Когда, примерно часа через три, Канэмору вернулся в свой особняк, Нумато вручил ему две шифровки и просил срочно отправить их радисту для незамедлительной передачи в эфир.

Первоочередность радирования короткой шифровки № 1 он обосновывал необходимостью бомбардировки, причем в срочном порядке, как акватории Сингапурского пролива, так и множества судов противника, находящихся на ремонте в сухих доках. Однако конкретное содержание, заложенное в колонках цифр первой шифровки, Нумато раскрывать не стал, ибо считал, что вен заслуга с риском добытых им сведений о численности и типах кораблей должна принадлежать только ему и никому другому.

Следующую радиограмму, которая была намного длиннее предыдущей, Канэмору предложил разделить на три части, и поэтому Нумато изъявил желание передать ее во вторую очередь. Тем более что передаваемый в ней материал не отличался особой чрезвычайностью, так как это были не оперативные сведения, а лишь вторая половина отчета об им самим проделанной по пути в Сингапур работе.

Кроме того, во второй радиограмме повторялась просьба о постановке ему новых задач на ближайший период. Этой просьбой он хотел на всякий случай лишний раз напомнить о себе генералу Доновану не только потому, чтобы получить «добро» на рекомендуемую им бомбардировку эскадр японского флота, но и еще раз высказать свою всегдашнюю готовность к службе и к исполнению любого приказа — авось генерал не забудет о нем и после войны и не оставит его, Сацуо Хасегаву, среди «безработных», то есть без конкретного дела.

Все-таки он, Сацуо Хасегава, всегда был и остается патриотом своей страны, родины, которая его вскормила и воспитала, и он не хотел, чтобы кто-то хотя бы в мыслях допустил такое, что он, Хасегава, в какой бы то ни было момент истории, не обязательно только в период войны, остался в стороне, прятался за спины других.

Комментируя смысл цифровых колонок, Нумато с многозначительностью доверяющего великую тайну сообщил, что в них, в частности, сказано о большом вкладе его, Канэмору, в выполнение главного задания, ради которого, собственно, он, Нумато, и был послан в это ответственное и опаснейшее путешествие.

Канэмору сделал вид, что будто бы остался весьма доволен тем, что его молодой коллега так подробно проинформировал обо всем, что касалось тех частностей операции, в исполнении которых участвовал и он. На сей раз радист, обслуживавший резидента, находился вне особняка, и Канэмору, получив исписанные цифрами листки, вышел из библиотеки и тут же укатил на своем мотоцикле в неизвестном направлении.

Возвратился он примерно через час, в тот момент, когда Нумато сидел на скамеечке в одном из укромнейших уголков окружавшего особняк очень уютного, ухоженного сада. Он сообщил, что все шифровки будут переданы в течение часа, причем вторая — не в три, а в два приема и начало ее выйдет в эфир без какой-либо паузы сегодня ночью.

Встав со скамейки, Нумато одобрительно пожал Канэмору руку.

С минуту они молча глядели друг на друга и вдруг рассмеялись.

— А не кажется ли вам, Нумато-сан, — сказал, продолжая посмеиваться, Канэмору, — что в данной обстановке нам явно не хватает возгласа «банзай!»?

— Нет уж, Канэмору-сан, — тоже смеясь, сказал Нумато, — «гип-гип, ура!». Этот возглас воодушевлял нас всегда, и особенно когда в университетской столовой на рождественском столе появлялся большущий пирог с начинкой из яблок. Отменное было время: ни забот, ни хлопот, ни войны, а впереди надвигались каникулы!

— К сожалению, мне не пришлось заканчивать никаких институтов. Я самоучка, если не брать в расчет сельской школы, — вздохнул Суэтиро Канэмору.

Слыша этот лицемерный вздох, Нумато в тот момент, конечно же, не мог даже предполагать, что имеет дело с человеком, закончившим не только привилегированное военное училище, но и академию генерального штаба. Полковник императорской армии Сигэо Икэда, он же помощник полицейского комиссара порта Сингапур Суэтиро Канэмору, был внедрен в Сингапур из США через города Окленд и Сан-Франциско.

