Пусть проф. Мазон найдет в себе столько французского мужества, чтобы назвать другое подобное, неподдельное произведение, которое так увлекало бы, восхищало и интриговало, как «Слово». Отрицать успех «Слова» может только человек недобросовестный.

Заглянем в солидную книгу соотечественника Мазона Рамбо: «La Russie Epique», 1876, в которой около 30 страниц посвящено «Слову».

«Слово» для русских, - пишет Рамбо, - гораздо больше, чем для нас «Песнь о Роланде», так как оно единственное в своем роде. Оно то, чем были для греков поэмы Гомера, чем являются для немцев Нибелунги - драгоценность национальной культуры».

«… Монолог Ярославны, может быть, скорее не жалоба, а заклинание и самый прекрасный памятник такого жанра во всем европейском язычестве».

Если мы обратимся к другим романским курсам истории древнерусской словесности, то найдем почти в каждом высокую оценку «Слова». Так и хочется спросить проф. Мазона, - чем он объясняет этот интерес его коллег к «бессвязному и посредственному произведению»?

Обратимся к Италии. В 1928 г. Вышла многотомная «История русской литературы» проф. Ло Гатто.

«Слово о полку Игореве», - пишет он, - драгоценный памятник для изучения жизни русского народа той эпохи со всех сторон - с точки зрения внешней истории (обычаи, костюмы, война и т. д.) или его умственного развития (религиозные представления, мораль и т. д.), но оно, прежде всего, является художественным произведением (un' opera d'arte)». Где же здесь «бессвязность и посредственность» !

Эту «посредственность» Ло Гатто считает «созданием русского национального духа» и «чудесным доказательством умственного богатства русского народа на самой заре его государственной жизни». Это говорит итальянец.

А вот что писал немец Вильгельм Гримм. Он сравнивал его с «целительным и освежающим альпийским потоком, вырывающимся из недр земли, с неведомым ботанику и новооткрытым растением, чьи формы просты, но поражают законченностью и совершенством… Чья внешность производит необычайное впечатление и заставляет удивляться неистощимой творческой силе природы».

Правда, новейшие немецкие ученые, никак не могущие представить себе, что Untеrmеnsсh'и - славяне могут создать что-либо подобное, стараются найти в «Слове» германское влияние, но это не меняет дела: ценность «Слова» и для них несомненна. Несомненна настолько, что они не могут удержаться, чтобы не укрыться под тень славы этого произведения.

Насколько велико значение и влияние такой «посредственности», как «Слово», можно судить уже по тому, что политико-эконом Карл Маркс глубоко интересовался «Словом» и оживленно переписывался по этому поводу с Фр. Энгельсом. Значит, было что-то особо притягательное в «Слове», что им интересовались два политикоэконома.

Англичанин Л. Магнус (1915 г.) в работе о «Слове», изданной Оксфордским университетом, писал:

«Поэма абсолютно конкретна, точность ее объясняется близкой связью с современными летописями в стиле, грамматике и содержании… Рассказ о битве, как заметили многие комментаторы, столь резко очерчен и содержит такие подтверждающие и убедительные подробности, что все это заставляет предполагать, что поэт был либо очевидцем, либо участником сражения».

«Стиль произведения энергичен и полон силы… Точность и сжатость, соединенные с поэтическим представлением и изобилием поэтических образов, взятых из мира природы, - вот определительные черты стиля «Слова». Автор «Слова», по мнению Л. Магнуса, «искренний патриот, он обладает точным знанием истории своей страны и сожалеет о мелочном эгоизме многочисленных князей, между которыми раздроблены крупные территории.

Единая Русь - цель его стремлений, и, может быть, по этой причине он употребляет слово «русичи», т. е. сыновья Руси, ласковое отчество, никем не употребленное ни до, ни после него для обозначения русского народа».

Это говорил англичанин в 1915 г., как это несравнимо по глубине анализа с поверхностностью француза! Своим легкомысленным, претендующим на сенсационность мнением проф. Мазон уронил не только свое достоинство, но и достоинство французской науки.

