Захныкала Марьяна. С верхней полки кто-то из мальчишек подал нечленораздельный, но возмущенный ропот.

— Потушите свет, дети спят, не видите, что ли?! — шепотом прикрикнула Юлька. Под левой полкой сумка таки нашлась, ф-фф-ууу.

— У всех дети спят, — возразил голос свыше. — А сами контрабанду провозят.

Она вытащила сумку и выпрямилась, наконец, во весь рост, приглаживая ладонью безобразие на голове. Таможенник оказался здоровенной, во всю высоту и ширину дверного проема, квадратномордой теткой. У таких Юлькины минималистские формы всегда вызывали стойкую ненависть, происходящую из гремучей смеси зависти и презрения. Своих детей у тетки, судя по тому, что она и не пошевелилась насчет выключателя, не было. Или же имелся взрослый сын-алкоголик, сживающий мать со свету путем скоростного пропивания ее честных таможенных доходов.

Юлька протянула стопочку свидетельств о рождении, увенчанную паспортом. На фотке в паспорте она была еще стриженая, хотя в принципе на себя похожая, и тетка минуты три сверяла изображение с оригиналом.

— Поднимайте полки.

— Дети же спят!

— Дети, — проворчала тетка довольно мирно. — Еще неизвестно, чьи они дети.

— Мои, в свидетельствах написано, — Юлька из последних сил пыталась не заводиться.

— Ага, написано. Где? Чопик. Чопиков ни одного.

— Так они все на мужних фамилиях, — попробовала она апеллировать к женской солидарности на приблизительном тетковом уровне. — Мужики же обижаются, если не.

И тут же поняла, что прокололась. Не имелось у таможенницы ни сына-алкоголика, ни мужа-алкоголика, ни мужа вообще — мужей на всех не хватает, такова демографическая реальность нашей страны, обратная сторона политики альтернативных семей, и продуманной, между прочим, политики.

— Полки! — рявкнула тетка.

— Мам, что там за фигня? — пробормотал полупроснувшийся Славик. Развернулся было на другой бок спать дальше, но Юлька толкнула его в бок:

— Вставай, надо полку поднять. Вот, смотрите. Одни кроссовки, кофр туда все равно не влезает.

Про кофр она сболтнула зря. Вообще, двадцатиминутный сон в позе улитки на полу купе не способствует стимулированию интеллектуальной деятельности. Теткины ноздри хищно раздулись, и стало очевидно, что кофр сейчас будут открывать, потрошить, взламывать застежки, взрезать подкладку, что все сыпучее будет высыпано, все жидкое вылито, все бьющееся разбито, все зашитое распорото, нижнее белье разбросано по вагону в поисках валюты, найденная в нем валюта конфискована, а потом протокол, штраф, снятие с поезда. Блин.

— Еще эту гляньте, — отважно, словно куропатка, уводящая охотника от гнезда, курлыкнула Юлька, сгребая с полки великолепно беспробудную теперь Марьяну. — Славка, подними.

Старший сын резво кинулся на помощь — и кофр, за огромностью габаритов укрепленный на нижней полке при помощи лесенки на верхнюю, с грохотом рухнул к таможенным ногам. Только что не раскрылся сам, словно сундук, полный честно добытых с абордажа сокровищ. Тетка пиратски ухмыльнулась:

— Глянем, глянем.

На верхних полках было подозрительно тихо. Юлька не верила, что кто-то там до сих пор спит.

— Открывайте, — скучно скомандовала таможенница.

— Там только личные вещи.

— Открывайте.

Вскинув подбородок, Юлька наконец-то посмотрела ей в глаза с нескрываемой ненавистью. Блин, с самого начала повела себя не так, а теперь малой кровью уже не отделаться. В нашей стране в принципе нельзя идти на поводу у представителей власти, давая им уверенность в их правоте и силе — сами-то они до конца никогда в это не верят, и потому вовремя запущенный асфальтовый каток встречного хамства, брутальной ругани и грубого сопротивления обычно срабатывает, заставляет власть отступить, поджать хвост и удариться в бегство. Но стоит лишь начать говорить с ними по-человечески, деликатничать, искать мира — как они мгновенно срываются с цепи, наглеют, раздуваются, увеличиваются в размерах. И сражаться все равно приходится, но уже с настоящим монстром, набравшим силы. А что делать?

