6) Фальсификатор «Слова» был не только поэтом, что безусловно верно, но и историком, первоклассным историком, ибо знал то, чего не знали записные историки в 1800 году, далее он был филологом, со знанием не только славянских (полонизмы!), но и тюркских языков, знал он и превосходно французский, настолько совершенно, что, делая подлог под древний русский язык, напихал галлицизмов в свое произведение; был он также превосходным знатоком природы и притом придонецких степей!

Не слишком ли много для одной анонимной личности? Дело гораздо проще: «он не был гением - это был даровитый поэт XII века, обладавший, естественно, знанием языка того времени, мест действия. Лица, события были его современниками.

Мы подошли к концу: «Слово о полку Игореве» есть и будет, а гипотезу проф. Мазона, перефразируя его отзыв, впоследствии учтут как один из любопытных эпизoдoв (но, увы, отрицательный) из истории французской славистики к концу первой половины ХХ века.

8. КОГДА, ГДЕ И КЕМ БЫЛО НАПИСАНО «СЛОВО»?

На вопрос, когда было написано «Слово», может быть дан довольно точный ответ, может быть, более точный, чем о некоторых современных произведениях. Объясняется это тем, что в «Слове» упоминаются события, раньше которых «Слово» не могло быть написано, и вместе с тем в «Слове» нет упоминаний о событиях, которые несомненно были бы упомянуты, если бы «Слово» было написано после них, наконец, «Слово» говорит о некоторых • лицах, как о живых, а даты их смерти относятся еще до конца 1187 года.

Этот промежуток «от» и «до», как мы увидим ниже, очень узок и дата создания «Слова» точна до полугода.

Наш анализ мы начнем, прежде всего, с того, что установим, цельно ли «Слово», писалось ли оно в разных местах, в разные времена или написано было целиком сразу.

Важно установить, что автор позднейших вставок не депал, что «Слово» создано цельным по единому плану.

Из изложенного выше мы знаем, что список «Слова», дошедший до нас, имеет вставки, перестановки и т. д., но все они относительно незначительны и являются вольными и невольными изменениями переписчиков, но не автора.

Чтобы ответить на поставленный вопрос, необходимо рассмотреть план, архитектонику «Слова».

Естественно будет предположить, что бегство Игоря было дописано впоследствии. Если это так, то «Слово» должно было закончиться плачем Ярославны, вернее, почти на полуслове: «тугою им тули заточе».

Совершенно очевидно, что это не могло быть концом песни. Если предположить, что и плач Ярославны был позднейшей вставкой, то «Слово» должно было кончаться сожалением о золотом веке Владимира, т. е. абзацем: «О, стонати Руськыи земли, помянувше первую годину», кончаясь «копия поють на дунаю» …

Опять явная неувязка: так кончиться «Слово» не могло, в такой форме это не конец. Расчленяя подобным образом «Слово», можно убедиться, что ни одна из естественных частей, на которые распадается «Слово», не могла быть его концом, к которому был добавлен впоследствии тот конец, который мы знаем.

Вообще без спасения Игоря «Слово» не было бы цельным, завершенным. Ясно, что певец, начиная «Слово», знал, чем он кончит. Все части «Слова» взаимно уравновешены, без побега Игоря стройность построения, самый внутренний смысл песни терял свой raison d'être. Стержень песни: неудача, но затем счастливое спасение, без спасения нет логики песни. Но, если это так, то песнь не могла писаться в плену, как думают некоторые. Не могла она писаться и потому там, что в плену не было известно многое из того, что совершилось в то время на Руси:

раны Владимира, взятие Римова, уничтожение его населения, судьба городов по Роси и Суле и т. д. Если до пленныx и доходили слухи о том, что творилось на Руси, то это были слухи, достоверность которых была совершенно очевидно под подозрением. А между тем на этих фактах автор ставит эмоциональный акцент.

Есть и прямые указания на ошибочность предположения, что «Слово» писалось в плену, что, мол, фраза «комони ржуть за сулой, звенить слава в Киеве, трубы трубять в Новеграде, стоять стязи в Путивле» есть доказательство этого.

