Когда она уехала, тетя Вася сказала Марату:

— Если что случится, береги девочек...

— Да что вы в самом деле? Нынче редко у кого нет гипертонии. Болезнь века...

— Ты уж поступись, сердечный, ради Тони с Зиной чем угодно. За тебя не беспокоюсь, не пропадешь, хотя на вид и тихий ты, Марат. А девочки не стали еще на ноги. Не тот первый шаг, который делают, цепляясь за юбку матери, а тот, который выводит в люди...

Он видел, что тетя Вася говорит с трудом, но, превозмогая упадок сил, все наставляла его, как надобно жить на белом свете. Дородная величавость ее пропала вовсе. Перед ним лежала слабая старушка с нездоровым, пылающим румянцем на озабоченном лице. Ее васильковые глаза горели сейчас тревожным блеском. Марату стало пронзительно жаль тетю Васю. Он сказал:

— Я вызову «скорую помощь».

— Ни в коем случае. Мне, кажется, полегче малость.

И он покорно повиновался, зная ее характер.

Она достала из-под подушки маленький сверточек.

— Возьми себе.

— Что это?

— Мои сберкнижки. Я откладывала понемножку, а набралось пять тысяч.

Марат едва не застонал от боли, не решаясь взять в руки это ее наследство, собранное за долгие десятилетия...

— Ну кому нужны ваши деньги? Как вы могли?..

— Бери, бери. Не для тебя, для Тони с Зиной. Да еще на похороны... Дай-ка мне карточки Веры и Поленьки.

Он сходил в свою комнату, принес фотографии.

— Вы уж не судите меня, голубушки, если я в чем виновата, — заговорила она поспешно. — Время наше никого не баловало. Нет, я не сетую на время, нет, мы его выбрали сами, по доброй воле. Одно жаль, что вы сложили крылья слишком рано. Судьба...

Тетя Вася хотела что-то еще сказать, да заплакала, беззвучно, сдержанно. Ее детски-крупные слезы медленно скатывались по щекам. Она закрыла глаза, чтобы одолеть прихлынувшее волнение.

Марат отошел к окну: он ни разу не видел тетю Васю плачущей.

Вернулись из школы девочки. Ни о чем не догадываясь, они шумно раздевались в полутемном коридоре.

— Позови-ка их, — сказала тетя Вася.

Но они уже сами влетели к ней со своими школьными новостями, довольные, веселые, и, увидев ее в постели, сразу сникли.

— Что с вами? — испуганно отступила младшая, Зина.

— Подойдите ко мне.

Тоня опустилась на колени у изголовья кровати, а Зина вопросительно посмотрела на отца, стараясь прочесть в его глазах, что же тут могло случиться с тетей Васей. И, почувствовав недоброе, кинулась вслед за Зиной.

— Ненаглядные мои... — тихо заговорила тетя Вася и неловко осеклась, глотая слезы.

Теперь заплакали и девочки, целуя ее большие натруженные руки, покойно лежавшие на ватном одеяле. Марат вышел, чтобы все-таки вызвать «скорую помощь». В передней столкнулся лицом к лицу с Мариной, сказал ей о беде и принялся звонить.

Лишь через час к дому подкатил весь замызганный, старенький «рафик» с поблекшими красными крестами. На этот раз пожилая, усталая, малоразговорчивая докторша внимательно осмотрела больную, ослушала, измерила давление и тоже сделала укол.

— Очередной криз, — коротко объяснила она Марату, проводившему ее до автомобиля. — Если к утру не станет лучше, увезем в стационар.

Вскоре тетя Вася оживилась. Выходит, новый укол подействовал и этот проклятый криз миновал. Она даже съела бутерброд с сыром, выпила стакан чаю.

— Тоня, Зина, ступайте, готовьте уроки, — сказала она девочкам.

Марина начала разогревать ужин. Только Марат не отходил от больной ни на шаг.

— А тебе, сердечный мой, делать, что ли, нечего? — спросила она.

Он смущенно пожал плечами: да разве можно сейчас заниматься каким-то делом?

— Что же не рассказал, как съездил?

И он с готовностью ухватился за это. Во всех подробностях описал случайную встречу с бывшим дутовцем, доживающим свой век на окраине станицы. Тетя Вася слушала с неподдельным интересом.

