Дома ждала телеграмма от Богачева. Марат повертел ее в руках, не сразу поверив, что Валентин Антонович решил навестить Карташевых на новом месте.

Новое место... Марина целых полмесяца «вила гнездо»: расставляла и переставляла мебель, вешала накрахмаленные занавески, расстилала никому не нужные ковры. Ей помогали девочки, тетя Вася, которая одна Из всей женской половины семьи была довольна возвращением на Урал.

Василиса Даниловна даже помолодела, у нее и походка стала увереннее. Еще бы: родной город, нахлынувшие воспоминания. Кстати, центральные улицы мало изменились с той поры, когда день и ночь цокали по щербатым мостовым сбитые подковы то белой, то красной конницы, Со временем город оброс многоэтажными окраинами, далеко шагнул за оборонительный пояс девятнадцатого года, а центр остался прежним: и белокаменный Гостиный двор, и грузные кадетские корпуса, и добротный дом Волжско-Камского банка, где размещался штаб командарма Гая. На старых зданиях мемориальные доски. Идешь по тротуару и читаешь драматическую историю города, который почему-то до сих пор не возведен в степень городов-героев, хотя он вместе с Петроградом и Царицыном был награжден Почетным революционным знаменем ВЦИК. Ну да еще вспомнят и о нем при юбилейном случае, как вспоминают иной раз о солдате-ветеране, не выпячивающем свои заслуги.

Но не только тетя Вася, сам Марат испытывал волнение, когда выходил на знакомую с детства набережную Урала. Тут мама, взяв его за руку, водила, бывало, по всем дорогим местам, рассказывая о бабушке... И вот уже почти тридцать лет, как и маму похоронили на берегу реки — в другом конце земли. Остался он, Марат, и его дочери. Однако пока жива тетя Вася, живы и подлинные картины прошлого. Это уже потом что-то совсем позабудется, а что-то добавят от себя Тоня с Зиной да их наследники. И так чем дальше, тем туманнее воображение. Конечно, жаль, что бесследно исчезнут многие грозовые полутона минувшего времени. Зато большое видится на расстоянии...

Скорая встреча с Валентином Антоновичем очень обрадовала Марата, и он отложил все свои дела. Тетя Вася понимала его. А Марина была недовольна, что Марат ничего не делает по дому. Не успели расположиться в новой квартире, как он тут же укатил на целую неделю в тургайский край. Вернувшись из поездки, ничем, не поинтересовался, ушел в свою комнату с этой телеграммой и названивает в агентство Аэрофлота. Даже девочек не приласкал — они без старых школьных подруг чувствуют себя неприкаянными.

За обедом Марина пожаловалась тете Васе:

— Хотя бы вы, Даниловна, воздействовали на своего воспитанника.

Та улыбнулась васильковыми глазами.

Марат сказал жене, заметно похудевшей за это время:

— Постараюсь зимой исправиться, товарищ пионервожатая. Сейчас просто некогда. Для нас важно не потерять лета.

— Для кого — для вас?

— Для профессора Ходоковского, для меня.

— Все люди как люди...

— Живут на дачах, устраивают пикники, ездят по заграницам! Ты не завидуй, я еще повожу вас по белу свету. Будет вам и белка, будет и свисток!

Девочки переглянулись: отец настроен миролюбиво, и мать ворчит лишь для порядка.

— А теперь надо показать Урал Богачеву, он гость номер один.

— Возьми хоть дочерей с собой.

— Это идея! Возьму.

Тоня с Зиной были на седьмом небе от радости.

Василиса Даниловна все больше узнавала в них Веру с Поленькой. И на душе у нее становилось светлым-светло, будто впереди еще полжизни, тем более что все вокруг живо напоминает о далекой молодости.

4

На западе весело разыгрались сухие зарницы. В их настильном ежеминутном сиянии виделась темная кромка низкой наволочи, над которой теснились поблекшие звезды.

Марат сбавил ход катера до самого малого — начинался диабазовый, скалистый берег водохранилища.

— Скоро доберемся до Сурчиного острова и заночуем, — сказал он Богачеву.

— Любопытно — Сурчиный остров в море, — отозвался Валентин Антонович, раскуривая трубку.

— Оно же степное, наше сине море. Во всей, округе поднятая целина, на которой байбаки жить не могут, а на ковыльном острове им раздолье.

