— Так мы наверняка уйдем вместе, Карлотта…

— Нет, Даниель!

Она хотела крикнуть, но налетевший ветер заглушил ее голос. Она дрожит всем телом.

Андреани тоже. Но он дрожит и от страха, и от ярости. Он громко разговаривает сам с собой, чтобы ожесточить свое сердце, найти в себе силы выполнить решение, не думать о глубокой, мышиного цвета воде, которая плещется, бьется внизу о деревянные осклизлые устои пристани и набегает издалека-издалека, дробя в своих волнах лунный свет.

Андреани еле слышит слова Карлотты — так он углублен в разговор с самим собой: «Они собирались отнять у нас обручальные кольца! Ишь, чего захотели!» Он привязывает дрожащие руки жены к своей руке. «Они хотели забрать у нас обручальные кольца! Нет, получите совсем другое!»

Никто никогда не узнает, да и сам Даниель не знает, кого он называет «они».

— Даниель! Мы не имеем права! Оставь! Я закричу! — плачет Карлотта, когда он обвязывает самый длинный обрывок веревки вокруг своей и ее шеи. Они стоят щека к щеке.

Карлотта чувствует, как дрожат его руки. Зачем она была так резка! Может быть, он раздумал? И когда он крепко обнял ее, ей казалось — сейчас он рассеет ее страх…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Конец одной пушки

— А что ж в самом деле! — говорит Анри. — Не так уж часто мы ходим на рыбалку.

Действительно, очень редко они доставляют себе это удовольствие. Вообще со стороны может показаться, что раз ты вступил в партию, то уж не имеешь больше права на развлечения, на отдых. А ведь коммунисты не меньше других любят рыбную ловлю, кино, иногда не прочь потанцевать, сыграть в рэгби, перекинуться в карты за столиком кабачка. Но не говоря уж о том, что для таких удовольствий нужны деньги, как-то все реже и реже появляется желание этим заниматься, да и времени нет, и не до того. Иногда говорят, что коммунисты, отказываясь от развлечений, делают над собой усилие, что это — самопожертвование, самоотверженность… Возможно. Но ведь на душе у тебя так хорошо оттого, что ты стал участником высоких дел, которые касаются всех людей и объединяют их. Это чувство вознаграждает за все! Как только ты стал думать о других, они уже слились с тобой и начали тебя переделывать. Да еще с какой быстротой! И когда пытаешься вспомнить, каким ты был всего несколько месяцев назад, тебя охватывает чувство благодарности — сам даже хорошенько не знаешь к кому, — чувство более светлое, чем просто радость, чувство удовлетворения самим собой и миллионами самых лучших людей. И вот, чтобы не покинуло тебя это чувство, ты, не колеблясь, откажешься от любых развлечений. Жизнь не только в развлечениях. Взять к примеру Клебера — он весь захвачен, и совершенно ясно: он пойдет дальше, он не остановится. Отныне им руководит сердце. Со стороны, возможно, сочтут, что его жизнь стала еще более суровой. Он откажется от многого, в чем столько людей находит удовольствие и даже счастье, и пойдет по тому пути, где его ждет потеря сил, здоровья, а может быть, и тюрьма, и концлагерь, и смерть. Но Клебер-то знает, что он выиграл, выбрав такую судьбу. На каждом шагу его ожидает нечто более высокое, чем те радости, от которых он как будто отказался.

— Конечно, не часто рыбачим, — отвечает Робер. — А я все-таки ухитряюсь иногда выбраться половить рыбку. Мне удовольствие, и семье польза: улов принесу на обед.

На праздниках нужно хоть одно утро отдохнуть. Когда Робер позвал Анри на рыбалку, Полетта уговорила мужа согласиться. Неужели нельзя несколько часов побыть на морском приволье? Так вот обязательно и случится что-нибудь важное в это время! Это уж было бы настоящее невезение. А как хорошо провести утро на море с товарищем, ни о чем не думать, кроме рыбалки, поболтать с Робером — так, глядишь, изгладятся последние следы их размолвки.

— А я уж три месяца никак не могу собраться! — говорит Анри. — И, конечно, напрасно. Мы как-то неправильно организуем свой быт. Ведь и отдых необходим.

Но это только слова: Анри великолепно знает, что завтра он снова окунется в море всяких дел и позабудет об этих рассуждениях.