Там он до этого имел «свой интерес», то есть бизнес, базировавшийся на эксплуатации нескольких игорных домов полулегального типа и ряда щепетильных заведений, где вместо вывесок — красные фонари.

Операция по внедрению проводилась до начала войны — в конце 30-х годов. Есть такое мнение, что вообще-то в принятии решений японцы довольно медлительны, но когда оно уже принято, то к его осуществлению подключается все, и четко, в намеченный срок задуманное дело исполняется в точности.

Как полагали в милитаристских кругах Японии руководители из числа самой высшей аристократической и военно-промышленной верхушки, на пересечении большинства стратегических путей восточного полушария, то есть в Сингапуре, должен обязательно находиться человек с незаурядными данными, который смог бы держать в своих руках всю разветвленную сеть разведки, раскинутую во всех направлениях.

Вот им и оказался Сигэо Икэда, в ту пору молодой блестящий офицер, родственник бывшего председателя Тайного совета империи (Гэнро), маршала Аритомо Ямагаты. И генерал Доихара в 1940 году получил указание военного министра Хидэки Тодзё о внедрении в Сингапур Икэды — опытного военнослужащего, который был прекрасным специалистом в военных делах и хорошо разбирался в массе житейских вопросов. Вслед за ним примерно такого же типа резиденты были засланы на главный остров Филиппинского архипелага Лусон, в его административный центр город Манилу, а также на остров Яву, в город Джакарту. Для генеральных штабов сухопутных войск и военно-морского флота подобное решение вопроса имело бесспорный характер и делалось потому, что в дальнейшем предусматривалась оккупация данных территорий Японией.

Таким образом, после долгих колебаний основное острие своей экспансии японская милитаристская верхушка направила в страны Южных морей. Ранее намечавшееся вторжение на советский Дальний Восток и в Монгольскую Народную Республику было предотвращено инцидентом у озера Хасан, а позже, в августе 1939 года, — событиями на реке Халхин-Гол.

Особо чувствительным для японцев было эта последнее поражение. Красная Армия и воинские соединения МНР под общим командованием комкора Жукова наголову разгромили Шестую японскую армию. Планы о захвате всего Дальнего Востока и Сибири, вплоть до Уральских гор, уже не говоря о Монгольской Народной Республике, пришлось отложить на неопределенное будущее.

Японский милитаризм имел глубокие исторические корни. Но, пожалуй, самый мощный толчок в своем развитии он получил в новейшее время, когда политические и военные деятели маршал Аримото Ямагата и принц Киммоти Сайондзи, сменивший его на посту председателя Тайного совета империи, создали наиболее весомые предпосылки для перевода страны на военные рельсы.

От них эту эстафету приняли другие, не менее воинственные генералы. Гиити Танака, например, в своем печально известном меморандуме, представленном императору, говорил о «необходимости скрестить мечи с Россией», к войне с СССР призывал и развязавший в декабре 1941 года войну против США Хидэки Тодзё — тот самый, который по приговору Токийского международного трибунала был повешен как один из главных военных преступников.

До него похожую как две капли воды политику проводил крупнейший государственный и политический деятель, профессиональный дипломат Коки Хирота, принимавший непосредственное участие в разработке «Антикоминтерновского пакта» и находившийся в одной компании главных военных преступников на Токийском процессе, который тоже закончил свою жизнь во дворе токийской тюрьмы Сугамо.

В идеологическом и военно-политическом плане их поддерживали барон Хиранума, возглавлявший вплоть до окончания второй мировой войны сугубо националистическую организацию «Общество государственных основ», и далеко не единственный из ведущих деятелей правого движения генерал Исихара — руководитель Лиги Восточной Азии, рьяный сторонник установления фашистской диктатуры в Японии и активный участник подготовки войны против СССР.