— Очень любопытно — сурки и чайки. Между прочим, сколько разных контрастов в наше время. Человек так бесцеремонно вмешивается в дела природы, что ей ничего не остается, как только приспосабливаться.

— Но природа бывает и мстительной.

— Уж если доведут. А вообще она терпеливее людей...

Марат плавно разворачивал катер, чтобы пристать: где помельче. Вдвоем они подтянули нелегкую посудину к самому берегу, закрепили цепью за выступ камня, и выгрузили на берег свое нехитрое имущество. Девочек решили не будить: Тоня и Зина крепко уснули в трюме, на лавочках, устав от бесконечных восторгов.

— Ужинать будем? — спросил Марат.

— Лучше соединить ужин с завтраком, — сказал Валентин Антонович, разминая затекшие ноги.

Он осмотрел звездную вышину, остановил взгляд на западном небесном окоеме. Беззвучная игра молний продолжалась: они словно гонялись по кругу, но никак не могли догнать одна другую и, рассерженные, вспыхивали с такой силой, что их белые просверки вымахивали к зениту.

— Дождя не будет, это сухие зарницы, как у нас говорят старики, — объяснил Марат.

— Сухие зарницы... Очень похоже на поведение некоторых товарищей. Вот ты рассказал мне историю своих отношений с этим однокурсником по институту, как он исключил тебя из комсомола, как потом, уже в Сибири, голосовал за строгий выговор. Было бы у него побольше власти, он, не задумываясь, вообще бы отлучил тебя от партии. А ты пометал, пометал молнии да и остыл.

— Я писал, жаловался.

— Жаловался! А выговор носил целую пятилетку. Оно, конечно, иные выговора снимает сама жизнь, да плохо, что те, кто их раздает, остаются безнаказанными. Так что вслед за твоими «сухими зарницами» ни гром не грянул, ни ливень не прошумел. В конце концов ты перекочевал на Урал. По сути дела, поощрил Верховцева. Нет, Марат, молчаливым, пусть и горячим, негодованием карьеристов не остановишь. Надо бороться, а не метать молнии в собственное сердце. Между прочим, конъюнктурщики дольше живут, потому что ничего не переживают. И кто милостиво прощает им демагогические наскоки, тот сам причиняет моральный ущерб обществу.

— Люди поймут, что к чему.

— Мне, под старость лет, приходится часто выступать перед молодежью. Она тонко чувствует любую фальшь, особенно показуху. Недавно выступал на студенческом собрании вместе с классическим обозником. Он столько всего наплел о своих мнимых заслугах, что после него неловко было выходить на трибуну. Чувствую, все насторожились. Тогда я стал вспоминать о женщинах на войне, в том числе и о Полине Карташевой. Вначале слушали с недоверием — мещане и тут успели набросить тень на женщин-фронтовичек, — однако потом удалось увлечь сущей правдой.

— То обозник.

— Цель у них общая: на прибойной волне времени подняться над окружающими. Твой Верховцев расчищает себе дорогу с помощью выговоров, мой «однополчанин» рвется после войны на передовую с помощью саморекламы. В основе их поведения спекуляция на высоких идеалах общества.

— И вам ведь нелегко было дать отпор этому обознику.

— К сожалению. Речь шла о солдатских подвигах, и я промолчал. Не ради мертвых, мертвые не нуждаются в моей поддержке. Промолчал ради живых. А ты, Марат, отступаешь напрасно. В мирное время, конечно, труднее стать героем. Но и сейчас тоже есть свои амбразуры. Так что уклоняться от встречного боя ты не имеешь права. Тебе жить, тебе и воевать.

— Верховцев — талантливый инженер.

— Талант — интеллектуальная власть, и, как любой властью, талантом безнравственно пользоваться для самовозвышения...

Они проговорили до полуночи. Утром проснулись поздно, когда солнце уже стало припекать. Девочки тихо сидели рядышком на катере, чтобы не разбудить старших. Над степным морем кружил одинокий беркут. Поодаль резвилась стайка шумливых чаек. Еще дальше вереница уток торопливо огибала ковыльный островок. Богачев проследил за ними восторженным мальчишеским взглядом, пока они не скрылись из виду растаявшим пунктиром, и сказал, ни к кому не обращаясь: