Отсылая недавно бандероль Юлию Андреевичу Озолиню, он нерешительно заглянул на почтамте в то укромное окошко, в котором выдаются письма до востребования.
— Ваш паспорт! — сердито потребовала девушка в очках.
Он коротко оглянулся — кто там за ним стоит — и покорно подал паспорт. Девушка небрежно бросила ему два письма. Он учтиво поблагодарил, не услышав в ответ ни слова. Как видно, здесь привыкли к такому обращению с людьми, не имеющими постоянного местожительства или ведущими переписку втайне от домашних. Марату сделалось не по себе.
Устроившись за длинным столом в чернильных пятнах, он вскрыл тоненькое письмецо, пролежавшее на почте, судя по штампу, около месяца. В нем было всего с десяток строчек. Алла извинялась, что ушла тогда, в Москве, с центрального телеграфа, не подождав его: «Не думай обо мне плохо, хотя я поступила глупо». Второе письмо начиналось пронзительными словами: «Больше не могу так жить...» Крупный женский почерк был торопливым, косо падающим вправо-вниз. Марат наспех пробежал глазами несколько горьких фраз и поднялся. Нет, такое надо читать без свидетелей.
Он зашел в сад, смахнул перчаткой иней с ближней скамейки, присел и, волнуясь, достал из папки большое письмо Аллы. Она писала:
«Может быть, не стояло откровенничать с тобой. Но с кем еще мне поделиться, тем более что я столько уже наговорила тебе во время нашей последней встречи. Надеюсь, ты поймешь меня. Знакомые женщины посочувствуют для вида и рассудят по-своему: не живется, мол, Реутовой в земном раю, вот с жиру и бесится.
Пожили бы они в моем раю...
Не подумай, что я болезненно фантазирую, чтобы как-то оправдать свое отношение к мужу. Ты знаешь Верховцева только со стороны, совсем другое — быть постоянным объектом его фарисейства. Как я теперь жалею, что не порвала с ним десять лет назад... Все боялась женского одиночества. Но разве уйдешь от неминуемой расплаты за такую сделку с совестью...
На днях он прямо заявил, что не потерпит дальше, чтобы я ходила (не работала, а ходила!) в институт, когда и без того запущен дом, что давно бы следовало перестать заноситься, как расхваленной студентке. Ну я и сказала ему, что пора кончать затянувшуюся драму. Он не поверил сначала. Потом испугался. Нет, не моего ухода, а дележа имущества. Боже мой, и с этим мещанином я бросила на ветер полжизни!..
Такие-то мои дела, Марат. Пока еще не решила, останусь ли в Сибири, в любом проектном институте, или уеду на какую-нибудь стройку. Помнишь, ты, бывало, говорил, что стройка — святое место, где можно очистить душу и замолить грехи.
Пиши мне. Не сердись. Не досадуй. Не терзай меня и не терзайся сам...»
Марат сунул письмо в карман, огляделся. Мартовское солнце робко посвечивало из желтой промоины наволочного неба, на закраинах которого то появлялись, то исчезали весенние разводья. Наперебой кричали над голыми вязами неустроенные грачи. Скоро появятся жаворонки, скворцы. Весна начинается с оживления в небе.
А на душе у Марата было хмуро.
Если бы Алла написала ему так в юности... Если бы... Что теперь о том говорить. «Останемся друзьями», — сказала она на выпускном вечере в институте. Друзьями? Благо, когда дружба наравне с любовью, но когда любовь невольница у дружбы, — какая это мука. Стало быть, крепись, Марат. Судьба у человека одна-единственная. Никакой другой — «до востребования», к сожалению, не бывает и быть не может...
Он старался унять боль в душе. Однако она не унималась от его философических рассуждений. Да и неизвестно, уймется ли вообще с течением лет.
7
Каждая река имеет свой характер. Есть реки величавые, сдержанные. Есть очень своенравные, уросливые. Бывают на вид тихони, что называется, сами себе на уме. И есть реки молодецкие — душа нараспашку. Именно такой Урал. Весной он нашумит, затопит окрестные луга и дубовые рощи, разгорячится в длиннейшем заезде от голубых Уральских гор и до синя моря, ничего не пожалеет, лишь, бы поразить людей бесшабашной удалью, а к июню приутомится, войдет в берега.
