Гальцов ушел. Резец медленно двигался, бойко вилась стружка. Какой-то новый непонятный трепет охватывал девушку: и страх, и радость, ожидание чего-то необычного. Сможет ли она остановить станок?.. Она несколько раз всматривалась в даль цеха: не идет ли Григорий? Но, кроме живого сплетения приводных ремней и незнакомых ей людей, она ничего не видела. Да ей и не хотелось, чтобы он скоро возвратился.

Резец подходил к концу. Вот стружка уже не вилась длинной змейкой; она крошилась и звонко падала на железный кожух. Станок постукивал шестернями. Вот резец прошел, последние крупинки стружки упали. Ольга с замиранием сердца подняла руку, схватилась рукой за кольцо переводной ручки и дернула. Вверху что-то звякнуло, свистнул ремень. Станок остановился. Ольга почувствовала, что лицо ее вдруг загорелось, а в душе разлилась неиспытанная радость. Так просто и так покорно ей подчинился этот сложный станок.

Домой Ольга шла молча. Она рассеянно отвечала на вопросы Гальцова.

Она все еще переживала радостный трепет и мысленно стояла у станка. Весело крутился патрон станка с валиком, вилась стружка. Казалось, что она сегодня увидела маленький кусочек той трудовой жизни, какой бы она желала.

ГЛАВА V

 В селении упорно заговорили о войне. А одним июльским утром началась суматоха. Точно чья-то чудовищно большая рука разворошила людей, как муравьиную кучу. Люди пестрыми толпами шли к железнодорожной станции. Шли, пели, плакали, кричали. Ольга уже четыре дня не видела Гальцова. Заходила в цех — его не было. Ее давила мысль: «неужели и его возьмут на войну?» Она не пошла в этот день на работу, да и завод в этот день тревожно примолк. Курился трубами только мартеновский цех.

Ольга пошла на вокзал. Вся площадь возле станционного здания была запружена народом. Люди, красные от горя и выпитой водки, пели, плясали, плакали, ругались; ржали кони. Ольга с трудом протискалась сквозь плотную стену людей к стоящему на втором пути поезду. Ее сжали, закрутили и вытолкнули на свободный первый путь. Красные товарные вагоны были битком набиты народом, а возле состава кипело море людей.

Подойдя поближе, Ольга вдруг заметила в широких дверях одного вагона Григория Гальцова. Он был в темносинем полупальто, в кожаных простых сапогах. Через плечо на ремне висела кожаная дорожная сумка. Он смотрел вниз на людей и что-то говорил. Ольге показалось, что это не он. Нет, это был он... Но как лицо его изменилось, потемнело, будто на несколько лет состарилось.

Увидев Ольгу, он радостно махнул рукой и бойко выпрыгнул из вагона.

— Ну, Леля, прощай, голубчик,— он схватил ее за руку.— А я думал не увижу больше тебя. Думал, ты не придешь проводить. И сказать тебе не удалось... Вчера вечером объявили, а сегодня утром — видишь?.. Не ожидала?.. Вот...

Ольга молчала. Ее сердце точно перестало биться. Хотелось что-то сказать Григорию, упасть к нему на грудь и разрыдаться. Но она стояла строгая, молчаливая, смотря на него взглядом горя и отчаяния.

— Григорий Николаич, неужели? — тихо, сдавленно произнесла она и заплакала.

— Да... Не плачь, родная.. Все, может быть, к лучшему. Народ-от, смотри, как волнуется... Не нужна ему эта война... Увидимся мы с тобой или нет, не знаю... Ну-ка пойдем...— Гальцов взял ее под руку. Они медленно пошли мимо состава.— Для тебя это неожиданно, Леля... А я знал, что это будет. И знал, что меня возьмут на войну. Почему вот я к тебе был сдержан?.. Я ведь знаю, что ты меня любишь, но... Я ведь тоже люблю тебя, Леля... Но, верно, не суждено нам с тобой быть вместе. Ты не думай обо мне. Не грусти... Я тебе буду писать... Ладно?..

— Пиши...

