безукоризненно прямо -

чуть-чуть наклонишься, и все пропало.

Вот попробуй наклонись!

* * *

Живя на берегах Тавриды, пытаюсь писать стихи, столь же прозрачные, как воды Понта Эвксинского, и столь же бездонные.

Ибо, живя на берегах Тавриды, грешно не писать такие стихи.

И, дабы не сгорать со стыда, сочиняя мутные,

мелкие стишки, лучше не ездить к берегам Тавриды, лучше не совать сюда носа.

Однако

вышеупомянутые берега столь неотразимо прекрасны, что не ездить к ним непростительно, что не видеть их

даже преступно, что забыть о них

совсем невозможно.

Так что же прикажете делать?

Вероятно, по-прежнему пытаться писать стихи, столь же прозрачные, как воды Понта, и столь же бездонные,— вдруг получатся!

-г -Я*

Џ

На поверхности моря красное пятно.

Красиво — красное на синем!

На ярко-синей поверхности моря ярко-красное круглое пятно. Эффектно — кобальт и киноварь!

Но откуда взялось

это красное пятно?

Будто чья-то кровь

всплыла из глубины морской. Неужели кого-то зарезали там, на дне?

Звоню в милицию, а мне говорят:

— Это краска.

Красят дворец Посейдона. Старик обожает киноварь почему-то

-г

ДВА КАМУШКА

Ну что вы!

Ничего ведь и не было!

Да, да,

ничего такого и не было, ничего подобного, ничего похожего!

Ничего ведь и быть не могло похожего, ничего подобного не могло случиться!

Да бросьте вы, право — какие глупости!

Просто однажды на ливадийском пляже положил я

два маленьких серых камушка, два округлых,

обкатанных морем камушка в ямки

ее загорелых ключиц.

Потому что ямки были глубокие, потому что лежала она не шевелясь, потому что камушки

были под рукой-

только и всего.

ГОРА

Неужели это она?

Да,

кажется, это она.

Вне всяких сомнений, это она, та самая гора,

к которой не захотел подойти Магомет и которой самой пришлось идти к Магомету.

О, с каким трудом она шагала, еле волоча

свои толстенные базальтовые И какие гигантские камни сыпались с ее боков!

ноги

Подошла и остановилась в неудобной позе.

Так и стоит.

А все лишь оттого, что великому пророку было лень пройти километра два.

космос

Ну что ты смотришь на'меня, не мигая

и не говоря ни слова?

Ну что ты глядишь на меня миллиардами своих глаз и не издаешь ни звука?

Ну что ты уставился на меня своими бельмами, слепец?

Ты меня слышишь?

Ничего ты не слышишь, ничего ты не видишь и не умеешь даже мычать! AápoM

что такой огромный.

Копали-копали,

выкопали человеческий череп. Удивились,

стали копать в другом месте.

Копал и-копали-копали,

выкопали еще один череп.

Смутились,

принялись копать в третьем месте.

Копали-копали-копали-копали, утомились, немного отдохнули, снова стали копать,

откопали третий череп.

Испугались, перестали копать, задумались,

немного успокоились * и взялись копать в четвертом месте.

Выкопали целый человеческий скелет и пришли в полнейшее замешательство — оказывается, Земля — сплошное кладбище!

Бросили лопаты, загрустили.

Но вдруг развеселились. И вот они плящут, поют,

целуют женщин, плодят детей.

И правильно делают!

Хорошо быть обезьяной, и попугаем хорошо быть, и крысой, и комаром, и амебой.

Плохо быть человеком: все понимаешь. .

Понимаешь,

что обезьяна — кривляка,

попугай — дурак,

крыса — злюка, '

комар — кровопивец,

а амеба — полное ничтожество.

Это удручает.

НАСТЫРНЫЕ

Садясь обедать, я вспоминаю, что они лезут.

Принимаясь за бифштекс с луком, я думаю о том,

что они и раньше лезли. Доедая клюквенный кисель, я догадываюсь,

что они и впредь будут лезть.

