— Что я тебе говорил! За какие-нибудь четверть часа вон сколько вытащили рыбы. А теперь опять ничего. Давай дожидаться новой стаи.

— Ну, тогда слушай. Расскажу тебе еще одну историю, ты, наверно, ее не знаешь, — говорит Анри. — В пятницу Клебер и Юсуф отправились делать надписи на стенах. Захватили наши живописцы краску, кисти — словом, все как полагается. Дорогой видят — перед торговой палатой стоит американский грузовичок. Военный грузовичок. Они и решили: давай что-нибудь напишем у него на борту! Только что́? Юсуф говорит: «Пиши: Никакого оружия! Мир!» Клебер пишет: «No arms». А как же по-ихнему «мир?» — спрашивает. И как раз тут из дверей вышел американец. Юсуф — бежать: банку-то с краской он держал, надо ее спасать — отберут. Клебер прицепился сзади к машине; на кисти у него еще оставалась краска, он и написал наугад: «Рах». Из церковной латыни слово. Самое смешное, что «arms» как будто и не означает «оружие».

— Все равно. Поймут! — говорит Робер, накручивая рукоятку барабана. — Я же понял… Опять пустая сеть! Ах ты чорт! А насчет такси слыхал? — Робер в раздражении отпускает барабан. — Ну тебя, раскручивай! Ты Госара знаешь? Нет? Он работает на верфи, а вечерами — на такси. Так вот, месяца два тому назад, ночью, садятся к нему в машину два американских офицера. Пьяные вдрызг. Проехать им нужно было метров двести-триста. Не успел Госар тронуться — слышит храп. Тут он решил сыграть с ними шутку. Провез их километров десять и высадил на площади в какой-то деревне. Они ничего не заметили, расплатились, а один вдобавок полез целоваться!

— Ну, это что! Помнишь, железнодорожники рассказывали в субботу на собрании… Вот они доставляют американцам хлопот! Ни минуты не дают им покоя.

— Да, в субботу прошло хорошо… — говорит Робер. — Только повестка была уж очень большая. Всенародный опрос, задачи, связанные с американской оккупацией, потом личное дело — о восстановлении в партии, подготовка к митингу, посвященному тридцатилетию партии, и о привлечении в связи с этим новых членов, съезд молодежи… Слишком много вопросов, и поэтому обсудили наспех.

— Смотри, море-то разыгралось, — замечает Анри. — Как бы твоя лодка не прохудилась! Все время бросает ее о судно. Стой!.. Что это! Погляди туда! На пароход погляди!

Подъемный кран медленно поднимал в воздух пушку.

— Ясно! Они хотели застать нас врасплох, — говорит Папильон. — Что же теперь делать?

Увидев пушку, Папильон в волнении бросился сломя голову на берег, посоветоваться с Максом. Конечно, пушки на пароходах он уже видел, но американскую пушку, прибывшую прямо из Америки, — впервые.

— Значит, решили, что мы ее выгрузим среди прочего груза!

Вот что произошло. Когда из верхнего трюма, в котором работал Папильон, выгрузили ящики и открыли люк второго трюма, все увидели, что там, вместо мирного груза, стоят три собранные вчерне пушки. У каждой на стволе висел конвертик с инструкциями для сборки мелких деталей и точных приборов. По-видимому, все эти детали уложены были в три ящика с наклейками, стоявшие в углу… Оправившись от изумления, Папильон повернулся и внимательно посмотрел на товарищей.

— Это не входило в программу, — сказал один докер.

— Да они не для нас предназначены! — крикнул с палубы Бонасон. — Одну пушку отправят в Шербур, а две — в Гамбург. Давай вытаскивай одну, иначе не откроешь люк в нижний трюм. А тогда перейдем к смешанному грузу. Пушку потом снова поставим на место.

— Почему же не погрузили ее сразу в нижний трюм? — спросил Папильон, решив не высказывать пока своего мнения. — Что это за фокусы?

— Спроси сам у них! — ответил Бонасон. — Я в их дела не вмешиваюсь. Не больше твоего знаю.

— Положим! — тихо бросил Папильон, обращаясь к товарищам. — Все понятно! Они за дураков нас принимают. Если пушка окажется на набережной, там она и останется. Контрабанда!

— Вот это и есть пароход с оружием? — спросил один из грузчиков, — Стоило столько о нем говорить!..

