Гулкие раскаты смеха выплеснулись из его широкой грудной клетки.

«Все повара пьют, — сказал Роджер. — Жар плиты выгоняет из них градусы потом».

Он отворил дверь и выставил бутылку наружу, в туманную прохладу. Одинокая ворона спорхнула с ветки, оглядела бутылку и улетела, разочарованная.

Роджер захлопнул дверь, подошел и сел возле матери. Гэрет уже скрылся на кухню, плотно притворив за собой дверь.

«Мистер Фэрнивалл?» — сказала старая женщина.

«Я здесь».

«Хочу попросить вас об одолжении».

Мгновенно, как бы в предчувствии чего-то Роджер ощутил легкий укол там, где в прошлое посещение крепкие старые пальцы матери впились в его колено, настойчиво требуя, чтобы он поведал ей о тревогах сына. Однако на этот раз в ее поведении не было ни беспокойства, ни настойчивости, а скорее какая-то торжественная величавость.

«В столе есть маленький ящик».

Роджер поискал, нашел ящик.

«Да», — сказал он.

«Пожалуйста, откройте его и скажите мне, что там лежит».

Он выдвинул ящик и достал два объемистых круглых шуршащих свертка. Что это — марлевые бинты? Нет, бумажные ленты, черт побери!

«Гэрет ничего не принес, чтобы украсить комнату, — сказала старая женщина, с улыбкой глядя в огонь. — Верно, решил, что это ни к чему, поскольку я все равно не увижу, а его такие вещи не интересуют. Но когда я в последний раз была в лавке с Малдвином аккурат в канун сочельника, там сказали, что у них остались две большие связки бумажных лент, которые теперь уже никто не купит, и не хочу ли я взять их в подарок. Я, понятно, сказала — хорошо, возьму. Я подумала, что это большая любезность с их стороны, они же могли убрать их на склад до следующего рождества».

Роджер повертел неуклюжие связки в руках.

«Повесить их?» — спросил он.

«Да, да, — оживленно сказала она. — Повесьте, пока Гэрет на кухне. В буфете у меня за спиной вы найдете молоток и гвозди».

Роджер достал молоток и гвозди, распаковал первую связку, стал на стул и принялся быстро и аккуратно развешивать ленты. Через несколько минут он уже прикрепил первую связку, протянув ленты вдоль всех четырех стен под потолком. Затем взял вторую связку и протянул ленты от центра к углам.

«Ну как получилось?» — спросила мать.

«По-моему, очень красиво, — сказал он, ставя стул обратно к стене. — Конечно, может быть, у женщины вышло бы еще лучше».

«Какого они цвета?»

«Одна красная с серебром, а другая зеленая с желтым».

Мать удовлетворенно вздохнула и сложила руки на коленях.

«Я все слышал! — крикнул Гэрет из кухни. — Чего это вы там стучите молотком? Что вы затеяли?»

«Ничего, просто колем орехи, — отозвался Роджер. — Занимайтесь своим делом».

Они сидели у камина точно два заговорщика, и слышали, как Гэрет негромко посмеивается на кухне.

Несколько минут царило молчание, и Роджер подумал, не собирается ли мать возобновить свои расспросы о положении дел сына. Однако, поглядев на ее спокойное лицо, он понял, что его предположение ошибочно. Ничто не заставит ее испортить этот торжественный день суетными повседневными заботами.

Подыскивая тему для беседы, которая была бы ей приятна, он заговорил об ее покойном муже, стал расспрашивать о том, как они жили в этом доме при его жизни. Она отвечала охотно.

Гэрет уже рассказывал Роджеру, когда они в первый раз шли к нему домой, что его отец скончался пятнадцать лет назад. Теперь мать присовокупила к этому один существенный штрих: Роджер узнал, что она потеряла зрение после смерти мужа. Он понял, что их совместная жизнь была счастливой, случались, правда, маленькие трудности, приходилось экономить, мясо ели только по воскресеньям и в праздники, но судьба была к ним милостива: ни больших разочарований, ни тяжелых трагедий не выпало на их долю, если, конечно, не считать того, думал Роджер, что их единственный сын родился калекой. Впрочем, было ли это таким уж ударом для них? Быть может, он был для них — для матери во всяком случае — просто ее дитя, просто Гэрет. Да и отец, если поначалу ему и больно было глядеть на искривленное тельце младенца в люльке, утешился с годами, когда увидел, что сын вырастает на диво сильным, словно корявый, но крепкий дубок, которого ничто не сломит.

