— Так эти синемундирщики и остались с носом,— долетело до ее слуха несколько слов девушки. Потом она звонко захохотала.

По сердцу Ольги хлестнуло чувство ревности. Она вдруг смяла конверт в кармане. Завернув в переулок, изорвала письмо и, скомкав обрывки бумаги, бросила их через изгородь в чей-то палисадник.

На другой день Афоня, встретив Ольгу на работе, загадочно улыбнулась и сделала движение к ней, как будто хотела что-то сказать. Но Ольге не хотелось сегодня ни с кем ни встречаться, ни разговаривать. Вчерашний день опустошил ее.

После работы Афоня подошла к ней и, пытливо посматривая, сказала:

— Вчера вечером видела Григория Николаича...

Ольга промолчала.

— В саду он гулял с какой-то барышней.. Барышня не из наших, в шляпке. А потом они сели в лодку и поехали кататься. Уехали далеко, должно быть, в лес за цветами поехали.

Ольга знала, про кого говорила Афоня, но не сказала ей.

— По-моему, зря ты, Олютка, гоняешься за этим человеком,— продолжала Афоня.— Не про нас он. Ристократ.

— Рабочий,— сказала Ольга, не глядя на подругу.

— Ну и что же? Разве мало из рабочих ристократов из себя корчат. Сколько хочешь!.. И нашу сестру только за нос водят. Играют с нами, как кошка с мышкой.

Ольге не хотелось с ней соглашаться. Какая-то смутная надежда подсказывала ей: «Не так это. Может быть, девушка эта просто знакомая или родственница Григорию». Но Афоня продолжала, точно нарочно разжигая в ней враждебное чувство к Гальцову.

— Я заметила. С нами он не так разговаривает, как с этой. Веселый! А рожа-то! Так это счастливо улыбается.

Да, есть в кого влюбиться. Не девка, а прямо картинка. Одни волосы чего стоят, шелк!

— Ну, довольно, Афоня,— прервала ее Ольга.

Прошло еще два дня. Ольга никуда не показывалась из дома. После работы она уходила в свой садик, но наедине со своими думами ей было еще тяжелей.

Наконец, она не выдержала. Достала из сундука свое серое платье, в котором Григорий любил ее видеть, надела его. Матери дома не было. Она подошла к зеркалу. Так же расчесала волосы, прямым рядом, как у той девушки и заплела две косы. Из зеркала на нее смотрело смугловатое, с большими темными глазами лицо. За эти дни оно будто несколько похудело, но от этого тонкие черты лица стали отчетливей и строже. Она попробовала, было, улыбнуться, но это не вышло.

В саду, как всегда, гуляли парни, девушки. Ольга прошла поодаль мимо той аллеи, где обычно сидел Гальцов. Сквозь редину листвы, меж стволов старых лип, она увидела знакомую фигуру. Он сидел к ней спиной, склонившись над газетой. Она прошла к берегу и встала в кустах жимолости.

На поверхность притихшего пруда падал отблеск вечерней зари; он играл на гладкой зыби то золотисто-оранжевыми, то голубоватыми бликами. Тут и там двигались лодки, оставляя за собой сероватый след. Где-то играли на гармошке, что-то пели. С противоположного берега ясно доносились ребячьи голоса.

Ольга любила смотреть на вечернюю игру волн, но сегодня ее не трогало это. Она ожидала, что вот сейчас раздастся знакомый голос: «Леля». Иной раз ей думалось, что она зря подозревает, преувеличивает, что нужно забыть все и так же, как всегда, подойти к нему и сесть рядом. Но какое-то постороннее чувство удерживало ее. Вдали прозвучал голос Гальцова:

— Леля!..

Ольга вздрогнула, сильно застучало сердце, но она не оглянулась, будто не слышала.

— Леля! — послышался снова призыв, более громкий и настойчивый.

Она будто не слышала, медленно пошла берегом. В ней точно поселилось два человека. Один подсказывал: «Ты не ладно делаешь. Иди, Гальцов тебя любит». А другой упрямо толкал ее все дальше и дальше.

Подойдя к калитке, она вдруг круто повернула обратно и направилась к тому месту, где сидел Гальцов, но его уже там не было.

«Рассердился»,— подумала она и стиснула губы, чтобы не заплакать. Домой идти не хотелось. Она зашла к Афоне. Та стояла во дворе у корыта и стирала белье.

— Какая ты нарядная, куда ходила? Опять, поди, к Гришеньке своему? — спросила с усмешкой.

— В сад ходила.

— Ну, а с ним виделась?

— Нет.

— Не приходил, что ли?..