Конечно, неплохо бы поуменьшить весенний пыл Урала, он и сам раздумывает об этом в знойную межень, да, выходит, таким родился. И только люди могут изменить его характер. Они это умеют. Даже призовых скакунов Ангару и Енисей отучили бесцельно перемахивать через пороги, чтобы поберечь силы для турбин. Ну, пусть Уралу не суждено приводить в движение мощные турбины, зато какие заводы, начиная с Магнитки, нуждаются в его помощи, не говоря о пшеничных полях, веками ждущих его живой воды.
Марат два дня странствовал по берегам разлившегося Урала. Ходоковский отпустил до понедельника, сказав на прощание:
— Заодно побывайте и на Сакмаре. Лучше раз увидеть, чем выслушать дюжину гидрологов. Знаю, тянет вас на речки, пока они не утихомирились.
— Возможно, пригодится, Алексей Алексеевич.
— Наверняка. Летом у нас других дел много, а сейчас езжайте, не откладывайте до следующей весны, хотя нынешняя весна не многоводная.
Марат начал от Орска, где Урал чуть ли не под прямым углом круто поворачивает на запад, рассекая лобовым ударом южные отроги Главного хребта. Тут он и вспомнил о наводнении сорок второго года, причинившем столько забот городу, который выполнял срочные заказы фронта в недостроенных цехах, под открытым небом. Надо же было Уралу так вымахнуть из берегов, когда немцы готовились наступать на Волгу. Говорят, будто равного по силе наводнения не было с прошлого века. И тем не менее гидротехникам следует учесть, что Урал способен и на такие безумные набеги, пусть они случаются раз в сто лет.
Западнее Орска Марат останавливался на каждом километре. В глубоком ущелье пенилась, бушевала неистовая река. Она со всего разгона бросала льдины на утесы: грязный, желтый лед звенел, крошился до стеклянной пыли. Даже прихотливые извивы русла не могли погасить сумасшедшей скорости реки. Здесь сама матушка-природа заранее подготовила хорошее местечко для плотины.
Наблюдая весеннюю схватку воды и камня, Марат думал о том, как уже полвека гидротехники проходят мимо Урала, силы которого недостаточны для солидной ГЭС. А проблема орошения степи все откладывается, быть может, потому, что один хороший год в этих местах покрывает два-три неурожайных. И считая, пересчитывая хлебной осенью целые сотни миллионов пудов зерна, экономисты словно забывают о «периодической таблице» засушливых лет. Но если щедро орошаются пустыни, не пора ли утолить жажду первоклассных черноземов?..
«Газик» то резко отворачивал на север, то снова выбирался поближе к берегу. Марат уже видел со стороны, из окна вагона, эти Губерлинские горы, однако сейчас, когда Урал затопил окрестные низины, монолитная гряда показалась ему сродни Жигулям на Волге: тот же высокий правый берег, почти такой же длины цепочка гор.
Вот и район будущего гидроузла. Площадь затопления всего сто двадцать квадратных километров, а водохранилище получится глубоким. И в нижнем бьефе Урал станет внушительным, особо в летние критические месяцы, когда появится возможность подкреплять его за счет тех силенок, которые весной он тратит понапрасну. Вдобавок к этому Уралу не будет ежегодно уносить в море до трех миллионов тонн питательных веществ с заливаемых земель, что, по расчетам, эквивалентно двадцати миллионам тонн искусственных удобрений. Так можно убить двух зайцев, если умно зарегулировать сток Урала в среднем течении: и поля немного напоить, и драгоценный гумус уберечь.
Осмотрев берега в районе намечаемой Губерлинской плотины, Марат остался доволен тем, как удачно выбраны именно эти «Уральские Жигули». Недаром сам академик Жук посчитал такой выбор оптимальным. Выходит, напрасно он, Марат, в разговоре с Ходоковским на Тоболе упрекал Гидропроект в отсутствии идеи в его схеме комплексного использования водных ресурсов Урала. Идея-то есть, правда, не очень смелая, к тому же не учитывающая дальней перспективы, когда на помощь Уралу придут сибирские реки. Впрочем, не одно еще копье будет сломано в жарких стычках в проектных институтах.