Рассуждают так: «комони ржут за Сулой», - но ведь герои в начале похода находятся перед Сулой. А вот для лица, сидящего в плену и вспоминающего начало похода, это будет, действительно, за Сулой. Чрезвычайно тонкое и остроумное замечание, против которого, к сожалению, есть ряд доводов.

Прежде всего, Сула находится совершенно в стороне от места действия. Ссылка на данные Лаврентьевской летописи, что князья «сняшася у Переяславля» понимается всеми неверно. Речь идет не оприднепровском Переяславле, а о черниговском. Не могли Ольговичи совещаться или начинать поход из Переяславля Южного уже потому, что поход был тайным от Святослава Киевского, а в Переяславле Южном сидел князем Владимир Глебович, князь из другой группировки и герой только что кончившегося блестящего похода Святослава, с которым Игорь был в ссоре.

Ясно, что секрет похода в этом случае не мог быть соблюден, да и непонятно, почему в таком случае и Владимир Глебович не принял участия в походе, ведь это он сам в походе 1184 г. просил у Святослава Киевского послать его вперед, чтобы отомстить половцам за постоянныe опустошения именно его земель, бывших пограничными с половцами.

Наоборот, мы знаем, что в совместных действиях перед этим против половцев Игорь и Владимир перессорились из-за первенства, и уж если кому Игорь завидовал, то именно Владимиру, именно успех Владимира подтолкнул Игоря «преднюю славу самим похитить».

Наконец, достаточно взглянуть на карту, чтобы понять, что Переяславль Южный был совсем в стороне, так сказать, «сбоку припеку».

Далее, слова «звенит слава в Киеве», следующие за «комони ржуть», совершенно противоречат такому пониманию.

Это не могло относиться к походу Игоря уже потому, что Игорь совершал свой поход именно «отай» (т. е. тайком) от Киева, именно здесь ничего не знали о намерении Ольговичей. Наконец, нечего звенеть славе до похода («не хвались, идучи на рать …»).

Приведенные две фразы - это только образец запева на манер Бояна, автор же начинает песнь просто и деловито: «Трубы трубят в Новеграде» (сзывая дружину), «стоять отязи в Путявле» (собирая также к себе воинов).

Далее никто не обратил внимания на то, что Ярославна, взывая к солнцу, ветру и Днепру, ждет Игоря с Днепра и вспоминает, что войска Святослава, ходившие на половцев, ехали по Днепру - Игорь же возвратился с Донца.

Она знала о его ранении, о муках жажды во время боя, что он в плену, но ждет его с Днепра. В чем тут загадка?

Была ли она не слишком сильна в географии, или имела ложные сведения о местожительстве Игоря в тот момент, либо он переменил его, - это не важно! Важно то, что автор «Слова», если бы он сидел в плену и писал «Слово», не имел никаких оснований приписывать Ярославне эту ложную мысль.

Следовательно, эта ложная мысль была не выдумкой, а просто передачей реального факта. Автор знал все обстоятельства не только похода, но и того, что творилось дома. Не раз, вероятно, он слышал из уст Ярославны: «А я-то ждала Игоря с Днепра!»

Равным образом никто не обратил должного внимания на то, что сон Святослава не объяснен боярами. Святослав им одно, а они другое (он им про Фому, а они про Ерему).

Если бы сон был только приемом автора, искусственно введенным в канву повествования, что естественно ожидать, как это мы видим всюду и везде, начиная с библейской истории, что каждому пункту сна соответствует и объяснение. В этом весь смысл, raison d'être вставки подобных снов.

В «Слове» объяснения сну нет. Бояре объясняют тяжелый сон только общим дурным положением дел на Руси, что, мол, пленение Ольговичей, грабеж половцами Руси отразились на содержании сновидения. Но ни слова объяснения о «синем вине», о «черной паполоме», о «жемчуге» и т. д. Это едва ли не единственный пример во всей литературе, когда сон остается необъясненным. Зачем же его тогда вводить?