— Нет, приходил — там сидел, в саду.

Афоня вопросительно посмотрела на подругу.

Ольга рассказала как было. Афоня усмехнулась, потом сказала, нахмурив брови:

— Дура.

Ольга промолчала.

— Надо было подойти и сказать прямо: «Вот, мол, молодой человек приятной наружности, трефи — козыри и прочее...» Ух! Я бы сказала. Право, сказала бы. Все равно, Олютка, толку-то никакого не будет. Завертит он тебя. Тихий он, будто скромный, а в тихом озере, черти-то и водятся.

— Слушай, Афоня,— сказала Ольга, присаживаясь на приступок крылечка.— Не говори так про него. Сама я тут виновата.

— Сама-а?.. Еще новое дело! Он завлекает, а потом шляется с той да с другой, а ты виновата. Не понимаю я тебя. По-моему, ты чересчур его любишь.

— Люблю. А теперь будто еще пуще его полюбила.

— Ну, уж это через число кисло.

— Скажи, Афоня, что он тебе сделал? Ты про него так говоришь.

— Ну, там, что бы ни сделал. Я его знаю, какой он.

— Какой?

— Сейчас не скажу, потом когда-нибудь.

Ольга не стала ее расспрашивать. В ней поднялось враждебное чувство к Афоне и, когда пошла домой, даже не попрощалась с ней. Она прошла огородом к себе в садик и присела там у столика под сиренью.

День уже кончился. За темной извилиной горной цепи потухала заря, а в чистом беззвездном темнеющем небе повис тонкий, ясный серп луны. Увидев его, Ольга пожалела, что ничего на этот раз не загадала на новолуние. Но все-таки она была рада, что новую луну она увидела не слева и не через плечо сзади, а прямо.

Прошло несколько дней после этого. Тоска и желание увидеть Григория врастали глубже в ее сердце. Проезжая в вагоне с дровами по заводскому двору, она жадно смотрела на кирпичное здание механического цеха, где работал Гальцов. Ей хотелось туда, посмотреть, что он делает, но думалось, что он теперь ее встретит не так тепло и ласково.

И вот однажды она случайно столкнулась с ним лицом к лицу на заводском дворе. Он торопливо шел куда-то с чертежом в руке, свернутым трубкой. Он подошел к ней с приветливой улыбкой. Лицо Ольги вспыхнуло. Она его не видела еще в рабочем костюме. На нем была синяя блуза, пропыленная заводской копотью. Его смуглое лицо с тонким налетом заводской пыли ей показалось еще приятней: оно будто было смуглей, и его открытые глаза ласковей освещали его. На лоб из-под козырька кепи чолкой выбилась непослушная прядка волос.

— Ну, как живем?..— протягивая руку, улыбаясь, спросил он.— Работаешь?

Ольга не знала, что говорить, смущенно улыбнулась и потупилась.

— Где-то не видно. В сад не стала ходить. А прошлый раз была, окликнул и не захотела подойти... Осердилась? Или не видела?

Ольга мгновение колебалась: сказать правду или нет. Поборов смущение, она сказала:

— Нет, видела, Григорий Николаевич.

— Ну, и почему убежала?..

— Так...— уклончиво ответила она.— Ты не обращай внимания на меня.

— Все-таки скажи, почему сбежала, а? — весело спрашивал он.

— Потом скажу...

— Ну, ладно.

— Ты здесь работаешь? — спросила она, указывая на цех.

— Здесь. Приходи ко мне... Сегодня заходи за мной, вместе пойдем домой. Ладно, ну?.. Я тороплюсь. Придешь?

— Приду.

— Ну, так я пошел...— Гальцов сжал ее руку и торопливо зашагал в сторону литейного цеха. По дороге он еще раз оглянулся и улыбнулся.

Эта встреча осветила девушку радостью. На сердце стало легко. Томительным казался остаток этого дня. Стрелки часов будто не двигались.

Когда она вошла в механический цех, то на минуту растерялась в гуле железа, станков. Все двигалось, бешено вращалось. Где-то в отдалении звонко вскрикивала сталь, чакали сотни молотков. В сплетении живой сети ремней вращались шкивы трансмиссий. С грохотом прокатывались мостовые электрические краны; они растаскивали из конца в конец какие-то чугунные тяжелые машинные части. Стройными рядами стояли токарные станки. Возле них ходили люди. Кто-то громко подкашлянул и свистнул. Улыбаясь, на нее смотрел широколицый парень. На голове его была лихо сбекренена черная кепка. Он плутовато ей подмигнул. Его белки глаз и зубы ярко блеснули на потускневшем от пыли лице.