Генерал медленно вылез из-за стола, выставляя острые плечи, затянутый в белый китель, с Георгиями и золотой цепочкой от часов. Взмахнув тяжелой рукой, он ударил Ефима по лицу.
— Признавайся! Иначе смерть твоя будет горька! Глаза их встретились. Ефим усмехнулся, скривив дрожащие губы; достал кипарисовый крест и показал на нем три метинки. Мамонтов еще минуту прожигал его волчьим взглядом, точно сожалея об ускользавшей жертве. Однако условный знак секретного агента произвел надлежащее действие.
— С этого, и начинали бы, господин унтер, а не с комитета, что завтра у меня закачается на перекладине;—проворчал генерал и отвернулся.
Ефим осторожно шагнул ближе. Он уже читал в белогвардейской газете о крутом нраве и прочих особенностях донского вояки:
«Расспросите о нем тех, кто окружал его в жизни раньше. О нем скажут: «Беспокойный Мамонтов! Неуживчивый Мамонтов! Больше месяца не служил на одном месте. Менял службу. Менял полки. Много хлопот доставлял начальству. Много тревог своим близким. Зря ставил на карту свою жизнь и чужую. Играл смертью своей и чужой».
Теперь Ефим убедился, что встреча с генералом могла кончиться гораздо хуже.
— Комитет создан левыми эсерами, ваше превосходительство, — заговорил он, потирая ушибленную щеку, — но руководят им надежные люди. Они то и послали меня к вам.
— Зачем?
— Информировать о благоприятной обстановке для вашего продвижения… Дорога на Орел свободна. Войсковых резервов нет. Население деморализовано повстанцами Клепикова. Комитет гарантирует вам на этом направлении полный успех и не исключает возможности захвата Москвы.
Мамонтов кинул на пришельца огненный взгляд и задумался. Совершая прорыв фронта, он имел приказ Деникина ударить в тыл красным полкам, сгруппированным в районе Лиски. Но первая удача окрылила его, а этот унтер словно угадал неотразимую, пьянящую разум, честолюбивую мечту генерала о глубинном рейде к центру Республики. Да, он подтверждает жизненность затаенной мысли, даже гарантирует от имени контрреволюционных сил в стане большевитав прямую дорогу на столицу.
Ефим Бритяк послужил ничтожной пылинкой, что перевесила чашу весов. Оставшись один, Мамонтов уже видел себя перед древними стенами Кремля. Оглушенный громом Предстоящей победы и славы, он презрительно растоптал приказ главнокомандующего и принял безумное решение — углубляться в Черноземье.
У Деникина не было возможности принудить к подчинению скакавшего где-то по некошеным орловским нивам строптивого донца. Кусая от злости седые висячие усы, он изливал окружающим горечь оскорбленного властолюбца.
Однако тяжкая и непростительная обида его потонула в буре восторгов белого Юга, с трепетом и вожделением следившего за полетом «донской стрелы».
Глава тридцать пятая
Ехали долго. Часами, а то и сутками отстаивались на запасных путях. Привыкали к вагонной скуке, лязгу буферов, южной жаре и станционным неурядицам.
Даже молодцеватый, не терпящий беспорядка Пригожин все неохотнее отлучался для выяснения обстановки. Сняв ремни снаряжения, расстегнув ворот гимнастерки и сбросив под нары франтовские сапоги, он лежал голоногий, жевал свежий огурец или яблоко, и всем своим видом как бы говорил: «В конце концов один в поле не воин».
Пригожий ласково беседовал с Николкой, давая ему разные поручения. И мальчуган чувствовал себя на вершине блаженства, когда приходилось лететь к станции за кипятком, свертывать туго, по-походному, командирскую шинель или покупать у деревенских теток продукты.
Красноармейцы тоже — каждый по-своему — полюбили юного добровольца. Один, глядишь, сунет в ладони паренька горсть спелой вишни, другой достанет из заветного мешка кусок сахару, а синеглазый весельчак Бачурин угощал домашними подорожниками. Лишь старик Касьянов — так называли его бойцы — ворчал:
— В германскую мы повидали таких героев… мослы бы только на кухне глодать… Вольноперы!
Но слова Касьянова не обижали Николку. Они тонули в дружеской атмосфере окружавших людей. Мальчишка до такой степени сжился с новыми товарищами, что вовсе забыл о недавней грусти, которая сопутствовала одинокому скитанию по шпалам.
Рано утром эшелон остановился у большого вокзала. — Выылезай! — скомандовал Пригожий. Проснувшиеся красноармейцы посыпали из вагонов, прихватив несложное имущество: скатки, вещевые мешки, котелки. Быстро построились, подровнялись, сдвоили ряды.
— Смир-рно! Ша-агом марш!
Гулом отвечала пыльная дорога на ритмичные удары солдатских ног. Она обсажена старыми ракитами и возвышается, как дамба, над зелеными огородами предместья.
Бачурин запел:
Дружно рванули молодые голоса:
Пел и старик Касьянов, и командир, шагавший с левой стороны колонны, и Николка, неся под мышкой зипунный пиджак.
Николка не чувствовал под собой земли. Песня распирала ему грудь, туманила взор. Хотелось плакать от необъяснимой радости. Он был готов на любой подвиг.
Дорога вывела на городскую улицу. Попадались вывески булочных с франзолями и кренделями. А вот и просторная площадь, спозаранку забитая торговым людом. Голосисто предлагают ведро слив за пять копеек, арбузы по копейке, чуть не даром отдают помидоры и всякую огородную снедь. Эдакой дешевизны северные жители, и особенно питерцы да москвичи, и не слыхали.
Возле двухэтажного каменного здания остановились.
Здесь помещался штаб дивизии, куда Пригожий немедленно отправился с докладом о прибытии маршевой роты. Уходя, он ободряюще подмигнул Николке:
— Тезка, не журись! Если твой брат действительно комиссаром полка, то найти можно. В таком городишке, я думаю, не бог знает сколько воинских частей!
У Николки перехватило дух. — Да разве… этот город…
— Старый Оскол.
— А дорогой я спрашивал, в какой город едем, так вы не знали.
— Ничего не поделаешь, милый. Так полагается по уставу. Отдыхай! Пока суть да дело, я постараюсь зачислить тебя на все виды армейского довольствия.
Пригожий улыбался весело и облегченно. Видимо, путь до места назначения давался ему не легко. Но каждый раз, сопровождая маршевую роту, он неизменно рассчитывал упросить фронтовое начальство, чтобы послали его в действующую армию. И теперь уходил в штаб дивизии с тем же намерением.
— Старый Оскол… Старый Оскол… — повторял Николка, вертясь на площади из стороны в сторону, то ли желая получше рассмотреть город, то ли надеясь узнать среди проходящих военных своего брата.
Сердце мальчугана замирало. Восторг сменялся сомнением: «А не подшутил ли надо мной командир?»
Однако сейчас Николка и сам мог убедиться в справедливости слов Пригожина, читая вывески на учреждениях и слушая разговоры прохожих. Значит, подвалило настоящее счастье!
Нетерпеливо ждал мальчишка возвращения командира, чтобы кинуться стремглав на поиски Степана. Он ходил по рядам разомлевших на припеке красноармейцев, словно похваляясь собственной радостью, заговаривал с бойцами, которых приметил в дороге и успел отнести к добродушным весельчакам вроде Бачурина.
Скорый во всем, Бачурин уже купил на базаре яблок. Угощая товарищей, говорил:
— Вот это, я понимаю, дешевка! Не сравнить с Хитровым рынком: там пять минут постой — и карман пустой!
— Вытрясут?
— Жулье такое, аж искры летят!