Увлекаясь и радуясь вместе с ребятами, Гаухар сознавала, как с каждым днем вырастает в ее глазах значение собственного скромного труда. Это доставляло ей огромное удовлетворение. За эти дни даже в самые отдаленные уголки ее внутреннего мира, где временами еще оживали тени прошлого, как бы пробились солнечные лучи. Она не хотела больше думать ни о коварстве Исрафила Дидарова, ни о запутанной, мрачной жизни Джагфара. Она поняла со всей неотвратимостью: Джагфар получил именно ту скандальную, жалкую жизнь, которую заслужил, — ну пусть сам и расхлебывает!
Пожалуй, это было самое ценное, чем жизнь обогатила Гаухар в награду за долгие ее страдания. Груз прошлого теперь уже не тяготил ее, не пригибал к земле.
А тут еще, словно в подтверждение мыслей Гаухар, пришло из Казани письмо от Галимджана-абы и Рахимы-апа. В жизни Джагфара никаких изменений к лучшему, сообщалось в письме. Да и откуда взяться изменениям, если человек без всякого сопротивления со своей стороны катится и катится вниз. О Дидарове тоже упоминалось: «На заводе всерьез подняли вопрос о главном инженере. Теперь совершенно открыто говорят о том, что его вот-вот снимут, — слишком много неблаговидных поступков накопилось за ним. Уже и преемника его называют. Как-то я говорил тебе о Светлане Нилиной, молодом, очень способном инженере, — так вот ее и прочат.
Ну вот и Дидарова ожидает заслуженный конец. Заводской коллектив вытесняет из своей среды чужеродные существа.
В начале сентября шли затяжные дожди, ожидалось, что осень в этом году будет ненастная. Но природа рассудила по-своему. В середине месяца установились на редкость погожие дни. Леса оделись в осенний многоцветный наряд. Пригревало солнце, в прозрачном воздухе, рея и колыхаясь, плыла паутина. Выйдешь на улицу — сердце радуется. Люди веселые, одеты по-летнему. Пристань на Каме опять оживилась: прибавилось пассажиров, чаще причаливали пароходы. Вечерами на берегу Камы до позднего часа не умолкают голоса и смех гуляющих.
Теперь Гаухар редко выходит на берег Камы. Четвертый класс потребовал от нее значительно больше работы, нежели третий. К тому же прибавилось у Гаухар различных общественных нагрузок; в прошлом году ее, как новенькую, не очень-то обременяли, а теперь, видимо, решили: пусть расквитается за прошлое. Каждый свободный час Гаухар готовилась к институтским экзаменам. Агзам принес ей целую пачку учебников, сохранившихся у него после окончания института.
Вечерами, когда перед сном оставались свободные минуты, Гаухар думала о себе. Агзам становится ей все ближе. Это скрашивает жизнь и в то же время пугает. Бывает настроение, когда она почти готова сказать ему: «Вам не следует больше заходить ко мне». Она ведь уже не девчонка, это в девятнадцать-двадцать лет море по колено, — ну, встречались, гуляли, потом, с обоюдного молчаливого согласия, разошлись… А когда тебе под тридцать, да еще после того, как пережила такую драму, надо смотреть на жизнь серьезнее. Пока что ей еще приходят в голову отрезвляющие мысли, но что останется от этих мыслей в недалеком будущем? Возможно, и стружек не соберешь. Выходит, начинай жизнь сначала. Не поздно ли?..
Впрочем, для хорошего нет поздних часов. Если досмотреть на семью Агзама, там не заметно ничего легкомысленного — все от стара до млада люди обстоятельные, не порхают по жизни, как бабочке, каждый верен своему делу и привязанностям. Судя по всему родители Агзама жили всю жизнь душа в душу, делили пополам горести и радости сейчас относятся друг к другу с большим уважением. Только в такой семье и может вырасти уравновешенный, но полный жизнерадостности и деловой энергии человек. И разве не такой обещает быть Джамиля? После успешных вступительных экзаменов она проездом из Казани ненадолго остановилась в Зеленом Береге, чтобы повидать брата. Гаухар встречалась с ней, находила истинное удовольствие в разговорах с умной, развитой девушкой. Теперь Джамиля всецело погрузилась в учебу. Она пишет из Казани, что увлечена занятиями в Химико-технологическом институте, поставила перед собой цель получить диплом инженера.
