и спрашивает меня сквозь зубы:

— Читал ли ты Ницше, кореш?

— Вы меня простите,— говорю я морде,-

но я должен плюнуть в вас,

потому что поблизости нет кирпичей

а тот запас,

который я таскал в карманах, уже кончился.

— Шалишь, паря,— говорит морда,— ищи кирпич,

ищи не ленись!

И чтобы красивый был, красненький!

ШУТ

Шут!

Шут!

Шут!

Тут шут!

Шута поймали!

Пошути, шут,

по шутовству соскучились! Посмеши, шут,

по смеху стосковались!

Тащите сюда

всех царевен-несмеян! Ведите сюда

всех зареванных царевен!

Шут!

Шут!

Шут!

А шут стоит весь бледный, и губы у него трясутся.

џ Џ Џ

Они меня недолюбливают, и я их — тоже.

Но непонятно почему.

— Ты же человек,—

говорят мне они,-

и мы люди.

Все мы люди-человеки, так в чем же дело?

Действительно,

они вроде бы люди,

и я вроде бы человек.

В чем же, черт возьми, дело?

Неужто

они все же люди, а я

не совсем человек?

Неужто

я все же человек, а они

не вполне люди?

Неужели

и они не совсем люди, и я не вполне человек?

Неужели

мы так жестоко заблуждаемся? 140

БЕЛАЯ НОЧЬ

Белая ночь

стоит спиной к городу

и что-то жует-

уши у нее шевелятся.

Пожевала и обернулась — смотрит на Тучков мост и облизывается, как кошка, как большая серая кошка.

Только у кошек уши не шевелятся, когда они жуют.

Только невежливо стоять спиной к городу

так долго.

Только непонятно,

почему она уставилась на Тучков мост, совершенно непонятно.

1

Вхожу в огромный дворец, прохожу анфиладой прекрасных залов и вижу женщину красоты непомерной.

Ведь это же Клеопатра!

Она подходит,

Целует меня в щеку и что-то говорит по-древнегречески. Но древнегреческого я не знаю. Как глупої

Тогда она

что-то говорит по-древнеегипетски.

Но древнеегипетского я и подавно не знаю.

Какой конфуз!

Тогда она

говорит мне что-то по-латыни.

А по-латыни я не понимаю ни слова.

Какой позор!

Но тут она произносит по-русски:

— Здравствуйте, мой дорогой!—

И я просыпаюсь от изумления.

2

Что мне ее золотые запястья!

Что мне ее сердоликовый пояс!

— Дура!— крикну я ей

со злостью.—

С кем связалась!

Твой Антоний тюфяк, слюнтяй, размазня!

Тряпка он, твой Антоний!

— Конечно, дура,— согласится она

с улыбкой.—

Вот ты бы на месте Антония не дал маху!

— Разумеется,— скажу я

с вызовом,—

Октавиан не увидел бы Рима как своих ушей!— так и скажу.

Что мне ее в пол-лица глазищи! Что мне ее алебастровый локоть!

Ом проходит мимо, ив останавливаясь.

Он всегда,

всегда так проходит —

хоть бы раз остановился.

Он всегда проходит без остановки.

Он проходит,

на меня не глядя.

Хоть бы раз,

хоть бы раз взглянул в мою сторону — он всегда проходит, глядя прямо перед собой, он всегда, всегда проходит так важно.

Ои проходит

в двух метрах от меня.

Полметра дальше, полметра ближе —■ не более.

И всегда я говорю ему:

— Будь здорові проходящий I—

Но ни разу

он не удостоил меня ответом,

ни разу.

Он всегда,

всегда так проходит —

хоть бы раз прошел иначе. Он всегда проходит только так.

Пройдет — и нет его,

будто и не проходил.

Он всегда проходит бесследно.

& а

Умение безнаказанно ловить часы и минуты

приходит к тому, кто ловок, к тому, кто на руку скор.

Умение поселяться в чужих незнакомых душах

приходит к тому, кто крепок, кто ест по утрам овсянку.

К тебе же приходит однажды беспомощность в белой кофточке.

Она говорит тебе «здравствуйте», и ты говоришь ей «привет».

