я ходил и чуть не плакал — все-таки жалко было, что я тебя разлюбил, что ни говори, а жалко.

Но вечером

я снова влюбился в тебя, влюбился до беспамятства.

И теперь я люблю тебя

свежей,

острой,

совершенно новой любовью.

Разлюбить тебя больше не пытаюсь бесполезно.

-г -д*

ХВАСТУН

Стоит мне захотеть,— говорю,— и я увековечу ее красоту в тысячах гранитных, бронзовых

и мраморных статуй, и навсегда останутся во вселенной ее тонкие ноздри и узенькая ложбинка

снизу между ноздрей-

стоит мне только захотеть!

Экий бахвал!— говорят.—

Противно слушать!

Стоит мне захотеть,— говорю,— и тысячелетия будут каплями стекать в ямки ее ключиц и высыхать там, не оставляя никакого следа,— стоит мне лишь захотеть!

Ну и хвастун!— говорят.—

Таких мало!

97

7 Г. Алексеев

Тогда я подхожу к ней, целую ее в висок, и ее волосы начинают светиться мягким голубоватым светом.

Глядят

и глазам своим не верят.

-а*

НАКАТИЛО

Накатило,

обдало,

ударило,

захлестнуло,

перевернуло вверх тормашками, завертело,

швырнуло в сторону, прокатилось над головой и умчалось.

Стою,

отряхиваюсь.

Доволен — страшно.

Редко накатывает.

ВОЗВЫШЕННАЯ ЖИЗНЬ

Живу возвышенно.

Возвышенные мысли ко мне приходят.

Я их не гоню,

и мне они смертельно благодарны.

Живу возвышенно.

Возвышенные чувства за мною бегают, как преданные псы.

И лестно мне иметь такую свиту.

Живу возвышенно,

но этого мне мало —

все выше поднимаюсь постепенно.

А мне кричат:

— Куда вы?

Эй, куда вы?

Живите ниже —

ведь опасна для здоровья неосмотрительно возвышенная жизнь!

Я соглашаюсь:

— Разумеется, опасна,— и, чуть помедлив, продолжаю подниматься.

ФАКЕЛ

Вышел из трамвая — пахнет гарью.

Потрогал голову — так и есть:

волосы на голове моей полыхают.

Так и шел по Садовой как факел.

Было светло и весело мне и прохожим.

Так и пришел к Лебяжьей Здесь и погас.

канавке.

Загорюсь ли я снова?.

Как знать.

СВЕТЛАЯ ПОЛЯНА

Мой добрый август взял меня за локоть и вывел из лесу на светлую поляну.

Там было утро, там росла трава, кузнечик стрекотал, порхали бабочки, синело небо и белели облака.

И мальчик лет шести или семи с сачком за бабочками бегал по поляне.

И я узнал себя, узнал свои веснушки, свои штанишки, свой голубенький сачок.

Но мальчик, к счастью, не узнал меня.

Он подошел ко мне и вежливо спросил, который час.

И я ему ответил.

А он спросил тогда, который нынче год.

И я сказал ему,

что нынче год счастливый.

А он спросил еще, какая нынче эра. -Г -де

И я сказал ему, что эра нынче новая.

— На редкость любознательный ребенок!—

сказал мне август и увел с поляны.

Там было сыро, там цвели ромашки, шмели гудели и летала стрекоза.

Там было утро,

там остался мальчик

в коротеньких вельветовых штанишках.

Г

На берегу

тишайшей речки Карповки стою спокойно, окруженный тишиной заботливой и теплой белой ночи.

О воды Карповки, мерцающие тускло!

О чайка,

полуночница, безумица, заблудшая испуганная птица, без передышки машущая крыльями над водами мерцающими Карповки! Гляжу спокойно на мельканье птичьих крыльев, гляжу спокойно на негаснущий закат, и сладко мне в спокойствии полнейшем стоять над узкой, мутной,

сонной Карповкой, а чайка беспокойная садится неподалеку на гранитный парапет.

Все успокоилось теперь на берегах

медлительной донельзя речки Карповки.

СНЕГ

Если запрокинуть голову и смотреть снизу вверх на медленно,

медленно падающий крупный снег, то может показаться бог знает что.

