— Этому портрету больше полувека. Дома он всегда стоит у нас на комоде, а когда мужчины уходят в армию, они берут его с собой. Мой отец служил с ним в армии, а дед в Отечественную войну все четыре года прошагал с ним до самого Кенигсберга. Вернулся с войны — опять поставил портрет на место, а когда я уходил в армию, передал его мне на два года… Лет десять назад я все приставал к деду заменить рамочку, а он — нет и нет. Как-то подвел меня к стене, где у нас издавна висит много фотокарточек, показал на красноармейца в буденовке, сидевшего с большой группой бойцов — среди них был и мой дед, — рассказал: «Вот он, Федя, в двадцатом году на съезд комсомола ездил от нашего полка. Ленина там видел. После, как вернулся в полк, все о Ленине рассказывал, ходил по ротам и рассказывал. Хорошо так, по-простому; грамота у него была маленькая, а слушали, скажу тебе, дай бог иному нонешнему оратору. Вот и портрет Ленина он тогда привез из Москвы». Я спросил: «Привез и тебе подарил?» — «Нет, не дарил он… Гражданская война к тому времени закончилась, только банды гуляли местами. В бою с теми бандами он и погиб. Пулеметчик был, скажу тебе, первой руки, много бандитов успокоил. Ну а портрет, стало быть, ко мне перешел. Рамочка давно пообтерлась, а менять не надо, пусть напоминает те лихие годы». Вручая мне портрет, дед просил беречь его пуще глаза…

— И больше ничего не сказал? — спросил сидевший в президиуме командир взвода лейтенант Чибисов.

— Не сказал. Остальное я сам понял без слов. — И Федор начал рассказывать, как он выполняет свои обязательства в соревновании.

Слушая Ярославцева, лейтенант Чибисов рассматривал простенький, хорошо сохранившийся под стеклом портрет. «Сколько дорог ты прошагал, сколько за эти полвека прошумело событий!» Он хорошо понимал деда Ярославцева, видел, что тот сумел передать внуку свои чувства. От сердца к сердцу, от поколения к поколению…

В этот вечер сумел отчитаться только первый экипаж. Когда Юцис, закончив свое выступление, отвечал на вопросы, в коридоре вдруг резко прозвучали три звонка. Все вскочили, бросились к выходу: тревога!

Бой начнется на рассвете. Как только передовые подразделения овладеют противоположным берегом реки, танки переправятся туда под водой.

К полуночи взвод подготовил машины к переправе. Лейтенант Чибисов последний раз обошел свои экипажи. У первого танка его встретил Юцис:

— Товарищ лейтенант, ложитесь на двигатель, я там хвои настелил.

Двигатель уже остыл. Справа от Чибисова лежит Чайка, слева — Юцис. Ярославцев устроился внизу, у правой гусеницы.

Юцис быстро уснул, а Чайка, больше всех уставший за день, все еще не мог успокоиться: свесив голову с брони, торопливо рассказывал Федору о полученном из дома письме.

— Спи, Николка, завтра расскажешь.

— Сплю, уже сплю… Ответь только на вопрос: тот портрет при тебе?

— В нагрудном кармане. Когда объявили тревогу, не успел положить его в тумбочку.

— Еще вопрос: почему только к концу службы показал портрет?

— А зачет-то был не простой, а Ленинский… Ну, спи…

Уставшее тело просит отдыха, но рассказ Чайки о домашних делах вернул Федора в село Порошино. В мыслях оно сейчас стоит перед ним на волжском яру, с крутыми тропинками к каменистому берегу, дальними рощами и, конечно, дорогой к своему дому. На прошлой неделе он получил письмо от матери. Спрашивает, надумал ли поступать в институт. Еще до армии, когда он закончил среднюю школу, настаивала: «Иди, Федюша, учиться на инженера или агронома». А его притягивал к себе автомобиль, хотелось быстрее сесть за руль, самостоятельно водить машину. Любовь к ней перешла от отца и деда. Отец издавна работает в колхозе шофером, а дед в прошлую войну все четыре года водил грузовик на фронте, подвозил боеприпасы, горючее. Федор пошел на курсы шоферов и перед призывом в армию успел полгода поработать в колхозе. Мать долго не могла смириться с его решением. Федор случайно услышал, как она жаловалась соседке: «Мой-то старшенький с причудой. Уж так мне хотелось, чтобы он в институте учился. Ведь в твоей семье, Настя, двое с высшим образованием, а в моей пока ни одного». Соседка спросила: «А мужики ваши как рассудили об этом?» — «За него стоят, и отец, и дед. — Мать безнадежно махнула рукой. — Молодец, говорят, Федор, нашей линии держись. Ишь, как рассудили! Им линия спонадобилась, а мне обидно, что Федюшка не послушался. Выучись, говорю ему, на инженера, а после обнимайся со своей машиной сколько хочешь. А он свое тянет: „Это, мама, от меня не уйдет“».