— Обязательно. Жив буду, писать буду, ну, а если перестану, так значит...

Он был бледен. Его усы и брови казались черней и гуще.

— Только ты не думай, что я будто не желал тебя... я желал... Все мысли были сосредоточены на тебе, но я не мог тебе об этом сказать... Да и сейчас вот, дурак, зря разболтался... Так уж... Ну, ничего... Ты возьмешь себя в руки. Я знаю... Афоне передай от меня привет.. Она на меня обиделась...

— За что?..

— Да так... пустяки... Она тебе, может быть, скажет сама.

— Ты пиши мне... Я тебя буду ждать...

— Ну, это как сказать, Леля.

— А почему?..

— Свернут мне голову... Я это чувствую... Если не в драке с немцами, так в другом месте.

— Где?..

— Пока не будем об этом говорить... Жизнь нашу нужно по-новому переделать... Народ изнемогает. Посмотри, какое отчаяние у всех...

Их разговор прервался. В одном из вагонов произошел шум. На полу вагона, свесив ноги наружу, сидел веснущатый рыжий парень. Он злобно дергал гармошку, припав к ней ухом. Гармошка натужно визжала, хрипела, а под рев ее он пел диким охрипшим голосом:

Из вагона тупо смотрели пьяные молодые парни, размахивая руками, они нестройным хором выкрикивали:

А веснущатый парень свирепо рвал гармошку и, красный от натуги, с остеклянелыми глазами горланил, встряхивая густой шапкой огненных кудрей:

К парню подскочил высокий белобрысый жандарм. В один миг он выдернул его из вагона, схватил за ворот и поволок. Гармошка пискнула, упала на землю и треснула под начищенным сапогом жандарма. Десятка два парней выскочили из вагона, и бросились к жандарму.

— Не трогай, чорт!

— Отпусти!

Завязалась борьба. Пронзительно засвистал полицейский свисток. В толпу смело врезался полицейский. Народ густой волной хлынул к перрону. Крики, брань, глухие удары жутко раздавались в толпе. Приземистый, без шапки, лысый старик с остервенением пробивал себе локтями дорогу. Его отталкивали, но он упорно лез вперед, подняв вверх жилистый кулак. Из толпы вылетел полицейский. Лицо его было в крови. Пошатываясь, он сделал шага два и упал ничком. Потом торопливо отполз в сторону и, поднявшись, скрылся в здании вокзала.

— Получил, фараон! — злорадно крикнул чей-то голос вблизи Ольги.

Она оглянулась. Гальцова возле нее не было. Кто-то кричал:

— Бей их!

Визжала женщина:

— Вася, Васенька, родной, отстань!..

Человек в белом кителе, махая тростью, кричал:

— Господа!.. Господа!.. Прекратите!.. Пре-кра-ти-те!..

Широкоплечий смуглый парень поднял с земли брошенную гармошку, внимательно ее осмотрел и сунул в вагон, затем спокойной походкой направился к месту свалки и, плюнув в пригоршни, ввязался в драку с прибежавшими полицейскими. Лицо парня было деловито, спокойно, казалось, что он счастливо улыбается.

Молодой полицейский ткнул его в зубы, но парень одним взмахом облапил его, пригнул голову и смял под себя. Полицейский вырвался и на четвереньках уполз. Где-то хохотали. А парень, вытирая окровавленные губы, погрозил вслед полицейскому.

Вдруг кто-то дико взвыл, и толпа разом отхлынула. Образовался широкий круг. На пути меж рельс одиноко лежал жандарм, запыленный, измятый, скрючившись, на боку. Он беспомощно взмахнул рукой, повернулся вниз залитым кровью лицом и стал ногтями царапать землю. Поодаль валялись сломанная шашка и две фуражки. Между тем в вагонах кто-то пел, кто-то пронзительно свистал, кто-то выкрикивал площадную брань. В передних вагонах кричали:

— Отправляй поезд!

К Ольге торопливо подошел Гальцов. На щеке его была ссадина. Он схватил девушку за руку и увлек ее к своему вагону. Тяжело дыша, он проговорил: