеялись те, кто их писали?
Нет, горевали. И весьма.
Кругом тома. Одни тома.
В них сочинители смешали
цикуту с медом… Прямо тьма
томов в шкафу, томов в подвале.
Полны томами закрома.
Вон даже и на одеяле —
тома… Тома… Сойти с ума,
как много в них чужой печали!
IX
Живу, тенями окружен.
Вон даже небо по-паучьи
плетет мне паутину тучи…
Живу, тенями окружен.
Зачем, меня в разлуке муча,
воспоминанья так живучи,
зачем, разлукою сожжен,
я все же лезу на рожон
и вспоминаю, сколь певучи
твои слова, княжна княжен?
Живу, тенями окружен
и погружен в паучьи тучи…
X
Спой, Пьеро, серенаду.
Нынче время и место.
Выслушает невеста
лунную серенаду.
Так, чтоб мороз по коже,
спой свою серенаду
той, что всего дороже, —
большего и не надо.
Облако — как звереныш.
Звонко луна смеется.
Только молчит Пьеро наш,
канув на дно колодца.
XI
Где та, которую люблю?
Я трезв, а словно во хмелю.
Я жизнь о многом не молю:
пускай лишь мне отдаст мою
любимую!
Я сумасшедший. Я фантаст.
Пусть мне любимую отдаст.
Я трезв, а словно во хмелю.
Я жизнь о многом не молю:
пускай лишь мне отдаст мою
любимую…
Где та, которую люблю?
Верните мне мою — молю —
любимую…
XII
Ах, эта музыка такая странная,
такая, музыка, ты непривычная!
Ты пахнешь, музыка, чужими странами,
какофоничная, но гипнотичная!
Ты пахнешь хижиной и караванами…
Ты столь суровая и хаотичная,
что словно ордами грозишь незваными…
Скорей скрипучая ты, чем скрипичная.
Ах, эта музыка столь экзотичная,
что сквозь сумбурные ее искания
своеобразная, своеобычная
средневековая встает Испания.
Ах, эта музыка такая странная,
такая, музыка, ты непривычная,
что смерть над будущей моею раною
взмахнула — чувствую — косой фабричною.
XIII
Тебя воспевая, душою светлею,
хотя никогда ты не станешь моею:
тебя испугали глаза мои очень,
бездумные очи, богемные ночи…
Судьба лишь смеялась, обоих мороча,
и в нашем романе одни многоточья…
Тебя воспевая, душою светлею,
хотя никогда ты не станешь моею,
тебя испугали бездомные ночи,
бездонные очи, богемные очи…
XIV
Любовь уходит, тенью тая.
Я, зажимая сердце, плачу.
Звучит мелодия простая
к простому дождику в придачу.
Любовь уходит, тенью тая…
Ее казнил мой рок палачий,
и мгла смыкается густая
над ней, и я над нею плачу…
Звучит мелодия простая
к простому дождику в придачу.
И, ничего не понимая,
я просто плачу. Просто плачу.
Ее казнил мой рок палачий.
Что это значит? Я не знаю.
Скользит мелодия сквозная
сквозь душу, к дождику в придачу…
Любовь уходит, тенью тая.
Я, зажимая сердце, плачу!
XV
Горькое счастье, сладкая ложь.
Встретились, видно, мы невзначай.
Дрогнули губы. Шепчут: «Прощай,
сердце отныне мне не тревожь!»
Розы Багдада, райский Шанхай —
все это только сладкая ложь.
Встретились, видно, мы невзначай.
Сердце отныне мне не тревожь.
XVI
Ну, обернись же! Слышишь ли? Сколь
ни беспощадно наше родство,
горькое счастье, нет ничего
слаще, чем эта сладкая боль.
Глупое сердце! Вырву его
и подарю я — только позволь!
Горькое счастье, нет ничего
горше, чем эта сладкая боль!
XVII
Опять любовь от стен Багдада
явилась тенью аромата,
и сердце, встрепенувшись, радо
забытой тени аромата.
Но мне уже любви не надо:
я звал давно ее когда-то!
А сердце, встрепенувшись, радо
забытой тени аромата…
XVIII
Сад. Поле. Полночь. Новолунье.
В саду — скользящие виденья.
Таинственное излученье.
Кощунья темнота. Колдунья.
Вещунья темнота. Виденья.
Как опий темнота-ведунья,
поскольку — полночь. Новолунье.
Банальна ночь. И я банален.
И сад банален вместе с полем.
Я прозаичен и детален
и притяженьем прозы болен.
Я не взлечу, хотя и волен
я воспарить, подобно луню,
назло тоске и новолунью.
Но нет, прощайте, наважденья,
фантазии приобретенья!
Таинственное излученье.
Кощунья тишина. Колдунья.
Вещунья тишина. Виденья.
Сад. Поле. Полночь. Новолунье.
XIX
Затмение. Страдание. Пародия —
повсюду на арене мироздания!
Прелюдия любви? И тем не менее
пародия. Страдание. Затмение.
Ушла любовь, но та же все мелодия:
затмение. Пародия. Страдание.
Повсюду на подмостках мироздания
затмение. Страдание. Пародия.
Строчит поэт, забыв чревоугодие.
Поэт готовит новое издание.
Комедия. Затмение. Пародия.
Затмение. Пародия. Страдание.
вернуться
20
Рондель (рондо) — популярная в средневековой французской поэзии стихотворная форма, в которой многократно повторяется одна из первых строк.
вернуться
21
Аннабель (Эннабел) Ли, Улялюм (Юлалюм) — персонажи одноименных стихотворений Эдгара По, олицетворяющие тему трагической утраты возлюбленной.