— Бабушкина! — Я окинул внимательным взглядом повеселевшие лица в надежде встретить умные карие глаза Оли, характерный выпуклый лоб, густые вьющиеся волосы. — Вы?

Моложавая миловидная женщина, к которой обращен мой вопрос, отрицательно качает головой.

— Всю жизнь мечтала иметь дочку, — смеется она, — но вышло не по-моему. Я мать Юрия Вертелы.

— Вы — Вертела? Не может быть! — возразил я ей в тон. — Почему же тогда вы сидите спокойно, не толкаете соседей, не выкрикиваете, не ходите по классу?

— Боюсь, что вы меня выставите из класса.

— Если бы он хоть этим пошел в вас! — вырвалось у меня. — А от Бабушкиных, значит, никого нет?

— Есть, как же, — поднял руку старик с бородкой. — Вы проиграли. Правда, не совсем. Я — Олин дедушка. Родители в настоящее время находятся в длительной командировке.

— Оля у вас живет?

— Да, я всецело отвечаю за ее воспитание.

— У вас это очень хорошо получается. Оля — одна из лучших учениц класса.

— Спасибо на добром слове.

Следующий по списку — Воронов. Здесь я тоже проявил нулевые способности физиономиста, приписав Гене маму Севы Колосова, хотя в назвавшем себя Воронове — сутуловатом мужчине с большими рабочими руками — опознавалась сыновняя угловатость и хмурость.

Однако некоторых я узнавал безошибочно. Глядя на скромно и со вкусом одетую брюнетку с правильным овалом лица, нетрудно было догадаться, у кого позаимствовал Валерка Красюк свои роскошные черные брови и смешливые карие глаза.

Не далеко упало яблоко от яблони по фамилии Стрекозова — те же каштановые завитушки на висках, яркий румянец, притушенный смуглостью кожи на щеках, победно вздернутый носик…

Среди пришедших не было, кроме Гороховой, никого из тех родителей, чьи дети не успевали и ради которых я, собственно, и затеял это экстренное собрание. Я старался тянуть время в ожидании опоздавших, но вскоре выдохся и образовавшуюся паузу заполнил добротный бас Воронова-старшего:

— Что ж, Григорий Иванович, или будем начинать, или давайте кончать. Время идет.

Вместо меня ответила Красюк:

— По-моему, надо перенести собрание, разослать повестки, что ли, или нам самим зайти к остальным по-соседски.

— Правильное предложение, — поддержал Бабушкин. — Надо, чтобы с самого начала порядок был.

— Но сегодня, я считаю, трудно кого-нибудь обвинять, — возразил Воронов. — Даже в военкомат когда вызывают, и то дня за три, не меньше, предупреждают. А наш классный руководитель, как по тревоге, в обед сказал, а вечером — чтоб все явились.

Воронов делал выговор от лица всех присутствующих, ибо на всех лицах я свободно читал полное согласие с оратором.

После недолгих дебатов было решено перенести собрание на воскресный полдень.

— Желающие могут прийти и раньше, — пригласил я. — в десять начало отрядной спартакиады. Приходите поболеть.

Закрывая несостоявшееся собрание, я согласно инструкции, данной на педсовете, попросил остаться тех, кто желает получить педагогическую консультацию. Однако очереди ко мне не образовалось, и к семи часам я уже был один на один со своими думами об уроке, великодушно преподанном мне товарищами родителями.

Равнение на флаг!

Напрасны были наши страхи.

Субботние тучи, вняв нашим мольбам о солнце и отчаянным клятвам провести спартакиаду при любой погоде, милостиво рассеялись в ночи.

Утро первого октябрьского воскресенья, свежее и чистое, начиналось торжественно, как новая тетрадь.

Солнечные лучи отражались на загорелых ребячьих лицах, на циферблатах увесистых секундомеров в руках наших тренеров, на никеле свистка, украшавшего широкую грудь главного судьи спартакиады Готи Степанова.

Прошло минут двадцать после восьми тридцати ноль-ноль, когда с чемоданчиком в руках прибежала, запыхавшись, Наташа Барабак. Встретили ее довольно организованно:

— И тут опоздала! Вот человек — два уха!

— Чемпионка по сну!

— Еще докторша называется!

— А про «ноль-ноль» забыла?!

Против обыкновения Наташа сохраняла таинственное молчание. Затем раскрыла свой чемоданчик со множеством отделений, вмещавших различные склянки и коробочки с лекарствами.

