— А ты не пытался тоже в отряд устроиться?
— А ты? — испытующе посмотрел Виктор.
— Да меня мама не отпустит, — не поднимая глаз, смущенно сказал Леонид.
— Тебя мама, а я просто не хочу туда закабаляться. Ведь потом трудно будет оттуда вырваться. Уж лучше у Порфирия Ивановича пресса крутить, чем в гаоляне от хунхузов прятаться!
— Так Арсений говорил, что на охрану границы их отправят.
— А на кой черт мне чужую границу охранять?!
Виктор стал ожесточенно крутить крестовину пресса. Наступило долгое молчание. Леонид последнее время замечал большую перемену в настроении Виктора. Тот стал раздражителен, часто по пустякам схватывался с Порфирием Ивановичем, был настроен скептически, говорил с едким сарказмом.
— Витя, — прервал молчание Леонид, — у тебя какие-нибудь неприятности? Почему ты так изменился? Каким-то другим стал.
— Какие неприятности? Никаких неприятностей нет. Просто все осточертело! Ты сам подумай — что нас здесь в жизни ждет? Безработица, нужда! А жизнь-то уходит!
— Но не всегда же так будет, — успокаивающе сказал Леонид. — Да и не все здесь плохо живут.
— Вот лучше бы все плохо жили, не так бы обидно было! А то одни живут — во! — из горла прет, не знают, куда деньги девать, а другие с голоду помирают! Ты видел, как большинство китайцев живет? Нищенствует!
— А причем здесь китайцы? Я про русских говорю.
— А далеко мы с тобой от китайцев ушли? Разве что в бане чаще моемся, да не на канах, а на кроватях спим! А за душой-то все равно ни гроша! Вот так!
— А что же ты думаешь дальше делать?
— Да я и сам не знаю! Не знаю, куда податься! В Шанхай ехать — деньги нужны, да без английского языка там никуда не сунешься. Вот ты знаешь, в детстве, помню, у нас в кладовке такую мышеловку ставили — долбленая колода, высотой аршина полтора, стенки внутри гладкие, до блеска обтесаны. Мыши туда упадут, а вылезти не могут, по стенкам пытаются наверх выбраться, а лапки у них скользят, они обратно падают. Пищат там, шебуршат, а потом подохнут от голода. Так вот и мы вроде этих мышей!
— Ну, ты совсем меланхолию развел!
— Нет, это не меланхолия, а трезвый взгляд на жизнь! Я вот часто думаю — за что мы, молодежь, здесь, в эмиграции, столько лишений терпим? Ну ладно, наши отцы с большевиками не поладили, убежали от них, но мы-то здесь причем?
— А что делать? Какой выход?
— В том-то и беда, что нет никакого выхода. Как у мышей!
— Ну, опять ты про своих мышей! Потерпим, может какая получше работа подвернется! А почему бы тебе не взять китайский или советский паспорт и устроиться на дорогу?
— Эк, чего выдумал, — усмехнулся Виктор. — Во первых на дорогу сейчас невозможно устроиться даже имея какой-нибудь паспорт — советский или китайский. А потом я ни тот, ни другой не возьму! У нас в семье строгие традиции, еще со времен, когда отец был жив. Он при постройке КВЖД сюда приехал, а умер в семнадцатом году. Монархистом был убежденным, считал, что для России только царская власть подходит. Когда Николай отрекся, отец горькими слезами плакал. У нас до сих пор в квартире портреты всей царской семьи висят.
— Значит, вы не эмигрировали?
— Нет, с девятисотого года здесь. Если мне другой паспорт взять, то значит порвать со всей семьей. А этого я не могу сделать. Может быть и надо решиться на такой шаг, но нет силы воли, что ли.
— А если тебе на курсы шоферов поступить. Ведь ты сейчас вечерами можешь учиться.
— Так теперь, почитай, все на курсах шоферов учатся, а кончат и все равно сидят без работы. А хозяева машин этим пользуются, стали шоферам платить так мало, что в мастерской я больше заработаю. Пойми, меня сейчас не заработок беспокоит, выколачиваю я сносно, а то, что дальше штамповщика я подняться не могу! Чему-то учился в коммерческом училище, два года в институте, а оказывается зря! Пресс-то можно и без грамоты крутить! Ведь хотелось бы закончить институт, работать где-нибудь инженером, что-то строить, созидать, творить! А вместо этого Порфирию Ивановичу пробочки штампую!
И было это сказано с такой горечью, что Леонид сразу понял, как муторно и сумбурно на душе у Виктора. И подумалось, что и он сам в точно таком же положении, только еще не осознал этого.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Утром 28 мая эмигрантские газеты вышли с сенсационными сообщениями — в Харбинском Генеральном консульстве СССР китайские власти произвели накануне обыск. Были помещены снимки: комнаты консульства с разбросанными по полу бумагами, китайская полиция выводит из консульства его сотрудников. Давалось сообщение китайских властей, что при обыске в консульстве обнаружены документы, подтверждающие подрывную деятельность красных советских против гоминьдановского правительства. Обвинение это было явно нелепым, но газеты его все же поместили. Приятно было посмаковать такую сенсацию, порочащую ненавистных большевиков.
В городе сразу стало напряженно, словно какая-то туча нависла над головами и вот-вот должна была разразиться грозой. По улицам ездили грузовики с «серыми» солдатами гоминьдановской армии, прозванными так за форму из бумажной материи мышиного цвета. На русских солдаты покрикивали зло, не разбирая, кто «красный», «хундан», а кто эмигрант. На Китайской Восточной железной дороге советскими служащими стали чинить всяческие препятствия. На границе с Советским Союзом участились нападения гоминьдановских и белоэмигрантских отрядов на советскую территорию. Гоминьдановский Китай явно шел на обострение отношений с СССР, подстрекаемый империалистами, жаждавшими чужими руками нанести вред ненавистным им большевикам.
Эмигрантские круги по-разному встретили развивающиеся события. Одни, типа Родзаевского, явно ликовали, считая, что в ближайшее время начнется война с Советской Россией и большевики будут побеждены; другие держались выжидательной тактики, не зная, к чему еще приведет эта враждебная к России политика Китая; третьи просто были напуганы всем происходящим и боялись, что на их головы опять свалятся новые беды.
Работа на КВЖД была, фактически, парализована. А одиннадцатого и двенадцатого июня гоминьдановцы захватили дорогу и арестовали тысячи советских граждан. Их свозили в Сумбей — район Фудзядяна, где за колючей проволокой, в грязных бараках, в антисанитарных условиях, было собрано несколько тысяч человек, вся вина которых была только в том, что они имели советский паспорт.
Гоминьдановская пресса, а за ней и эмигрантские газеты были полны все новыми и новыми сообщениями о столкновениях на китайско-советской границе, которые якобы провоцировала советская сторона. Обстановка все больше и больше накалялось. Советское Правительство несколько раз обращалось к Нанкину с предложением урегулировать конфликт мирным путем, но гоминьдановцы заносчиво отвергали эти предложения.
После ареста советских граждан на Китайскую Восточную железную дорогу ринулись тысячи эмигрантов в надежде получить работу на дороге. Около Правления дороги с раннего утра стояли толпы народа, стремящегося прорваться к какому-нибудь авторитетному начальнику и заручиться его поддержкой. Но удачливыми были только единицы, в основном принимали только молодых людей в фашистской форме, шнырявших в толпе и доказывавших, что доступ на работу открыт только для членов фашистской партии Родзаевского. Иногда появлялся сам Родзаевский, приезжавший на машине и проходивший через толпу с поднятой головой и отрешенным взглядом. К нему бросались десятки людей, но он никого не удостаивал вниманием, подчеркивая этим важность проблем, которыми был занят. Протоптавшись весь день на солнцепеке. Измученные и усталые, неудачливые искатели работы к вечеру расходились по домам, чтобы с утра вновь собраться около Правления дороги. Авось да повезет?!
Порфирий Иванович с необычной для него живостью реагировал на происходящее. Арест советских граждан он встретил с восторгом. Брызжа от торопливой речи слюной, особенно вычурно матерясь и даже притоптывая ногой, он просто ликовал.