Но ты никогда не принадлежал к большинству. И Лилька тоже не принадлежит и никогда не будет, это совершенно очевидно. Однако в этой стране противопоставлять себя отлаженным схемам, становиться бессмысленным столбом на пути асфальтового катка попросту глупо. Для таких, как мы с Лилькой, эта страна предусматривает зазоры, промежуточные, близкие варианты, устраивающие в равной степени и ее, и нас — потому что она устроена мудрее и тоньше, чем пытаются представить недоброжелатели, склонные все примитивизировать и подогнать под якобы жесткий полицейский стандарт. Эта страна не может не ценить таких людей, как я, — потому моя дочка отдыхает сейчас на Соловках, но купается сколько хочет, не обязанная подчиняться мегафонным командам. Кстати, как давно она уже сидит в воде, чертенок?!
— Лилька, выходи!
Разумеется, ноль реакции; над подсиненными беломорскими волнами взлетали веера салютов-брызг солнышкиного восторга, и не было силы, способной дистанционно это прервать и вытянуть ее оттуда.
— Лилька-а-а!!! — он мимолетно пожалел об отсутствии мегафона. Да нет, пожалуй, не помогло бы.
Ливанов занервничал. Гланды, наши несчастные гланды, горло у нас еще розовое, мороженое нам запретили категорически, купаться разрешили не больше пяти минут, а в первые дни и того меньше, и Лилька обещала… мало ли что она обещала, моя родная дочь. Лезть и вытаскивать, иначе никак, иначе к вечеру температура и домашний арест в номере как минимум на неделю, и вид с балкона на недостижимое море, и бесполезные недомолвки в разговоре с женой, которая все равно отследит мгновенно и безошибочно, и ее отрывистое молчание хуже любых упреков… черт.
Величественные и прекрасные, Соловки смотрели во все глаза, как Дмитрий Ливанов стягивает футболку и роняет на песок шорты, как разгоняется, примерившись между прибрежными валунами, давно выученными наизусть, и с победным кличем с разбегу влетает в пологие беломорские волны, взметнув фейерверки брызг.
Лилька с визгом бросилась ему на шею. Губы у нее были совсем синие.
Всю ночь за стенкой трубно храпел какой-то мужик. Марьяна то и дело просыпалась и плакала, и еле удавалось прислать ее снова в те считанные минуты, когда сосед делал передышку. Юлька несколько раз за ночь всерьез порывалась его убить. Но зато они обе отоспались до обеда, не разбуженные ни соседями, ни деликатным соловецким солнцем, просовывавшим тонкие бледные лучики сквозь жалюзи и плющ. Каждый час приоткрывая глаза на автопилоте, Юлька словно извне ловила счастливую полумысль: вставать не надо. И дрыхла дальше, и даже, кажется, видела какие-то сны.
Ближе к двенадцати Марьянка все-таки ее растолкала и потребовала кушать: аппетит у дочки был, как у всех троих мальчишек вместе взятых. На остатки дорожных полуфабрикатов и почерневшие бананы юная леди, впрочем, покрутила носом; в результате легкой девичьей перепалки решили выйти и поискать приличную кафешку.
В вестибюле отеля Юлька притормозила, с тихим восторгом оглядывая в зеркале двух прелестных барышень в похожих коротеньких сарафанчиках и одинаковых шляпках, без кондишенов, ибо нефиг, зато в большущих зеркальных очках, последний соловецкий писк. Когда свекровь-два (дама молодящаяся и элегантная) застала их с Марьяной за примеркой всех этих свеженакупленных финтифлюшек, ее чуть удар не хватил; повезло еще, что сие зрелище миновало хозяйственную первую свекровь. Ну и пусть, раз в жизни можем себе позволить. Тем более что удалось сэкономить на мальчишках, упакованных в лагерную форму с головы до ног.
Интересно, как они там. В лагере уж точно не дали спать до обеда, но, с другой стороны, и гарантированно накормили. Когда там у нас приемные часы?.. впрочем, пофиг. Юлька была всерьез намерена пользоваться для визитов исключительно щелями в решетке и в то время, когда сама посчитает нужным. Пока она считала нужным пустить пацанов в свободное лагерное плавание, простите за оксюморон; пускай попробуют разобраться и справиться сами. Да и лучезарная администраторша не стала бы предупреждать просто так; просто так в этой стране ничего не делается.
