— Уничижение паче гордости, — усмехнулся Верховцев и пошел в президиум по ковровой дорожке, легко ступая на зеленый травянистый ворс.

Глядя ему вслед, Марат думал: «Вот уж кого не обвинишь в «отставании». Ловит на лету чужие мысли и старается опередить их авторов, чтобы не заподозрили в плагиате. Как он вчера днем, за буфетным столиком, слово в слово говорил все то, что произнес вечером с трибуны академик... Еще в пятидесятые годы, после торжественного пуска Куйбышевской ГЭС, где одним высоким гостем была высказана мысль, что тепловые станции быстрее строить и они дешевле гидравлических, Верховцев немедленно подхватил эту идею и носился с ней, как с писаной торбой. Он готов был чуть ли не отречься от диплома инженера-гидротехника. А потом, когда все стало на свои места и по-прежнему возводились одновременно и ГРЭС и ГЭС, Верховцев, ничтоже сумняшеся, делал вид, что он был и остается прирожденным гидротехником. Нет, не в каждом цирке можно наблюдать такие двойные сальто...»

В перерыве в том же буфете Вячеслав Михайлович сказал Марату:

— Ты даже не пригласишь к себе на ужин.

— Извините, у меня дома еще траур. Недавно похоронили тетю Васю.

— Помню ее, помню... Все гордилась, что воевала с генералом Дутовым.

— Она гордилась не собой, а другими.

В это время мимо них прошла старая женщина с орденскими ленточками на жакете. Верховцев снисходительно пожал плечами и шепнул Марату, наклонившись:

— Тоже с кем-то воевала в молодости.

— Разве вам не известно, с кем? — сухо отозвался он.

— Думаю, тут больше легких похождений...

— Да как вы смеете, Вячеслав Михайлович?!.

— Ну, я пошутил, пошутил... — говорил он на ходу, стараясь поскорее выйти в вестибюль.

Марат уже не мог простить ему этого. Вчера он сдерживался с трудом, слушая вранье Верховцева о разладе с Аллой, его бестактный намек на то, что вот, мол, ты, Марат, к счастью, женился чуть ли не на дурочке — «без претензий». Но эта горсть грязи, что Верховцев бросил вдогонку седой женщине, которая, быть может, всю войну была на фронте, больнее всего задела сейчас Марата.

— Помилуй, чего взбеленился, в самом деле? — миролюбиво спросил Верховцев в вестибюле. — Я просто пошутил.

— Ты, оказывается, к тому же и циник.

— Ну, знаешь! Избавь...

Марат остановил его:

— Ты был начинающим негодяем в институте, а теперь — законченный со своими титулами.

— Завидуешь моим званиям?

— Жизнь не таких развенчивала.

— Угрожаешь?..

Верховцев по-солдатски круто повернулся на звонок и бодро зашагал к столу президиума все по той же зеленой новенькой дорожке.

А Марат после этой поздней вспышки гнева чувствовал себя совсем разбитым, «Нажил смертельного врага, — думал он. — Впрочем, полно, полно. Этот ловкий «деятель» ненавидел тебя со студенческой скамьи...»

10

Накануне поездки на «дальний восток» области профессор Ходоковский уделил Марату целый вечер. Схема Тургайско-Уральского канала была вчерне готова (даже в двух вариантах). Она рисовалась как западная ветвь главного ствола Обь-Каспийской водной магистрали, густо опушенная, точно молодой листвой, полями орошения. На схеме были отмечены все подъемы и цепь насосных станций вплоть до водосброса в реку Орь, левый приток Урала. Лестница получилась довольно высокая, но вполне посильная современной технике. Особенно удивила Марата геоморфологическая карта обширного района, расцвеченная всеми красками. Он понимал, какого это стоило труда для Алексея Алексеевича, который на полном ходу восьмого десятка лет работал часто по ночам.

— А не явился ли я на Урал к шапочному разбору? — в шутку заметил он.

Ходоковский посмотрел на него из-под выцветших бровей своими на редкость ясными глазами.

— Нам еще придется поломать шапки перед высокими авторитетами.

— Чего не умею, того не умею.

— Тогда придется ломать шапку мне, а вы будете на подхвате.

— На вас вся надежда, Алексей Алексеевич.

— Теперь могу порадовать новостью: в Москве изменили направление магистрального канала в нашу пользу на добрых двести километров.