О деде Хайбуше Гаухар вспоминает с доброй улыбкой. Что ж, старым людям свойственно излишняя говорливость, они и прихвастнуть не прочь. Но в уме, в мудрости Хайбушу не откажешь.
Конечно, она, не обходит в своих раздумьях и Агзама. Перед сном ей уже не хочется глубоких, беспокоящих мыслей, достаточно бывает их днем. Сейчас короткие воспоминания об Агзаме согревают ее. В такие минуты большего и не надо ей. А завтра будет видно, жизнь подскажет, что делать. Обычно с этой мыслью она и засыпает. Теперь спится ей спокойно.
Утром легкими шагами идет в школу. Точно позвонку открывает дверь в класс, потом перекличка, начало урока… Бывают, конечно, и трудные дни: урок не ладится, ребята, словно подчиняясь какому-то дурному внушению, отвечают плохо, путаются. Раньше Гаухар пугалась таких незадачливых дней: «Что, если и дальше так пойдет?» Но теперь это бывает редко, она знает: это всего лишь временная заминка. Ведь вообще-то класс у нее совсем не плохой. Завтра все войдет в прежний ритм.
Как правило, возвращается из школы уже по темному. А сегодня было родительское собрание, запоздала еще больше. Но шла домой с матерями учеников, ее проводили до самого переулка. Особенно приветлива с ней мать Зили. Она не нарадуется на свою девочку. Готова целыми вечерами слушать как Зиля читает ей вслух, — сама-то ведь малограмотная, да и зрение плохое.
Чуть перешагнув порог, Гаухар обращается к тетушке Забире:
— Умираю, пить хочу! В горле пересохло, разговоров было много на родительском собрании.
— За чем дело стало, — отвечает Забира. — Давай раздевайся, самовар как раз готов.
Тетушка Забира водрузила на стол гудевший самовар, расставила чашки, завязала платок на затылке и села на свое обычное место, готовая к священнодействию. Не успели они выпить по чашке чая, в дверь постучались.
— Можно? О-о, кажется, я опять угодил к чаепитию! — смутился Агзам.
— Значит, желаете нам добра, верная примета. Так ведь, тетушка Забира?
— По-другому быть не может.
Гаухар быстро просматривает принесенные Агзамом книги, — все оказались очень нужными.
— Где вы их раздобыли? — спросила довольная Гаухар.
— Да уж раздобыл, — улыбнулся краешками губ Агзам.
— Ладно, Гаухар, не заставляй гостя стоять. Прошу к столу, Агзаметдин.
— Спасибо, тетушка Забира. Не беспокойтесь, я недавно пил чай.
— Я ведь не говорю, что не пил. Садись вот тут, потри проверим, пил или не пил. А вдруг и перекусить не откажешься.
Агзам не переставал улыбаться.
— Да я и без проверки правильно говорю. У нас тоже только что закончилось собрание. Я во время перерыва выпил в буфете стакан чаю.
— Э-з, в буфете! — отмахнулась Забира. — Разве это чай? Сквозь него Казань отсюда видать.
— Тетушка Забира скажет! — рассмеялась Гаухар. — О чем же говорили на вашем собрании?
Агзам слегка пожал плечами:
— Ничего нового. О борьбе учителей за успеваемость.
— О каких школах шла речь?
— О пятой и седьмой. Но ваша Бибинур-апа тоже была.
— Выходит скоро и к нам пожалуете с обследованием? Бибинур-апа не зря приглядывалась к тому, что было на собрании.
— Соскучились, что ли, по начальству? — Знаете, как-то веселее бывает, когда начальству покажешься на глаза.
— Поешь мяса, Агзам, — хлопотала Забира. — С супом, конечно, было бы лучше, да кончился за обедом суп.
— Э, вот уж в самом деле не голоден. Я плотно перекусил в том же буфете. Чай у вас и правда гораздо вкуснее, не сравнишь с буфетным. Налейте-ка еще чашечку…
В последние годы на Средней Волге и в районе Камы почему-то редко выпадают зимой ясные дни. Утром солнце появляется неохотно, в окружении облаков. Мороз чувствительно пощипывает лицо, люди торопятся в теплые помещения. В школе хорошо натоплено, все же близко к окнам не подходи, — холодный воздух струится сквозь щели не совсем плотно пригнанных рам. К большой перемене на улице вроде бы теплеет, ребятам так и хочется выбежать легко одетыми, поиграть, а то и побросаться снежками. Но сторожиха не уходит от дверей: «Не хочешь одеться как следует — сиди в классе, Простудишься — отвечай за тебя».