«Есть у вас фотография вашего мужа?» — спросил он мать.

«У меня в комнате», — отвечала она.

Ему приятно было думать, что она держит фотографию своего Геранта возле кровати, чтобы, проснувшись, можно было коснуться ее рукой. Конечно, так, для чего бы иначе она ее там держала? И он воздержался от дальнейших расспросов. Был ли Герант крупным мужчиной, ей под стать, или чудовищно могучим гномом, каким первоначально всегда рисовался ему отец Гэрета, останется пока неразгаданной тайной. И это правильно: не все надо непременно вытаскивать на свет.

Торжествующий возглас Гэрета, донесшийся из кухни, оповестил Роджера, что пора накрывать на стол. Под руководством матери он достал грубую белую скатерть, столовые ножи и вилки и большую вилку и нож для разрезания мяса. Винных бокалов не было, но Роджер обнаружил на полке нечто вроде стеклянной пробирки и поставил ее у прибора матери, а для себя и Гэрета достал обычные полупинтовые кружки.

«Проголодались? — крикнул Гэрет из кухни. — Через две минуты приступим».

Роджер поспешил во двор. На морозном воздухе вино остыло как раз до нужной температуры. Торопливо расспросив мать и получив указание, он нашел штопор. Быстро откупорил бутылку и только-только успел разлить вино, как Гэрет широко распахнул дверь кухни.

«Дорогу! — крикнул он. — Дорогу шеф-повару замка его королевского величества».

Он торжественно шагал вперед, гордо подняв над головой большое блюдо, на котором лежало нечто коричневое и дымящееся. Восхитительный аромат жареного мяса сопровождал его приближение к столу.

«Заяц! — воскликнула слепая. — Я чую по запаху, Гэрет. Конечно, заяц!»

Герот любовно и горделиво поставил блюдо на стол.

«Нет, не просто заяц, — сказал он. — Горный заяц. Я сам поймал его в силок. Дней пять возился с этим. Правду сказать, я поймал трех зайцев, но первые два не годились для такого праздничного стола. Один был совсем маленький зайчонок, а другой — старая зайчиха, жутко костлявая. Но этот — ух!»

Роджер с благоговейным восторгом взирал на зайца.

«Сейчас принесу овощи, — сказал Гэрет, — а вы пока помогите матери сесть к столу и поглядите, чтобы у нее все было под рукой».

Он снова скрылся на кухню и возвратился с огромной сковородой жареного картофеля, блюдом отварной брюссельской капусты и тремя тарелками, нагретыми до такой температуры, что даже он не мог держать их в своих мозолистых ладонях без салфетки.

Роджер, усадив мать на стул поближе к очагу, уже хотел было сесть сам, но тут заметил, что мать сидит, выпрямившись на стуле, подняв вверх руку и как бы призывая к молчанию.

«Гэрет?»

«Да, мама?»

«Ты все приготовил, я могу прочесть молитву?»

Гэрет положил нож для разрезания мяса и замер возле своего стула.

«Читай, мама».

«Господи наш, — произнесла мать, — вот мы собрались здесь за рождественским столом по милости твоей и благости. Семьдесят второе рождество встречаю я сегодня, и всегда, с тех пор как прорезались у меня первые зубы, ты, господи, по милости твоей и благости, посылал мне добрую еду в этот день».

Аппетитный запах жареного мяса щекотал Роджеру ноздри. Он проглотил слюну — голод уже давал себя знать, — но тишина была так глубока и торжественна, что ему не хотелось, чтобы ее что-нибудь нарушило.

«Сегодня не обычное рождество, и ты это ведаешь, господи, — продолжала мать. — Жизнь наша стала труднее в этом году и, может быть, станет еще труднее, но ты, господи, послал нам нового друга, который пришел к нам, мы не знаем откуда, и протянул нам руку помощи, мы не знаем почему, но для нас большая радость, господи, что он сегодня здесь, чтобы разделить с нами нашу трапезу».

«Аминь», — произнес Гэрет.

«И вспомнить вместе с нами рожденного в Вифлееме», — заключила свою молитву мать.