Эти назойливые думы приковали его к месту. Чувство собственного бессилия всегда было ненавистно Гилю, и сейчас он захлебывался ненавистью к тем, кто на своих штыках, на броне танков несет возмездие Германии. Ему казалось, что он уже слышит их твердую поступь и гул моторов, они неудержимо близятся с востока и запада; на мгновение этот гул заглушил все, и Гиль погрузился в полуобморочную дремоту.

Негромкий звук разбудил его; ефрейтор прислушался: за оградой зашуршал песок, потом под ногой хрустнула сломанная веточка и что-то металлическое, наверно пуговица или пряжка, звякнуло о железную ограду шагах в пяти от Гиля.

Ефрейтор затаил дыхание, в голове у него разом прояснилось, рука потянулась к кобуре. Сжав в правой руке пистолет, он передвинул кнопку предохранителя, настороженно вытянул шею, сощурил глаза и выпятил нижнюю челюсть. Несколько секунд он медлил, потом сделал три шага, поднял пистолет и выстрелил. В ночной тишине хлопнул выстрел, человек на ограде вскрикнул хрипло, как пойманный зверь, и выпустил из рук чемоданчик, — он упал на тротуар и раскрылся. Гиль выстрелил еще раз.

В этот момент лунный свет прорвался сквозь тучку и скудно полил улицу. На ограде, перегнувшись, на острых железных прутьях, почти касаясь руками кирпичной кладки ограды, висел человек.

При первом выстреле чехи из двенадцатой комнаты подскочили к окнам и устремились по коридору, но в конце его уже стоял Нитрибит.

— Назад, все назад! — истерически кричал он. Не зная, что случилось, он угрожающе размахивал пистолетом и готов был спустить курок. Он так бы, наверно, и сделал, если бы ребята не поспешили вернуться в комнату.

— Фельдфебель Рорбах, — кратко распорядился Нитрибит, — возьмите на себя охрану коридора. В случае надобности — стреляйте. Из комнат никого не выпускать.

Бледные от волнения и испуга, ребята в двенадцатой комнате зажгли свет. Им не верилось, что все это происходит наяву. Из коридора доносились звуки кованых сапог Рорбаха и его возгласы:

— Alles zurück! Die Tür zumachen![96]

Парни приподнялись на койках и, опершись локтями о колени, прислушивались к стуку собственных сердец.

В коридоре раздались торопливые шаги нескольких человек.

— Что случилось? — спрашивал запыхавшийся Кизер. — Кто стрелял?

— Гиль, — ответил Нитрибит. Больше чехи ничего не расслышали — Нитрибит отошел к лестнице.

Парни в комнате не могли вымолвить ни слова, они лишь напряженно прислушивались к звукам, раздававшимся в коридоре. Рорбах выкрикивал свои распоряжения уже на третьем этаже, а у дверей двенадцатой комнаты прохаживался Шварц, ребята узнали его покашливание.

Потом снова послышался голос Нитрибита.

— Санитар Бекерле! — кричал он. — О, проклятье! Бекерле!

Бекерле выскочил из комнаты и щелкнул каблуками, Нитрибит что-то приказал ему, и Бекерле убежал. Через минуту у дверей снова послышались их шаги. Нитрибит шел медленно.

— Не спеши, — сказал он Бекерле, — все равно это уже ни к чему.

Потом на кого-то прикрикнул Шварц, и тотчас отозвался Олин.

— Это я, — сказал он. — Я иду вниз.

Немного погодя кто-то тихим шагом, словно стесняясь, подошел к двенадцатой комнате, нерешительно остановился и нажал ручку. Парни медленно поднялись со своих мест.

Вошел Липинский. Прежде чем закрыть за собой дверь, он строго крикнул: «Потушите свет!» — потом усталым жестом взялся за выключатель и оглядел комнату. Рука его дрогнула, он несколько раз облизал губы и поглядел чехам в глаза, потом уставился в пол.

— Убит, — тихо сказал он и погасил свет.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Апрельское солнце бросает пучки лучей на безлюдный город. Пусто теперь и на заводе — товарная ветка забита обломками вагонов, тишина, в проездах ни души, все засыпано мусором, ветер вздымает облака пыли. Сирены онемели, хотя вражеские истребители непрерывно носятся в воздухе, пикируя при малейшем признаке жизни на почти вымершей местности.

