Оценивая в общем верно значение поведения гоголей, чаек и чернядей, Шарлемань не точен в передаче «Слова»: черняди не «беспечно плавали на реке», а были «на ветрех». В этом месте в «Слове» небольшая неясность, проф. Шарлеманю, как орнитологу, полагалось бы особенно разобрать и осветить это место, но он от этого уклонился.
Однако дело обстоит хуже, когда проф. Шарлемань начинает искажать текст «Слова», тут уж его комментарии теряют всякий смысл, ибо применены не к «Слову», а к его «замышлениям». Бегство Игоря он излагает так: «К счастью, не было в данной местности ворон… Не было и сорок… Молчали в ту пору и галки». «Слово» говорит совершенно противоположное: и вороны, и сороки, и галки - все они были, но молчали. В этом основной смысловой стержень отрывка. Н. В. Шарлемань этого не уловил, все это место исказил и поэтому споткнулся на «бесшумно скользящих в траве» полозах.
Такое небрежное обращение с текстом «Слова» приводит к тому, что отрывок о стугне Шарлемань излагает следующим образом: «В часы отдыха на реке поэт вспомнил далекую речку Стугну под Киевом, в «худой» струе которой утонул юный князь Ростислав. Автор противопоставил маловодной - «худой» стугне «ласковый Донец».
Прежде всего, откуда Шарлемань взял, что воспоминание о Стугне пришло «в часы отдыха на реке»! Такая безудержная фантазия, да еще в устах ученого, совершенно недопустима. К чему эти пустые выдумки, чтобы засорять только и без того засоренную литературу о «Слове»!
«Слово» нам говорит о совершенно другом. Донец начинает беседу с Игорем, Игорь ему отвечает и в этой беседе, а не «в часы отдыха» Игорь вспоминает о Стугне и говорит в благодарность комплимент Донцу. Все это Шарлеманем смазано, картина искажена.
К чему эта игра словами, что, мол, мне известно даже, в каком месте автору «Слова» пришла в голову та или иная мысль!
Наконец, никто еще не доказал и, вероятно, не докажет, что автор «Слова», как утверждает Шарлемань, бежал вместе с Овлуром и Игорем. Правда, Татищев говорит, что Игорь бежал «сам-пят». Но «Слово» и все летописи говорят в один голос, что бежало только двое: Игорь и Овлур. Наконец, где же здравый смысл? Неужели непонятно, что бежать целой оравой не только опасно, но и невозможно. Если Игорь, сказавшись усталым и ушедшим спать, еще мог обмануть бдительность сторожей, то не могли это сделать незамеченными еще трое, несомненно из самых приближенных к Игорю лиц. Наоборот, их роль была остаться на месте и елико возможно дальше продолжать пирушку, содействовать веселью и всячески отвлекать внимание сторожей.
Стремление Шарлеманя найти в «Слове» образы еще более поэтические, чем они есть на самом деле, приводит его к другому срыву.
«Здесь в его памяти, - пишет он, - возникла когда-то виденная картина: берег речки Немиги, усеянный костями русских, павших в междоусобном бою. Автор привык мыслить образами, взятыми из природы: он сравнил побелевшие от времени кости воинов с белыми цветами богульника -бологоми».
Трудно, прежде всего, понять, как могла возникнуть в памяти автора «Слова» картина берега речки Немиги. Баталистов типа Верещагина тогда еще не было. Очевидно, речь идет о том, что автор «Слова» видел своими глазами.
Но ведь битва на Каяле произошла в 1185 году, Игорь, по-видимому, бежал весной 1186 года, а битва на Немиге была в 1067 г., т. е. 119 лет тому назад! Не слишком ли уж долговечен, по Шарлеманю, автор «Слова», видавший кости на Немиге в 1067 году и даже участвовавший в походе в 1185 году? Не мог видать костей автор «Слова» и потому, что Немига, речка, пересекающая один из пригородов Минска, т. е. вроде Лыбеди в Киеве. А оставлять людей не похороненными, да еще своих же русских, никто в те времена не посмел бы. Не понимает Н. В. Шарлемань и образа, примененного в отношении к Немиге. И здесь, как и рядом, образ из жизни хлебопашца: не добром (т. е. зерном), говорит «Слово», были посеяны берега Немиги, а костями русских сынов. Кто и когда сеял семена багульника (кстати, не «богульника»)? Как можно сравнивать кости русских с цветами багульника, ведь они (кости) были посеяны, т. е. похоронены?