Меню в ресторане отеля выглядело феерично, если пользоваться древним правилом правой руки, и не очень, если переключиться на левую. Юлька сделала вид, будто на самом деле все совершенно наоборот, и выплыла наружу, по-королевски вскинув подбородок и таща на буксире упирающуюся принцессу. По идее, где-то на территории можно найти и что-нибудь подешевле. Таким образом, праздное шатание приобретало конкретный смысл, оставаясь при том все тем же праздным шатанием: Юлька обожала данный эффект, для которого в испанском, кажется, языке даже существует отдельное слово. Шататься просто так, без самооправдательной, пускай и откровенно надуманной якобы-цели, она не умела категорически.
Пахло морем. На дорожке, посыпанной серебряным песком, перемигивались мозаикой тени могучих сосен и лиственниц, в траве алела развесистыми кустиками декоративная клюква. Юльке не удалось отговорить дочку от намерения произвести заготовку ягод в промышленном масштабе, помог только иезуитский совет сначала попробовать, а потом уже собирать. Марьянка плевалась и обижалась, а за поворотом вероломно поджидал сувенирный лоток, и какое-либо влияние на ребенка превратилось в сущую абстракцию.
— Марьянчик, но это же ужас, — повторяла Юлька без всякой надежды каждые минуты две. — Пошли отсюда, а? Мы с тобой кушать хотели…
Фиг вам. Эмалевые пачки «Беломорканала» разных размеров, с крышечками и без, сердечки в колючей проволоке, по одному и попарно, матрешки с печальными физиономиями лидеров этой страны разных эпох, стильные полосатенькие шапочки и робы-клеш, камешки с душераздирающими татуировками, татуировки отдельно, без камешков, пластиковые вышечки, похожие на фаллоимитаторы, над которыми парили на системе электромагнитов вольные птицы… Птиц тут почему-то было больше всего, от керамических поделок до убедительных чучелок, и все они парили, расправив крылья, — видимо, над зоной, но можно повесить и где-нибудь на студии или в ньюз-руме, гламурненько. Жаль, что уже ни разу не актуально.
— Мама, ну купи-и-и-и…
— Ничего я не куплю, — твердо сказала Юлька. — Даже манюсенькую птичку. Нет. И не проси.
— Ма-ма-а-а-а!!!
— Ну, манюсенькую, наверное, можно, — сказал за их спинами мужской голос, не то чтобы с акцентом, но странноватый, как в старом отечественном фильме про иностранцев. — Какую ты хочешь?
— Вот, — мгновенно сориентировалась Марьяна, тыкая в розовую чайку приличных размеров. Юлька так быстро не сумела бы. Она успела только в гневе обернуться и бритвенно оглядеть с ног до головы самозванного санта-клауса, искателя легких путей.
— Меня зовут Густав. Дайте, пожалуйста, вон ту птицу. Густав Массен.
Выглядел он соответственно: и веснушки, и белесые усики щеточкой, и очки, и блейзер, и худые сутулые плечи, и длиннющие рыжеволосые ноги в шортах и ярко-зеленых сандалиях. Густав рисковал пойти очень далеко и с приличным ускорением, однако, переглянувшись со счастливой чайковладелицей, Юлька передумала. Положительные моменты, без сомнения, имелись. Во-первых, мы еще, оказывается, ничего; мелочь, а приятно. Во-вторых, чайка — долгосрочная инвестиция: Марьянка была ребенком самодостаточным и креативным, как сама Юлька в детстве, новых игрушек с ее фантазией хватало черт-те на сколько, чуть ли не на два-три дня!.. в отличие от некоторых, а точнее, от разбалованного во младенчестве Славика (ну ничего, в лагере из него сделают человека). А в-третьих, в-главных, сэкономим на завтраке.
Снова обменявшись с дочкой взглядами опытных динамисток, Юлька произнесла умильно, мысленно давясь от хохота:
— Марьянчик, скажи дяде «спасибо», и пойдем. Нам пора кушать.
Прижав птицу к груди, Марьяна склонила головку набок и прощебетала еще умильнее, умничка, моя родная дочь:
— Спасибо.
— Прошу прощения, — отозвался безупречно запрограммированный Густав, или как его там. — Я как раз тоже собирался обедать. Если б я мог, я хотел бы предложить вам…