Чешская рота уже вторую неделю интернирована в школе. Выходить разрешается только в коридор, да и то лишь днем, во двор чехов не выпускают совсем. Немецкая охрана с оружием на изготовку дежурит круглосуточно, у сонных часовых злые, усталые лица, капитан целыми днями сидит у телефона или слушает по радио военные сводки.

На западе Германии уже не было фронта. Изолированные части вермахта сдавались в плен быстро продвигавшимся войскам союзников, отдельные бои разыгрывались стремительно и ожесточенно. По неофициальным сведениям, авангард американских бронетанковых войск уже приближался к Цейтцу. Но немцев американцы не пугали, они не испытывали к ним ни малейшей ненависти. Сразу забыв о событиях последних лет, о беспощадных воздушных налетах, о жестоких боях в Бретани и на Рейне, гитлеровцы сдавались войскам западных держав, словно ожидая от них помощи и заступничества перед Советской Армией, которая, громя противника, лавиной катилась на Берлин.

Липинский сообщил чехам, что капитан тоже решил дождаться американцев и, вместе со всей ротой, сдаться в плен. Эта весть вызвала среди чехов бурю негодования и протеста. Старосты комнат собрались и решили, что надо пробиваться на восток. Чехи решительно не желали дожидаться американцев. «Зачем ждать? — говорили они. — Мы хотим домой. Вестей от родных нет, а пробраться домой к ним не так уж трудно, рукой подать».

Карел возразил, что побег — дело рискованное: нужно избавиться от начальства, захватить оружие и быстро достичь границы. «Не лучше ли дождаться американцев? — спросил он, желая еще раз проверить решимость и отвагу товарищей. — К чему рисковать? Американцы нас не обидят. Подумайте хорошенько, ребята!»

Ребята вознегодовали.

— Мы уже три года ждем, а чего дождались? — кричали они. — Какой толк рисковать жизнью? А если фронт окажется в Цейтце, кто из нас останется в живых? Вспомни, что рассказывал Штепан!

Штепан неделю назад появился в Цейтце и, со слезами на глазах, просил впустить его в школу. Он был из 7-й роты, которая с 1942 года спокойно жила в Майнце, пока американцы не заняли Висбаден на другом берегу, Рейна. Немцы эвакуировали Майнц. Рота отступала вместе с гражданским населением, она пешком шла по шоссе, а навстречу ей, к городу, мчались наспех сформированные танковые и артиллерийские части вермахта, Шоссе были забиты солдатами и беженцами, над головой носились английские истребители и легкие бомбардировщики, сея смерть в колоннах измученных, загнанных людей. От всей седьмой роты уцелело сорок два насмерть перепуганных чеха, они рассеялись по Германии, и каждый на свой страх и риск пробирался на родину, Штепан попал в Цейтц. Его уложили на койку, и он проспал тридцать шесть часов, во сне плакал, а старый Кованда сидел возле и, когда Штепан просыпался, повторял ему, что бояться нечего, что он в безопасности.

— Так что не очень рассчитывайте на всякую там гуманность, — предостерегал Цимбал. — Союзникам мы нужны, как прошлогодний снег. Не воображайте, что они с нами станут нянчиться. Что они о нас знают?

— Когда в тридцать восьмом году нам пришлось худо, англичане притворились, что знать ничего не знают о Чехословакии.

— Лучше надеяться самим на себя.

— И нечего медлить, черт подери!

Карел улыбнулся.

— Так, значит, решено?

Товарищи, не колеблясь, подняли руки.

— Ну, ладно, — серьезно сказал Карел. — Тогда сегодня, в час ночи. Первым делом обезоружим охрану внутри здания. Справиться с караулом на улице будет уже нетрудно. На втором и третьем этажах дежурят два человека. Надо их убрать, но как можно тише. Этим займутся те комнаты, что поближе к лестнице, стало быть, шестая и наша, двенадцатая. Оглушим их, свяжем, и с их оружием ворвемся в комнату немцев. Капитан и Олин спят у себя, а дежурный сидит в конторе у телефона. Когда управимся с теми, кто в здании, можно будет отозвать караул от ворот. Стрелять только в крайнем случае.