— Встречала их после гражданской, — усмехнулась она, когда Марат закончил. И, глянув на карточку Веры, приютившуюся на тумбочке, вдруг заговорила жестко: — Но меня не больно разжалобишь. Видела казаков на коне. Рубили всех, кто попадет под руку, точно лозу какую... Ты их не знаешь. Потому и размяк с этим стариком...

— Успокойтесь, пожалуйста, вам нельзя волноваться.

Марат выругал себя, что растревожил тетю Васю. Ей сделалось хуже. Он принес лекарства. Она охотно приняла таблетки. И вскоре забылась в полусне.

Ночью он каждые полчаса заглядывал в ее комнату, радуясь, что она спит. Уже под утро Даниловна сама позвала его.

— Прощай, сердечный мой, — сказала она так убежденно, что он не мог произнести ни слова.

Вбежала Марина.

— Не будите девочек, не надо... — еще успела добавить тетя Вася и потеряла сознание.

Та же усталая докторша, что приезжала вечером, явилась немедленно, как только Марат позвонил на станцию «Скорой помощи». Но было уже поздно. Непоправимо. Непростительно.

Она умерла в тот ранний час, когда макушки черных тополей-осокорей, стоявших в полой воде на левом берегу весеннего Урала, едва тронула слабая позолота наступающего дня. Она умерла от жестокого инсульта. Сердце бы еще поработало, но смерть внезапно и трусливо ударила в затылок.

Марат долго не мог двинуться с места, оглядывая тетю Васю с тайной надеждой на какое-нибудь чудо. Смерть вернула ей в последнюю минуту и русскую величавость, и гордую женскую осанку. Широколицая, чуть курносая, она устало прикрыла свои васильковые глаза и лежала будто живая — будто вздремнула на часок, проводив кого в школу, кого на работу. Ни боли, ни горечи, ни сожаления на лице.

Кто-то подошел к Марату, тронул его за плечо. Да, нужно было выполнять сыновьи обязанности перед этой женщиной, у которой он теперь в долгу поистине уж неоплатном.

Тетю Васю хоронили в погожий апрельский день, когда небо и над городом звенело от прилетевших птиц. Накануне местная газета напечатала короткий, в сорок строчек, некролог, подписанный из-за экономии места одной строкой — «Группа товарищей». Но у Василисы Даниловны обнаружилось в городе столько давних знакомых и друзей, что к выносу гроба из нового большого дома на уральской набережной весь двор заполнили старые ее знакомые. До сих пор Марат и не догадывался, что тетю Васю помнят даже в Москве, откуда пришли телеграммы ее товарищей по оренбургской обороне.

Марат с детства привык видеть в своей тете Васе щедрую душой, отзывчивую женщину, которая воспитала его мать, потом самого его, и как-то мало задумывался о том, что значила она для других людей. Только теперь, когда смерть всколыхнула память ее сверстников, он понял до конца, под крылом какого человека вырос, поднялся на ноги.

Кладбище было за городом, в открытой степи, которую так любила Даниловна. Может быть, и здесь ей приходилось рыть окопы в девятнадцатом. И сюда же привел ее последний путь. Машины остановились у молодой лесной посадки, окаймлявшей кладбище с востока. Мужчины взяли гроб на плечи. Заводской оркестр неожиданно заиграл «Вы жертвою пали». Ничто, наверное, не сжимает сердце с такой силой, даже гениальная шопеновская скорбь, как этот баррикадный марш, в котором не одна глубокая печаль, а и гневная решимость. Всего-то с десяток труб рабочего оркестра звучали над синей степью мощно, слитно, никого не оставляя равнодушным.

Марат стоял над разверстой могилой, переминаясь в зыбкой, рыхлой глине, которая не успела зачерстветь от низового сухого ветра. Он рассеянно слушал горькие, сбивчивые речи незнакомых ему людей и смотрел в сияющее небо, где переливчато звенели жаворонки. Рядом с ним плакала Марина. Девочки жались к матери, пораженные происходящим.

Марат опустился на колено последним, когда все уже простились с тетей Васей. И никак не мог оторваться от нее: он прощался сейчас и с мамой, и с бабушкой, которых заменяла эта женщина. С ее кончиной обрывалась живая связь времен — и те, ранние потери, давно пережитые и отдалившиеся, новой нестерпимой болью отозвались в душе Марата.