— Ну я-то организую неплохо! — отвечает Робер.

Верно. Пожалуй, даже слишком хорошо… Но нет, не стоит придираться к Роберу по таким мелочам. Тем более, что сегодня Анри сам воспользовался его организаторским талантом.

За молом лежит на дне затонувший корабль. Во время отлива корпус его почти весь поднимается над водой, но он виден и в прилив. Только в пору равноденствия его совсем покрывают волны. С год тому назад Робер установил на этом затонувшем судне шест с лебедкой для ловли рыбы сетью. Недавно он даже обзавелся лодкой.

— Некоторые бросают сеть прямо с лодки, — говорит Робер, — а я никак не могу… укачивает меня… Я предпочитаю стоять на чем-нибудь основательном… Кроме того, на судне всегда найдешь себе занятие, пока ждешь прилива… там в закоулках полно крабов и даже, знаешь, попадаются морские ежи… А как-то раз я поймал омара… правда, крошечного… он сражался с махоньким осьминогом… и я сачком его подцепил… Осьминога тоже поймал… этого уж просто рукой…

Робер обрывает фразу на каждом гребне волны, при каждом ударе веслом. Получаются какие-то качели. Робер в своей стихии — это чувствуется.

— Нынче не холодно, — замечает Анри. — А качки я не боюсь.

— Да, когда гребешь — не укачивает… а вот, когда стоишь на месте, начнет мутить… А все-таки невредно встряхнуться… Правда? Поговорить вот так… о том, о сем…

Встряхнуться невредно, конечно. Рыбаки забрались на затонувшее судно. Робер прикрепляет колышками сеть к четырехугольной раме и весь поглощен своим делом, старается натянуть получше, без складок. Но вот Анри снова начинает мучить совесть, как будто он сбежал с уроков… Ну, поехали на рыбалку. Что тут дурного? Ничего, ясно. А как-то странно чувствовать себя на отдыхе. Да хоть бы в спокойное время… А ведь сейчас столько всяких событий… Со дня на день, с минуты на минуту может прибыть пароход с оружием… А ты вот сидишь над сетью! От всего отрешился… Правда, это ведь исключение. Сегодня все отдыхают. Что может произойти? На ферме? Там ребята стерегут. Сегодня работают только на пароходе — вон он, хорошо отсюда виден. Стоит метрах в восьмистах, а кажется — до него рукой подать. Слышны голоса людей, скрип подъемных кранов, грузовых стрел, будто пароход совсем рядом. Судно американское, но не то, которое ждут. Обыкновенное торговое судно, вот и все. К таким здесь уже привыкли. Странно только, почему оно не вошло в порт, а пришвартовалось к молу. Почему? Может, и без всяких причин? Когда суда останавливаются у мола, обычно работают по восемь человек. Два трюма по восемь, два автопогрузчика и так далее. Объявлено было, что на судне смешанный груз — всего понемножку. Когда спускали краном первый ящик, он грохнулся о землю и разбился в щепки. Оказалось, в нем главным образом консервы — значит, докеры увидели, что они разгружают. Привезли еще нейлоновые чулки, галстуки, пестрые ткани — словом, на любой вкус. Но ничего нового. Ничего страшного.

— Можно спокойно ловить рыбу, — говорит Робер. — Если что-нибудь и случится на пароходе или в другом месте — все знают, где мы. Нам крикнут с берега. На лодке быстро доберемся.

— Ладно, — ответил Анри и захлопал в ладоши, чтобы согреться. — Давай, я попробую первым. Говорят, новичкам везет!

Он пустил в ход барабан, и сеть сама спустилась. Анри только придерживал ручку барабана, а то уж очень быстро крутится. Сеть ложится на воду и как будто не решается нырнуть, но постепенно намокает, вздувается пузырем и внезапно, перекувырнувшись, исчезает в море.

— Эх, хочется поскорее вытащить! — говорит Анри, входя в азарт и потирая руки.

— Да, большое удовольствие! — подтверждает Робер. — Раньше я тоже никогда не ходил на рыбную ловлю. А вот в прошлом году стал рыбачить и увлекся. Сперва, как и ты вот сейчас, чувствовал себя немножко виноватым.

— Не об этом речь, — замечает Анри. — Никто нас за это и не упрекнет, наоборот.