Вспомнив слова матери, Федор улыбнулся. Да, теперь в самый раз идти в институт, образование стало повыше среднего: школа плюс армия.

Долго еще он лежал без сна на спине, смотрел на россыпи звезд в прохладном небе. Вспомнились кем-то сказанные слова об искрах, собранных в горсть. Сама по себе каждая в отдельности может угаснуть, а когда они вместе — дают огонь. Не потому ли экипаж выдерживает на учениях такое большое напряжение? И не только экипаж — весь полк. В первую ночь танкисты совсем не спали, во вторую — два часа и сегодня, вероятно, не больше… Командир взвода любит говорить: «Если солдат устоял в десяти атаках, у него хватит сил и для одиннадцатой». Конечно хватит… Вчера днем непрерывно наступали. Над головами с щемящим ревом проносились ракетоносцы, часто проплывали вертолеты. Федор видел притаившиеся в рощах ракеты, радиолокационные комплексы. В одну сторону с танками, опережая их, рвались вперед боевые машины мотострелков, и сам он, укрытый броней, чувствовал себя сильным… Ему нравится сравнение нашей армии с могучим щитом, и надо делать все, чтобы он был крепким.

Лейтенант Чибисов разбудил его, когда ночное небо начало отделяться от кромки дальних гор светлой полосой. Федор, забывшийся коротким сном, быстро приподнялся на локте.

— Началось форсирование, товарищ лейтенант?

— Теперь уже недолго ждать.

В ту минуту, когда экипаж занимал свои места в танке, воздух дрогнул от орудийной стрельбы, и почти одновременно с ревом пронеслись истребители. За рекой в предрассветной мгле вспыхивали султаны разрывов.

Колонна танков медленно продвигалась к реке. В горах туман дыбился, а здесь, в долине, припадал к кустам. Танки вползали в молочное полотно, исчезали в нем, и только высокие воздухопитающие трубы, словно перископы подводных лодок, бороздили волны тумана.

Но вот в седловине между горами запламенел край солнца. Оно выплывало, млея в разливе подкрашенного неба. Прошло еще четверть часа, и золотые лучи распороли полотно тумана, обнажив рощи и желтые латки жнивья, а потом начали его кромсать на куски, которые еще некоторое время цеплялись за кустарники, но скоро и они растворились в нагретом воздухе.

Вспыхнувшую зеленым нарядом долину тревожили раскаты орудийной стрельбы, разрывы мин, треск пулеметов. Федор видел через триплексы, как на том берегу плясали огненные вспышки, в безветрии зависла дымовая кровля, а через разбуженную реку спешили бронированные машины с солдатами, стрелявшими на плаву.

Перед небольшой рощей недалеко от реки колонна остановилась. Пока шел бой за тот берег, экипажи привязали к тросам веревки с буйками, надели спасательные жилеты.

Федор повел танк в реку первым. Чибисову не пришлось подправлять его, Ярославцев точно направил машину на створный знак. От вползшего в реку танка в обе стороны побежали волны, он погружался все глубже, и наконец над командирской башенкой сомкнулась рябь реки, только у трубы пенился белый бурунчик.

Чибисов не слышал всплеска раздвинутой танком воды, не видел вздыбившихся волн, зато чувствовал нарастающий глухой звук двигателя. Лейтенант смотрел на широкую спину Ярославцева. Сейчас она спокойна: механик-водитель управляет танком уверенно. А как другие? Чайка явно старается всем видом показать, что эта переправа для него обычный рядовой эпизод, но его выдает легкая бледность на щеках. Юцис сосредоточенно смотрит на поблескивающую воду, просочившуюся где-то и скопившуюся на днище, будто прислушивается, стараясь уловить в мощном гуле какие-то иные звуки.