— Видели? — Наташа торжествующе повысила голос. — Настоящая аптечка, не какая-нибудь! Это я за ней ходила с мамой в «Скорую помощь». Ну? Кто опоздал? Пораньше вас встала!

Сраженные обвинители молча рассматривали Наташкины богатства, Один Вовка Радченко, самый ярый блюститель наших законов, не унимался:

— Надо было вчера сходить!

— А вчера мама не дежурила.

— Все равно опоздала!

Но Вовку никто не слушал. Наташа надела правдашнюю повязку с красным крестом и уже была недосягаема для критики простых смертных. Тем временем спортплощадку заполняли званые и незваные гости: родители, шефы, ребята с пришкольных улиц и даже несколько бабушек с малышами. В этой сутолоке ко мне подошел нарядный Василий Степанович.

— С праздником! — сказал он, пожимая руку. — Как настроение?

— Спортивное! — бодро ответил я.

— Что-то я учителей наших не вижу, — озабоченно сказал он. — Приглашали?

— Нет.

— Зря. Весной, я думаю, мы организуем большой спортивный праздник. Не худо было бы посмотреть всем классным руководителям на ваше начинание. Ну, а Дору Матвеевну хоть поставили в известность?

— Ей и так в окно все видно. Захочет — придет.

— Свое отношение к людям не худо время от времени соизмерять хотя бы с известными образцами чуткости и великодушия, — посоветовал Василий Степанович.

— Я так и делаю. А за образец беру Дору Матвеевну.

— Не всю вы ее берете. Потому что не знаете. А я ее давно знаю. У нее никого нет, кроме школы. В войну потеряла мужа и сына. Вот ее дом родной, — он кивнул на школу. — Здесь она живет большой семьей.

— Одним мать, другим мачеха.

— Скорее всем мать-начальница. Методы у нее… устарелые, конечно. Но на то и есть вы, молодежь, чтобы придумывать новое. А у вас, видите, как получается: придумал крохотную новинку и не хочет ни с кем делиться. Гордыня заедает!

— Ну уж, гордыня!

— Пусть будет точнее: нечуткость. Вы вот тут дело делаете, радуетесь, а она сейчас, я больше чем уверен, стоит у окна, за занавеской, смотрит на все и, может, слезу проливает. Обиделась.

— Василий Степанович, я сейчас расплачусь.

— Не смейтесь. Может, и я ошибаюсь. Но меня к старости на нежность потянуло. Долго мы ее прятали друг от друга. Вашему поколению этого не понять, — Василий Степанович махнул рукой и пошел в сторону судейского стола.

Вот так всегда! Чуть что, сразу — вашему поколению не понять! А чего тут понимать? Нежность нежностью, а принципиальность принципиальностью. Нет, старик что-то явно путает.

Из плена накопившейся досады меня вызволил голос Лени Горохова:

— Григорий Степанович! Идите, вас ждут!

Я охотно пошел за ним. Председатель Валерка Красюк, построив отряд, рапортовал Валентине. Ей, в свою очередь, следовало сдать рапорт старшей вожатой, но ее почему-то не было. Неожиданно я оказался в центре внимания.

— Товарищ классный руководитель! Отряд пятого класса «В» готов к проведению спартакиады!

— Начинайте, пожалуйста, — растерянно сказал я.

На горячем сероглазом лице Вали — насмешливая гримаса недоумения.

— Поднять флаг первой отрядной спартакиады! — перевела она меня на спортивный язык.

От строя отделились звеньевые: высокий торжественный Вовка Радченко, кокетливо-подтянутая Лариса Стрекозова и мешковатый при всем своем напряжении Борька Малинин, машущий руками не в такт шагам. Ребята подошли к одному из волейбольных столбов, заменяющему флаг-мачту. Едва их руки коснулись шнурка, как раздалась Валина команда:

— Равнение на флаг! Смирно! Салют!

До слуха долетели первые звуки гимна. Медленно, словно набираясь сил, поднимался отрядный флажок. «Не пищать!» — можно было разобрать на нем помятые ветром слова.

Прижимая к груди сверкающий перламутром аккордеон, к строю подбежал Пашка Наумов и стал рядом с Валентиной и Красюком. Послушный ритмам марша, отряд начал парадное шествие мимо импровизированных трибун, судейских столиков и все растущей шеренги болельщиков. Но вот круг замкнулся, и ребята, свернув с площадки, бегом направились в раздевалку.