В 1931 году американец Дж. Сэртон во «Введении в историю науки» писал о «Слове»: «Произведением, относящимся, вероятно, к тому же периоду, что и Киевская летопись, является знаменитая эпическая поэма, озаглавленная «Слово о полку Игореве» …

Согласно Мазону и американец настолько туп, что не может отличить «посредственность» от «знаменитости».

Из приведенного выше ясно, что мнение проф. Мазона о «посредственности» «Слова» совершенно не обосновано. Конечно, никто не запрещает проф. Мазону сомневаться в подлинности «Слова», но называть посредственностью произведение, вызывающее восхищение даже у иностранцев-авторитетов, это уже слишком.

Мы намеренно умолчали об отзывах славян о «Слове», но считаем нужным сказать несколько слов об отзывах о «Слове» польского поэта Адама Мицкевича, и не потому, что он поэт и знаменитость, а только потому, что он коллега проф. Мазона.

Мицкевич в 1841-1842 г. Прочитал в «College de France» курс «Славяне», в котором он посвятил целую лекцию «Слову». Следовательно, проф. Мазон имел все данные, чтобы воспринять верный взгляд на «Слово», если он, как француз, не совсем понял это произведение.

«Читая поэмы, говорил Мицкевич, каждый славянин испытывает ее очарование. Многие из выражений и образов «Слова о полку Игореве» постоянно встречаются у позднейших поэтов русских, польских, чешских, причем нередко эти писатели не изучали специально, даже не знали «Слова». Причиной этому славянская основа произведения. Пока не изменится натура славянина, эту поэму будут всегда считать национальным произведением, она сохранит даже характер современности».

Суть славянства в «Слове» Мицкевич видит в том, что - в отличие от эпоса греков и скандинавов «славянcкaя поэзия всегда естественная, земная», она лишена надуманного совершенства, изысканности греческих и резких, жестких контуров скандинавских поэм.

Итак, более 100 лет назад один из товарищей, предшественников проф. Мазона по тому же «College de France» совершенно точно и ясно указал, что представляет собой «Слово», - деградация современной французской науки налицо.

Обратимся, однако, к продолжению удивительного отзыва проф. Мазона о «Слове».

«Мы узнаем сразу жанр «трубадуров», говорит он о «Слове». Прежде всего, на это возразим мы, в «Слове» целиком отсутствует одна из характернейших черт трубадурщины - любовь к женщине, поклонение ей и т. д. Если в «Слове» и есть женщины - действующие лица, то это жены, матери, гражданки в первую очередь, а не любовницы.

Далее всякая фантастика исключена, «Слово» совершенно реально, - затмение солнца - исторический факт, даже беседа Игоря с рекой Донцом (отражение его мыслей) является реалией - так думали и чувствовали на Руси в XII веке.

Нет никакого колдовства, волшебства, мистики, сверхъестественности, - все просто, ясно и реально.

Мы уже указывали выше, что всенародное отчитывание героев никак уж не может быть сравниваемо с «рыцарской романтикой». Хороша романтика, когда героям говорят: «бесславно вы победили, бесславно пролили кровь поганых!»

Стиль «Слова» - это художественный реализм. Никакой Ломоносов, Державин или Чулков до этого стиля не доросли. К нему поднялся Пушкин только к концу своей жизни.

Достаточно взять Хераскова, Сумарокова и других писателей той эпохи с их ходульным, напыщенным языком, чтобы понять, что никто в конце XVIII века не мог написать «Слова» таким языком и в таком стиле.

Еслипроф. Мазон находит сходство между «Словом» и Чулковым, то спорить не приходится: ну, как убедить человека, что «Лунная соната» Бетховена прекраснее шарманочного «Чижик-пыжика»?

Ведь когда европейский оркестр играл для туземцев острова Четверга, то туземцы пришли в восторг… и преподнесли ананасы, попо и т. д. лучшему, по их мнению, музыканту - этим музыкантом был барабанщик. Проф. Мазон также расточает свои комплименты литературному барабанщику Чулкову.