Пользуясь постепенно складывающимся перевесом сил в свою сторону, владетели и старшины Дагестана стали переходить от словесных угроз к конкретным действиям. Так, весной 1742 г., объединившись с кайтагцами, акушинцами и кумыками, уцмий Ахмед-хан активизировал военные действия против иранцев. Как сообщили в марте прибывшие из Кизляра в Дербент Алиш Килякаев, Баттал Чимаматов и Чубар

Абакаров, «акушинцев, тавлинцев и кумыков собралось под командой уцмия тысяч с семь к тому день от дня горские тавлинцы на помощь к нему идут и хотят с шахом поступать войною».[703]

В конце марта с немалыми силами шах попытался привести в покорность уцмия и его сторонников, но был отбит со значительными потерями. Разгневанный шах заявил, что не вернется в Персию, пока не приведет в покорность уцмия Ахмед-хана, а сам обратился к войскам с воззванием: «Кто того Усмея живого приведет или голову привезет, обещает за то дать тысяч Рублев денег».[704] Одновременно шах предпринял новые усилия для утверждения своей власти в Дагестане. В шахский лагерь «Иран хараб» свозились запасы провианта из многих районов Ирана. Наместникам шаха в провинциях было дано указание собрать 9 млн. рублей и укомплектовать 25-тысячный отборный корпус для карательных операций против горцев.[705] Им же предлагалось быть наготове, чтобы отправить в Дагестан дополнительные войска.

Несмотря на переживаемые Ираном бедствия, беспощадный аппарат власти приводил в действие шахские указы. Прибывшие в конце апреля из Дербента в Кизляр Захар Григорьев и Умар Ажанаев подтвердили, что в Дербент прибывают свежие войска из Ирана. Сами они насчитали около 20 тысяч, но при них шел разговор о прибытии в Дагестан дополнительно 70-тысячного войска под командованием племянника шаха Али Кули-хана. Они же были очевидцами, как шах с новыми силами выступил против горцев, принуждая их всеми мерами идти в свое подданство, но они «ему шаху сказали, – докладывали они в Кизляр, – что лучше нам идти в подданство к российским, а нежели де к тебе».[706]

В начале мая 1742 г. возвратившиеся «из разведывания» Муртузали Картов и Алиш Султанов доложили, что из Муганской степи в направлении шахского лагеря движется 40-тысячное войско узбеков и иранцев, а из Хорасана выступил 12-тысячный отряд афшаров, но шах к тому времени потерпел поражение от горцев и отступил в «Иран хараб». В ярости он обрушился на жителей Предгорья (Казанище, Карабудахкент, Эрпели, Губден, Параул и других аулов), приказав Хасбулату переселить их с семьями к морю, а на их место заселить вновь прибывающих своих воинов. По этой причине, утверждали очевидцы, «оные жители ныне весьма все находятся в сомнении и говорят, ежели б де нас всемилостивейшая государыня приняла в подданство к себе, то б де мы все готовы перейти на ту сторону Койсы и Сулаку для поселения на житье».[707]

Стараясь удержать шамхала от переселения своих подданных к морю, акушинцы и кумыки выступили с угрозой, что поступят с ним, «яко с неприятелем», разорят его резиденцию, как только шах отступит от Дербента. «И видимо он (шамхал. – Н. С.) от шаха затем и отстать не хочет, – убеждал кизлярского коменданта костековский князь Алиш Хамзин, – а те тавлинцы и прочие горские, а наипаче тарковские жители желают, ежели хотя б мало от стороны российской помощи им дано будет, то все желают быть с российской стороны».[708]

Приведенные примеры показывают, что в тяжелой борьбе против иранского владычества народы Дагестана все чаще искали покровительства России. Убедительные данные об этом содержатся в обращениях местных владетелей в Петербург через Кизляр и донесениях туда же российских резидентов, аккредитованных при Надир-шахе. Так, обращаясь вторично с аналогичной просьбой в Кизляр в мае 1742 г., мехтулинский владетель Ахмед-хан просил «донести Ея Императорскому Величеству чтоб мы по прежнему были приняты в подданство российское и в покое нам жить и ежели принять нас соизволите или нет, прикажите нас уведомить и когда в подданство не соизволите принять, то б мы уже не надеялись, но искали бы о своей голове другого случаю, а мы хотя какую нужду не претерпевали, только к шаху в подданство не пойдем».[709]

Подобные примеры имели не единичный, а массовый характер. Они свидетельствовали о том, что в ориентации народов Дагестана в сторону России происходил новый качественный сдвиг. Подтверждение тому – продолжающие поступать в Кизляр многочисленные обращения о совместной борьбе против иранских завоевателей. «Все горские люди нетерпеливо желают с Российской стороны наступления на шаха, – извещал Братищев свое правительство, – при котором случае, пришед в наивящее ободрение и надежду, последний камень из всей Дагестании против персиян подвигнуть готовы, как о том заявили и в Кизляре Унцукульские и другие старшины и присланный от Усмиева зятя Ахмед-хана нарочный».[710]

Особенно настойчиво с такими просьбами в Кизляр обращались дербентцы и жители близлежащих населенных пунктов, подвергавшиеся постоянному террору со стороны иранских завоевателей. Непосредственный очевидец тяжелых последствий политики Надир-шаха в Дагестане В. Братищев писал: «Дербентцы, другие мещане и деревенские обыватели будучи от тирана к искоренению подвержены, денно и нощно просят у Бога избавления и за особливую благодать признавать готовы, ежели бы Российской власти подчинены были: одним словом редко… от мало до велика такой человек найтись может, который бы к Российскому подданству склонности не имел».[711]

Героическая борьба народов Дагестана подрывала базу иранского владычества и заметно ослабляла военно-феодальную державу Надир-шаха. Совпадая со стратегическими целями царского правительства на Кавказе, она встретила взаимопонимание со стороны Петербурга и потому стала важным фактором сближения российских политиков и дагестанских владетелей. Позитивному развитию этого процесса способствовала обширная информация, поступавшая от российских резидентов из персидского лагеря, в которой настойчиво подчеркивалась мысль о твердой решимости народов Дагестана отстоять свою независимость и самим перейти в наступление[712]. Надо полагать, что непримиримая борьба народных масс против иранского владычества оказывала решающее влияние на позиции дагестанских владетелей и старшин, продолжавших активно добиваться покровительства и помощи со стороны петербургского кабинета.

Вместе с тем в донесениях российских резидентов указывалось на возросшую опасность со стороны Ирана южным границам России. С начала 40-х годов эта опасность стала реальной, ибо Надир-шах, подстрекаемый Англией, Францией и Швецией, продолжая опустошать кавказские земли до Сулака, стал предъявлять претензии и на засулакские владения России вплоть до Астрахани. Однако российское правительство, опасаясь разрыва мира с Ираном и антироссийского альянса шаха с турецким султаном, не предприняло решительных мер против агрессивных устремлений иранских завоевателей, ограничиваясь предписанием усилить оборону Кизляра, укрепить Терскую линию наличными силами и т. п.

Заметный поворот в политике России наступил после разгрома полчищ Надир-шаха в горах Дагестана в 1741 г. С этого времени Дагестан приобрел более важное значение в политике России относительно Ирана и Турции, чем это имело место до тех пор. В дальнейшем российское правительство стало активно удерживать Надира от продолжения войны в Дагестане, внушая ему мысль, что ослабление Ирана из-за войны с горцами было бы выгодно Османской империи. Через аккредитованных при шахе российских резидентов И. И. Калушкина и Василия Братищева шаху стали внушать, что Дагестанская кампания может иметь для Ирана пагубные последствия.[713]