Но Папильон ничего не ответил, — он уже бежал по трапу предупредить Макса.

— Макс, что же делать?

— А что говорят ребята?

— В общем — ничего. Все обалдели. Ждут, чтобы мы высказались.

Макс засунул огромные свои кулаки в карманы. Он сразу помрачнел.

— Надо смотреть в лицо фактам, — сказал он. — Могут вызвать ребят по одиночке — так труднее отказаться, чем при найме, когда мы все вместе. Может, кто и побоится, что у него отберут докерскую книжку, лишат пособия для многосемейных и прочее… Не будем обольщаться! Таким способом они могут заполучить несколько грузчиков.

— Что же делать?

— А нас достаточно, чтобы помешать, если это случится?

— Если матросы будут на стороне хозяев…

— Ну, это еще вопрос, — ответил Макс.

— Во всяком случае на них нельзя рассчитывать. — Папильон поднял руку. — Они ни слова не понимают по-французски.

— В будний день нам помогли бы ребята с верфи, а сегодня никто не работает. Мы обезоружены. Они нарочно выбрали этот день, ручаюсь. Предательский удар в спину.

— Ну, так что же делать? — снова спросил Папильон. — Мы же все-таки не станем…

— Погоди. Я думаю, не мешай! — неожиданно отрезал Макс.

— Имей в виду, Макс, — все зависит от нас с тобой, — побледнев сказал Папильон.

Макс промолчал. Папильон, не решаясь нарушить его размышления, все же робко заметил:

— Мне кажется, они хотят нас прощупать. А большой пароход идет следом и прибудет в ближайшие дни. Нарочно выбрали праздничный день, ищут, где у нас слабое место. И если мы сегодня сдадим, тогда…

— Надо вот с чего начать, — говорит Макс, направляясь к судну, — Среди ребят надо быть.

Бонасон позеленел от злости, увидев, что они поднимаются по сходням. А они молча прошли мимо, не глядя на его морду, и спустились в трюм.

— Смотри-ка! — сказал Папильон Максу на ухо, когда они оба оказались в трюме. — Что бы там ни было, а кто-то уже содрал с пушки конвертики с инструкциями и ярлыки с ящиков. Теперь им не разобраться.

Грузчики медленно окружили их, и один как бы от имени всех спросил: «Ну, Макс?»

Уж по одному только тону Макс понял, что убеждать нет необходимости. И, подняв голову, он крикнул Бонасону:

— Нас нанимали для разгрузки смешанного груза! А не для такого!

— Вы же потом поставите пушку обратно! — кричит в ответ Бонасон.

— Так мы и поверили! — ответил Папильон, чтобы поддержать Макса.

Бонасон исчез.

— Пошел за подкреплением, — предположил Мушкетер.

— Я тоже пойду за подкреплением, — заявил Папильон, поднимаясь по трапу, чтобы предупредить товарищей из второго отсека.

— Нас всех зацапают! — глухо сказал Врен, щуплый, изможденный докер, у которого было пятеро детей и старуха-магь.

— Всем заодно надо действовать, Врен… — мягко ответил Макс, взяв его за руку, и в этом дружеском жесте было больше убедительности, чем в любых словах. — Тогда им труднее будет. Да и не забудь честь докерскую, Врен!

Дальше все происходит очень быстро. Возвращается Папильон, а следом за ним появляются Бонасон, подрядчик Божо и американские матросы.

— Во втором отсеке тоже все в порядке, — говорит Папильон.

Тут вдруг и американцы, и Божо, и Бонасон как будто покорились — даже и не пробуют сломить упорство восьмерки грузчиков, стоящих в трюме за спиной Макса и Папильона. Бонасон спускается по трапу.

— Толстозадый! — шутит тихонько Папильон. — Сразу видно, не часто он в трюм спускается.

— А чего он сюда приперся? — спрашивает кто-то из докеров.

— Пусть сам объявит.

Толстый десятник шумно сопит, молча берется за чалочные цепи подъемного крана, повисшие над пушкой, и начинает сам их прилаживать.

— Ах ты, дьявол! — воскликнул Папильон и поворачивается к Максу. — Что же, мы так и будем смотреть?

Макс окидывает взглядом товарищей, ищет ответа в их глазах.

— Погоди. Ему не справиться, — говорит один из грузчиков.