А о Дидарове вот что скажу, — продолжал Галимджан, — это очень сложная натура. То, глядишь, он как бы весь перед тобой раскрывается, до последней косточки, то вдруг опять спрячется, как улитка в раковину. У нас на заводе до сих пор не могут разглядеть его подлинное лицо. Он может вчерашних друзей столкнуть в яму и затоптать, а завтра вознести до небес своих врагов, поручить им ответственные дела. Во всех этих вывертах он неизменно блюдет свою выгоду. Ты находишься от него в стороне и не видишь всех его ухищрений, а я знаю его больше и всегда держусь настороженно. Однако мои отношения к нему не мерка для других. Я, Гаухар, хочу сказать тебе со всей откровенностью: человек должен уметь сам отличать своих врагов от искренних друзей. Можно раз-другой помочь неопытному человеку советами, но он не должен всю жизнь полагаться на советы других, хотя бы и уважаемых им, людей. Я хочу предостеречь тебя, Гаухар, — будь самостоятельней! Чтоб потом не пришлось раскаиваться: вот послушалась человека — и напрасно.

Теперь скажу последнее. Зачем пожаловал Дидаров?.. Я думаю, что он на разведку приходил. Посмотреть, послушать, что скажут здесь после того, когда узнают, что не удалась Джагфару новая семейная жизнь. Поручал ли Джагфар ему это? Скорее всего не успел. Исрафил сам забежал вперед. Потом встретится с Джагфаром, доложит, что увидел и услышал. Может быть, эта услуга для чего-то пригодится ему… Ну, кажется, я утомил тебя разговорами?

— Нет, нет, Галимджан-абы, я слушаю очень внимательно!

— Да я, собственно, все сказал: Осталось только вспомнить мудрую народную поговорку: «Чужой ум очень хорош, да для меня не гож». Я считаю и рискованным, да и нескромным навязывать другим свое мнение.

Оба они помолчали. Давние и еще не совсем решенные раздумья вновь обступили Гаухар. Из мудрых рассуждений Галимджана следовал один вывод: советы друзей слушай, а свой ум держи про запас. Вообще-то Гаухар так и старалась поступать. Но она больше поддавалась влиянию чувств, нежели влиянию разума. Уравновесить то и другое тоже задача времени. Тут ничего не решишь с кондачка. Вот вернется она в Зеленый Берег, там, в тиши и вдали от пережитого, все обдумает. И на чем-то остановится.

А сейчас пока что ясно одно: когда-то она считала, что Зеленый Берег для нее нечто вроде полустанка. Теперь складывается так, что, пожалуй, полустанок превратится в станцию. Как бы там ни было, надо поскорее возвращаться в Зеленый Берег, там все будет видно.

— Что же, — подал голос Галимджан, — побеседовали на воздухе, пора и в комнаты.

— Пора, — со вздохом согласилась Гаухар.

Но спать ей не хотелось. Гаухар зашла на кухню, где Рахима-апа заканчивала последнюю уборку. Она испытующе посмотрела на гостью:

— Расстроил тебя этот Исрафил? Все еще раздумываешь?

— Никак не могу разобраться в своих мыслях, Рахима-апа. Там, в Зеленом Береге, как-то забываться стала, на душе было вроде бы спокойно, А здесь опять взбудоражилась.

— Вы с Галимджаном говорили об этом?

— О чем же еще… У кого что болит, тот о том и говорит.

— Галимджан относится к тебе как к родной дочери, плохого не скажет. Я по-женски хотела бы добавить кое-что, а там хочешь — слушай, хочешь — нет. Последней шаг — в плохую ли, в хорошую ли сторону — все равно сама сделаешь… Мы здесь не теряли из вида Джагфара. Ну как бы тебе сказать?.. Он изменился, но, кажется, не в лучшую сторону. Галимджан свое твердит: мы, дескать, наблюдаем за ним со стороны, наше мнение может оказаться односторонним. А я склонна больше слушать свое сердце… Мне почему-то нисколько не жаль Джагфара. Мне кажется, он по заслугам наказан судьбой. Фаягуль заставляет его плясать на горячих угольках. Конечно, и ей достается на орехи. Одним словом, у обоих веселая жизнь… Джагфар ожесточился. Если тебе и раньше было трудно влиять на него, то теперь, пожалуй, совсем не удалось бы… Ты, конечно, и о приходе Дидарова думаешь. По-моему, не заслуживает он этого. Подальше от него. Этот человек способен только зло приносить. И не то чтобы умышленно. Он сам не знает, что будет делать через час. От Дидарова всего можно ждать.