— Документы, — просвистела сквозь зубы Юлька, требовательно протягивая руку. — Ну?! И пошла отсюда.

Тетка дернулась, уловив перемену стилистики; затем набычилась и двинулась было вперед, на первом же шагу споткнувшись о кофр. Без драки не обойдется, тоскливо поняла Юлька. Придется и выдирать с мясом вещи из ее потных лапищ, и вцепляться в жирные волосы, и сдирать с топа пятьдесят шестого размера форменный кондишен, и орать благим матом при детях, — а затем разбираться с проводником, с начальником поезда, еще хрен знает с кем, потрясая журналистским свидетельством и угрожая всеми номерами статей, положенных за произвол в свободной стране. И единственное, что нам в данном раскладе поможет — так это полнейшая, стопроцентная, абсолютная уверенность в собственной правоте и победе. А потому о том, что будет, если не получится, нельзя даже думать. Не думать, кому сказала!..

Таможенница слегка подфутболила ножищей кофр, явно размышляя, начинать ли потрошить его самой — или все-таки попробовать нагнуть пассажирку? И внезапно взвыла, завопила, завизжала, зазвучала на весь вагон неплохо поставленным колоратурным сопрано.

Прямо перед ее физиономией качался в воздухе, периодически подпрыгивая и расставляя лапки, огромный мохнатый паук.

Тетка зажмурилась, развернулась и бросилась по коридору, уронив паспорт и детские свидетельства веером на спинку кофра.

— Мишка, — со смешанными чувствами проговорила Юлька. — Костик.

На берег накатывали волны.

Не коричневато-зеленые, как на культурном шельфе, не ультрамаринные, как на Острове, не купоросно-лазурные, как на неактуальных тропических пейзажах, а цвета сдержанной светлой синевы, словно разбавленной наполовину топленым молоком с розовато-жемчужным отливом. Накатывали медленно и важно, не догоняя друг друга, не спеша, не сбиваясь с ритма. У самого берега каждая из них, изогнувшись напоследок, широко разливалась мягкой теплой пеной, обнимая и окольцовывая головы и спины валунов, выступающих из воды. Потом плавно отступала, оставляя половину округлых камней на суше, в объятиях серебристого песка. Затем накатывала следующая. До бесконечности, до головокружения, до транса.

Детям, разумеется, было пофиг. Завидев море, все четверо мгновенно бросились купаться, через плечо сделав вид, будто просят у мамы разрешения, и Юльке ничего не оставалось, кроме как притвориться вслед, что она разрешает. Издали детские головы и валуны удачно прикидывались друг другом, и отслеживать безопасное купание было непросто. Юлька и не отслеживала. Она и так знала, что все будет хорошо.

Соловки. А вы думали, я не смогу. Ничего подобного, я могу всегда. Сама.

Мне не нужны ничье благословение, одобрение и материальная помощь. Совершенно не обязательно кому-то звонить, кого-то использовать, запускать какие-то странные трудноотслеживаемые схемы. Если я решила вывезти детей на Соловки, то я так и сделала, причем самым простым, легальным, доступным каждому путем: заработала денег. А что их не осталось ни на что другое, так об этом я подумаю даже не завтра, а через три недели, после смены — и придумаю что-нибудь, куда я денусь.

И нечего говорить, будто это мой выбор, глупый женский приоритет, для которого пришлось, скрепя сердце либо глазом не моргнув, пожертвовать куда более важными и весомыми вещами, ничего подобного. Просто, когда я ставлю цель, все остальное само собой съеживается, отползает на задний план, теряет значение. А когда проявится и актуализируется вновь, мы наведем фокус, разберемся, подтянем хвосты, успеем, догоним, наверстаем, сделаем — и даже лучше, чем было и было бы.

Кстати, блок про «где тепло и хорошо» мне всегда казался самым слабым во всем сценарии, его по-любому надо переделать. Логично писать документалку о тех местах, где удалось не просто пробежаться галопом, а пожить и осмотреться. Да и подобрать локации, наконец.