Выйдя на улицу, я вижу,

что, расталкивая всех локтями, они лезут в троллейбус.

Войдя в троллейбус, я замечаю,

что, наступая всем на ноги, они лезут к выходу.

Бедные,— думаю я,— жизнь у них собачья!

Все они лезут и лезут, все вперед пролезают.

А ведь впереди-то им и делать нечего.

Скудные остатки своей совести он завернул в обрывок газеты и засунул в карман.

Последние остатки своей совести он вознамерился скормить воробьям в ближайшем скверике.

— Да ты погоди,— сказал я,— воробьи и без совести обойдутся.

— Да ты не дури,— сказал я,— побереги хоть эти остатки!

— Ха!— ответил он презрительно.— Какие-то жалкие крохи!

— Нет!— ответил он твердо.—

Лучше совсем без совести!

Его принципиальность меня поразила.

НА БРЕГЕ БЫТИЯ

Стоит один на бреге бытия,

и волны вечности у ног его шипят и пузырятся и облизывают брег.

Как очутился он на бреге бытия,

где волны вечности у ног его дробятся и пенятся и омывают брег?

Как долго будет он на бреге бытия

стоять, как статуя, и пристально глядеть на волны вечности, которые кипят и брызжутся и увлажняют брег?

Л-i

-

Возьмите за руку его и уведите подалее от брега бытия.

На бреге бытия стоять опасно.

Он любил эту женщину как-то странно.

Ему все время казалось, что ее нет.

Он все время искал ее и не находил.

— Где ты прячешься?—

спрашивал он.—

Куда ты запропастилась?

— Да вот же я!—

отвечала она

и подставляла ему свои губы.

Он устал искать и разлюбил ее.

Она ему простить этого не может.

-f

* џ џ

Подходя к музею, я замечаю толпу людей, которые живут.

Блуждая по музею, я гляжу на лица людей,

которые жили когда-то.

Выходя из музея, я думаю о людях,

которым еще предстоит жить.

Покинув музей, я вспоминаю о людях,

которых трудно заставить жить — их упрямство неодолимо.

г

Человек спокоен, вполне спокоен.

Душа его безмятежна.

Но вот возникает в ней легкое движение.

Человек уже неспокоен, человек нервничает, человек волнуется,

человек уже разволновался. Все в нем кипит, все в нем бурлит, все в нем бушует.

Целая буря в его душе, целая буря!

Страшно смотреть на человека, страшно!

Успокойся, дорогой человек, успокойся!

Постепенно, понемногу, полегоньку буря стихает.

Человек спокоен, опять спокоен.

Только где-то по краям его души еще что-то плещется и колобродит, что-то колеблется и дрожит.

-л*"

Хорошо,

что человек успокоился!

и вдруг снова буря,

снова ураган в душе человеческой и снова деревья в ней гнутся до земли и падают,

вырванные с корнем!

Дайте человеку пузырек с валерьянкой — нервы у него шалят.

Охота на химер запрещена, но браконьеры всегда найдутся.

Однажды в лесу я наткнулся на мертвую химеру.

Она была огромна и несуразна.

У нее было множество конечностей, но не было головы, совсем не было головы, не было даже намека на голову.

«Бедняжка!— подумал я.—

Эти браконьеры, не разбираясь, палят во все живое, во все, что с головой, и во все безголовое.

Хорошо бы,— подумал я,— написать стишок

и срифмовать химеру с браконьерами, хорошо бы в этом стишке изобразить охоту браконьеров, хорошо бы

описать мертвую безголовую химеру, изрешеченную пулями жестоких браконьеров».

Впрочем,

вряд ли кто поймет меня правильно, вряд ли кто поверит, что у нее не было головы, совсем не было головы.

Вряд ли кто поверит,

что даже малейшего намека на голову

у нее

не было.

Џ

Эта морда

явно просит кирпича.

Она ухмыляется, щурит глазки