И ты угощаешь чаем незваную эту гостью,

цейлонским чаем с печеньем и яблочным пирогом.

Ты думаешь —

напьется чаю и уйдет.

Но не тут-то было —

она сидит у тебя до вечера.

Ты надеешься —

поужинает и станет прощаться.

Но, увы,—

она остается у тебя до ѵтра.

Ты уверен —

переночует и покинет тебя навеки.

Но куда там —

она живет у тебя неделями.

Когда появляются гости, ты говоришь: «Знакомьтесь, это моя беспомощность, я ее приютил».

И гости подмигивают тебе, улыбаясь — мол, недурна.

Девушка,

площадь,

собор.

Совсем юная девушка,

не очень обширная площадь, очень древний собор.

Массивный объем собора,

пустынное пространство площади, тоненькая фигурка девушки.

На девушке черные брючки и белая кофточка, площадь замощена розовой и серой брусчаткой, собор построен из красного кирпича и желтого

камня.

Собор неподвижен.

Девушка движется к собору, наискось пересекая площадь.

Фигурка девушки все уменьшается, громада собора все увеличивается.

Внимание!

Девушка подошла к собору!

Колоссальный собор и рядом

еле заметная фигурка девушки.

Собор поглядывает на нее с умилением.

Но девушка проходит вдоль стены собора и исчезает за углом.

Собор в растерянности, собор в смятении, собор в отчаянье.

Сотни лет

он простоял на этой площади!

Сотни лет

он поджидал эту девушку в белой

кофточке!

Сотни лет

ему снились ее черные брючки!

Но внимание!

Девушка вернулась!

Она снова рядом с собором!

Собор не верит своим глазам, собор не может прийти в себя, собор сияет от счастья.

Покинем же площадь, не будем им мешать.

і

ОСТОРОЖНЫЙ

Он с детства знал, что осторожность не мешает, и прожил жизнь с великой осторожностью.

Он осторожно незаметно умер и после смерти был предельно осторожен.

Неосторожным был он только раз — когда родился.

О, как он проклинал себя за это!

ВОТ В ЧЕМ ШТУКА

Любимой едой Геракла был гороховый суп с клецками.

Из книг

Совершил бы и я с полдюжины подвигов.

Задушил бы какого-нибудь льва, если бы он мне подвернулся, застрелил бы какого-нибудь вепря, если бы он от меня не убежал, поборол бы

какого-нибудь великана, если бы он

не уклонился от борьбы, отрубил бы голову какой-нибудь гидре, если бы не стало мне ее жалко, очистил бы

какие-нибудь конюшни, если бы они были завалены навозом, и раздобыл бы какие-нибудь яблоки,

если не золотые, то хотя бы серебряные.

Но не терплю я гороховый суп, вот в чем штука,—

особенно с клецками. Обожаю кислые щи,

вот в чем дело,-

особенно со сметаной.

НЕПОНЯТЛИВЫЙ

Звонил ей весь вечер, хотел сказать — люблю!

Но никто не подходил к телефону.

Утром позвонил снова.

Она взяла трубку.

— Какого черта!— сказал я ей.—

Звонил тебе весь вечер!

Где ты шляешься?—

А сам подумал:

«Не люблю я ее нисколечко!»

Но вечером позвонил опять.

— Ты знаешь,— признался я ей,—

не могу я что-то понять, люблю тебя или нет?

— Конечно, любишь!— засмеялась она.—

Какой непонятливый!

Мой друг Катулл своей подружке Лесбии собрался было подарить сережки,

да денежки с приятелями пропил.

И подарил он Лесбии бессмертье.

Бабенка эта до сих пор жива.

Она все злится на беспутного Катулла— ведь обещал же подарить сережки!

Когда я прохожу мимо них белой ночью, они смотрят на меня и молчат.

Что означает

молчание зданий,

выстроившихся в ряд

вдоль бесконечных пустынных

и глядящих на меня

не мигая

тысячами окон?

Или они просто спят с открытыми глазами?

ДУРНАЯ ПРИВЫЧКА

Долго я ковырял свою душу, искал в ней изюмину.

Да так и не нашел.

Пришел приятель и говорит:

— Ты что, не видишь?

Вся душа у тебя расковырена!—

Я покраснел