Очевидно, все эти соображения и в голову не приходят проф. Шарлеманю.
Не улавливает Шарлемань и других тонкостей «Слова». Когда «порохы» начали покрывать поля, реки мутно потекли, - случилось это не оттого, что «тучи пыли погнал ветер» перед надвигавшейся грозой, а потому, что войска половцев передвигались, это они многотысячными своими табунами подняли «порохы» (пороси), это они переправами через реки замутили воду в них. Надвигавшаяся черная туча тут ни при чем. «на костях павших животных, как бы созывая зверей, клекотали орлы», - пишет Н. В. Шарлемань. «Орли клектом на кости звери зовуть», - пишет «Слово». На деле нет ни павших животных, ни сидящих на трупах орлов, ни тем более нет клекота, ибо, как это прекрасно известно орнитологу Н. В. Шарлеманю, орлы клекочут, главным образом, в полете, реже сидя на отдыхе, на трупах же во время еды они никогда не клекочут, ибо еда обычно проходит всегда в драке с другими хищными или трупоядными птицами и тут уж не до клекота. В «Слове» только сказано: орлы сзывают зверей. Но картина, нарисованная Шарлеманем, принадлежит ему лично, а не автору «Слова».
Мы не можем останавливаться здесь на ошибочных толкованиях Шарлеманя о животных и их поведении в течение «двух ночей и двух утр». На деле было послеполуденное время с солнечным затмением, затем перерыв в 7 дней, затем описаны ночь и утро перед первым боем.
Совершенно неправильно толкование Шарлеманя, что и «золото слово» Святослава, и плач Ярославны, все это написано в плену.
Неужели Шарлемань полагает, что автор «Слова» убегал с манускриптом за пазухой? И почему ученый орнитолог обходит молчанием чрезвычайно важное гневное восклицание певца: «Ярославе и вси внуце Всеславли!»
Оно есть органическая, неотъемлемая часть «Слова», «Слово» говорит о беде Руси не только на юге, но и на северо- западе. А знать, что делается на Руси, Игорь или автор «Слова», сидя в плену, не могли, - подслушивать вечернее радио тогда еще не было возможности.
Не останавливаясь более подробно на разборе последней работы Шарлеманя, отметим, что она чрезвычайно спорна, тогда как первая его работа, за исключением полозов, шестикрилцев и гепарда, написана очень дельно.
Об академическом издании «Слова» в 1950 г.
С понятым нетерпением ожидали любители «Слова» появления в свет академического издания его в 1950 г. Как-никак, а основания на это были: «Слово» - единственное в своем роде произведение, 150-летние юбилеи бывают не часто, академия наук является высшим научным учреждением, наконец, огромные силы и средства государства, для которого «Слово» является предметом национальной гордости.
Перед нами книга в почти 500 страниц, хорошо иллюcтрированная, неплохо технически изданная, в переплете; скромное, но вполне академическое издание. Приятно иметь «Слово» на приличной бумаге, с иллюстрациями, комментариями и так далее.
Ознакомившись же с содержанием, любитель «Слова» не сможет не отметить одного, - в этом издании нет ничего нового, т. е. того, чего с нетерпением ожидали.
Там, где существуют академии (и не одна!), многочисленные институты, университеты; где «Словом» занимаются десятки ученых специалистов, где сосредоточены колоссальные библиотеки, архивы, где имеется еще множество неизданных рукописей, там, можно было ожидать, что к 150-летнему юбилею выйдет книга, которая прольет много света, всестороннего света, на «Слово».
Что же мы имеем? Фототипически воспроизведено издание 1800 года. Конечно, спасибо! Но мы имеем еще 2 таких же издания (1903 и 1920 гг.), воспроизведена екатерининская копия, - тоже спасибо! Но мы имеем еще 2 таких же издания, равно как и целый ряд отмечавших расхождения этой копии с изданием 1800 г.
Имеем, далее, в самом начале книги третий текст «Слова», разбитый на стихи. Этот текст почему-то исправлен самым слабым образом в отношении орфографии XII века, но сохранил явственные грубейшие ошибки переписчиков. Если в «Слове» мы встречаем «бяшетъ» и «бяшеть», то, казалось бы, здесь уместно исправить хотя бы такой разнобой.