Но снег падает на глаза и тут же тает.

И начинает казаться, что ты плачешь,

тихо плачешь холодными слезами, безутешно, безутешно плачешь, стоя под снегом, трагически запрокинув голову.

И начинает казаться, что ты глубоко,

глубоко несчастен.

Для счастливых

это одно удовольствие.

— Не так,— говорю,— вовсе не так.

— А как?— спрашивают.

— Да никак,— говорю,— вот разве что ночью в открытом море под звездным небом и слушать шипенье воды, скользящей вдоль борта.

Вот разве что в море под небом полночным, наполненным звездами, и плыть, не тревожась нисколько. Вот разве что так.

Иль, может быть, утром на пустынной набережной, поеживаясь от холода,

и смотреть на большие баржи, плывущие друг за другом.

Да, разве что утром у воды на гранитных плитах, подняв воротник пальто,

w -аре

и стоять, ни о чем не печалясь.

Вот разве что так,— говорю,— не иначе.

Можно любить запах грибов, быстрые лесные речушки, заваленные камнями, и романсы Рахманинова. Можно любить все это и ни о чем не тревожиться.

Но я люблю просыпаться, когда ночь на исходе, когда и утро, и день еще впереди и когда вдалеке кто-то скачет к рассвету, не щадя коня — кому-то всегда не терпится.

џ * ■*

Необъяснимо, но ребенок

так горько плачет у истока жизни.

Непостижимо, но мужчина

пренебрегает

красотой созревшей жизни.

Невероятно, но старик

смеется радостно у жизни на краю.

Что рассказать деревьям, траве и дороге?

Что показать птицам?

Что подарить камням?

Посторониться

и не мешать спешащим? Поторопиться

и прийти самым первым?

Как полезно возникнуть!

Как увлекательно быть!

Как несложно исчезнуть!

Спотыкаясь о камни, выбегаю к морю.

Оно зеленое, оно колышется, оно безбрежно, оно предо мною.

У меня много забот.

Надо позаботиться о Фонтанке,

чтобы она текла куда следует.

Надо позаботиться об облаках,

чтобы они плыли своей дорогой и не толпились на одном месте.

Надо позаботиться о кошках,

чтобы они не попадали под машины, когда перебегают улицу.

Надо позаботиться, чтобы статуи

не бродили ночью по Летнему саду, потому что они могут перепутать свои пьедесталы.

Забот полон рот,

а мне говорят,

что я живу беззаботной жизнью.

Гитара лежала на коленях у человека.

Красивая, крутобедрая, с алым бантом на грифе лежала на коленях у красивого, усатого,

с алой гвоздикой в петлице.

Струны нежно, чуть слышно гудели.

Рука человека коснулась струн.

Гитара застонала.

Рука человека ударила по струнам.

Гитара зарыдала и вся затряслась, забилась

на коленях у человека, своего повелителя,

своего мучителя, возлюбленного своего.

Рука человека упала вниз,

и гитара затихла.

Какая парочка — человек и гитара!

Он сидит у двери и фосфорическими глазами оглядывает всех входящих и выходящих.

— Подожди, миленький,— говорит ему какая-то старушка,— подожди, мой хороший, сейчас я тебе рыбки принесу!

— Погоди, негодник,— говорит ему какой-то старичок,— погоди, обжора,

сейчас я тебя курятиной угощу!

— Здравствуй, Вася!— говорю я коту.—

Ты отлично выглядишь!

Выходя, я наклоняюсь и глажу голову существу таинственному, соседу моему по вселенной.

РАЗГОВОР С ЭГОЦЕНТРИСТОМ

Охота же тебе быть в центре!

Чего там хорошего?

Зачем тебе, скажи на милость, торчать в центре?

Что за причуда!

И долго ли ты устоишь в самом центреіЦ подумай!

Но если ты собираешься, чего бы это ни стоило, утвердиться в центре, но если ты намерен, как бы там ни было, красоваться в центре, но если ты решил при любых обстоятельствах оставаться в самом центре, то пеняй на себя.

Все на свете будет вращаться вокруг твоей персоны, и надо стоять прямо,