— Вот это новость!

— И мы займемся триединой задачей. Снова прогуляемся по нашей трассе, кое-что детализируем, кое-где немного побурим, для чего возьмем с собой моих студентов-добровольцев. Потом обследуем район намечаемого водохранилища на западном Иргизском склоне — вдоль речки Баксайс. (Именно с его помощью будет достигнут устойчивый режим поливного земледелия.) И наконец, побываем в соседних казахских областях, посмотрим, прикинем и там возможности орошения до самого Уральска.

— Уложимся в летние каникулы?

— Как говорил поэт: «У меня, да и у вас в запасе вечность».

— Эх, знать бы, что скажет государственная экспертная комиссия.

— Что она скажет — не ведаю. Важно, чтобы материалы изысканий вошли в общий предварительный проект. Мы даром хлеб не едим. Тот малый аванс, который получили, отработали с лихвой.

— Я имею в виду не отработку.

— Вы мне вроде бы годитесь в сыновья, а все торопитесь. Что же касается Москвы, там до сих пор относятся к нашей идее по-разному. Одни, например, склонны считать, что если, нижний Урал получит волжскую воду, то ресурсы его среднего течения могут быть полностью использованы для орошения южноуральских земель. Но это не выход из положения. Мы замахиваемся на кардинальное решение проблемы. Значит, надо поработать. Любая инженерная идея красна не речами, а готовыми чертежами. Хотя, конечно, новые идеи нуждаются и в популяризации. На зимнем досуге я подготовил несколько статей для центральной прессы.

— Завидую вашей энергии, Алексей Алексеевич.

— Мы с вами вроде бы условились, что будем избегать комплиментов... Печать может помочь нам. Проблема выходит за границы пшеничного окоема Южного Урала, от реализации ее выигрывает весь Северо-Западный Казахстан. Тут нас не обвинишь в местничестве.

— Какое местничество, что вы, Алексей Алексеевич? Мне и в голову такое не приходило.

— Вам-то не приходило, а кое-кому, не ровен час, придет.

— Каналы, как и реки, не считаются с административными границами. Я убежден, что, если Южному Уралу и прилегающим казахским, областям дать воду, они смогут производить больше миллиарда пудов товарной пшеницы. Это же верхняя засечка всего огромного Казахстана! Неужели у кого-то могут быть сомнения на этот счет?

— Дело еще в материальных возможностях. И потом, находятся люди, которые смотрят на подобные проекты с точки зрения остатка своей жизни: дотянут или не дотянут до их осуществления. Если не дотянут, то не стоит и огород городить.

— С точки зрения своей колокольни... Но с такой точкой зрения надо уходить на пенсию!

— Не горячитесь. В конце концов часть стока сибирских рек будет переброшена на юг, в том числе и в бассейн Урала. Здесь нет альтернативы. Уж на что американцы, с их благодатным климатом, все кичатся хлебными резервами и торгуют зерном, как оружием, но и те всерьез подумывают о переброске водных ресурсов западных рек, даже с Аляски, в центральные штаты. Американцы, кстати, живо следят за нашим гидротехническим строительством... Однако мы с вами отвлеклись, лучше вернемся к делам насущным...

Они просидели над своими картами допоздна, хотя рано утром нужно было отправляться за Тобол.

Стояло необыкновенно жаркое лето. Крестьяне с тревогой поглядывали в безоблачное небо, которое за последние недели выгорело добела. Тут бы всего два проливных дождя — сразу после окончания сева и под налив хлебов. Малоснежная зима еще не вся беда, если вовремя пройдут весенние, затем июльские дожди. Бывает, что снега наметет целые сугробы, душа радуется у земледельца, но потом, с мая и до осени, упрется, точно вкопанный, по обе стороны Уральского хребта затяжной антициклон — и все зимние запасы влаги уходят стайками незримых облачков в небесные бездонные глубины. А случается и так, что сеют почти в сухую землю, растягивая за машинами лисьи хвосты пыли, но следом за сеятелями проходит обложной, на сутки, работящий дождь, и через неделю зеленая шелковая строчка ровных всходов пронизывает окрестные поля от горизонта до горизонта. На сердце становится покойнее: теперь очередь за грозовым июлем, если только не подует суховей из пекла Каракумов... Вот и колеблется от сева до уборки настроение людей, привыкших к этому «рискованному земледелию».