— Рахима-апа, как по-вашему… — Гаухар с трудом заставила себя закончить фразу — Фаягуль очень обижает Джагфара?

— Я же сказала — ей тоже достается. Потому она и ходит, жаловаться к сестре. Оба они стоят друг друга.

— А я, Рахима-апа, не скрою от вас, весь год ждала чего-то… Тайно, в душе, ждала. И часто склонялась к тому, чтоб пожалеть Джагфара… Ну почему я такая? Разводов случается немало, но, должно быть, по-настоящему честные люди не легко переносят это несчастье. И все же не знаю, найдутся ли еще такие ранимые женщины, вроде меня, чтобы бесконечно долго мучиться.

— Ах, Гаухар, как бы там ни было, не роняй себя! — с волнением проговорила Рахима-апа. — Если женщина сама не будет бороться за свое достоинство, она многое потеряет. Я напоминаю тебе о том, что наш закон защищает права женщин. Но ведь у каждой из нас есть свой внутренний мир, свои мысли, чувства, характер. Нередко случается, что наносятся горькие обиды именно этому внутреннему женскому ей». На каждый такой случай не напишешь закон. Вот здесь прежде всего мы сами не должны давать себя в обиду!

Гаухар почта не спала в эту ночь. Ей думалось, что Рахима-апа куда правильнее и более сердечно рассуждала, нежели Галимджан-абы. «У каждой женщины есть свой внутренний мир, и на каждый случай закон не напишешь», — это золотые слова. Что следует осудить в женщине? Что принять?.. Рассудком Гаухар хорошо понимает, что, пытаясь в своих помыслах как-то обелять Джагфара, найти какое-то оправдание ему, она допускает глупость, вредит себе. Но ведь она не железная. Если бы она была совсем черствым человеком, не плакала бы сейчас. Она изо всех сил старается сдержать себя, но слезы текут и текут.

11

Вот и миновало долгожданное первое сентября, заставлявшее волноваться каждого преподавателя, особенно Гаухар, проработавшую всего лишь год в этой школе. Теперь класс для нее уже не дремучий, неизведанный лес, который способен шуметь даже в безветренный день. Все ребята стали своими, родными. Она знает их сильные и слабые стороны; эти озорные глазенки и лукавые улыбки уже не таят в себе какие-то опасные загадки, в них ведь само детство со всей его непосредственностью, чистотой, избытком энергии; порой даже выливающейся в неосознанное злое озорство. И все же дети остаются детьми. Далеко не всегда можно повлиять на них окриком, приказанием. Будь с ними старшим авторитетным другом — вот простое, но так труднодостижимое правило.

Слушая «отчеты» учеников о том, как они провели лето, Гаухар сочла необходимым наряду с другими похвалить и Акназара. На перемене она видела, как ребята окружили Акназара, — должно быть, расспрашивали о подробностях его смелого поступка. Она убедилась, что не ошиблась, выделив Акназара: нельзя оставлять без умеренного поощрения хороший поступок ученика. Убедилась и в другом: сам «герой» не становится хвастливым, когда поступок его предан гласности. Акназар, например, сказал ребятам о себе: «А чего тут особенного?»

В первые же дни занятий Гаухар рассказала ребятам о своем путешествии по Волге и поездке в город Юности. Это был целый цикл тщательно подготовленных бесед. Надо было содержательно и с подъемом рассказать о городах и селах, связанных с примечательными историческими событиями или с деятельностью выдающихся людей. Темы Сталинград и Горький потребовали от нее особенно подробного конспектирования. Не обошлось без разговора и о городе Юности. Если Сталинград — это песнь о героизме народа, борющегося за свободу Родины, то город Юности примечателен чертами еще одного зародившегося современного индустриального комплекса, который будет оснащен самой передовой техникой в сочетании с наукой. Глаза ребят горели, лица разрумянились, когда Гаухар рассказывала, как интересно и почетно будет работать на этих предприятиях.