Кто оплачивает их? Может, ответ дали бы чековые книжки общества «Американские друзья порабощенных наций»? А источник вдохновения господ из особняка — не закон ли № 86–90 «О неделе порабощенных наций»? Этот закон, оскорбляющий многие нации, был принят в 1959 году конгрессом страны, которая обязалась создать самые благоприятные условия для работы международного форума.

Закон принимали столь спешно, что впопыхах его составители объявили в числе порабощенных наций… Казакию и Идель-Урал! И с тех пор в особнячке так и не знают, что делать — выдумать ли флаг мифического Идель-Уральского царства или намалевать плакатик: «Освободим несчастных казакийцев мартобря 86 числа между днем и ночью…»

Но все это — и про особнячок и про закон — я разузнал после. А в тот день перед приходом «Балтики», сознаюсь, стоял возле ограды ООН растерянный, недоумевающий. Стерильная благопристойность недавней экскурсии — и этот шабаш! Да, шабаш — как иначе назвать то, что произошло дальше?

Из-за угла, ревя клаксонами, вынырнула кавалькада машин. Даже привычные ко всему полицейские лошади нервно переступали с логи на ногу, пятясь к тротуару и настороженно фыркая. Машины были переполнены орущими, беснующимися людьми. На палках, высунутых из кузовов, болтались повешенные чучела бородатого человека и американские звездные флаги. «Мирное сосуществование» — было написано на большом гробе, привязанном к крыше машины. Черносотенцы на «фордах» и «крайслерах» орали «Долой!», грозя кулаками зданиям ООН.

Вдруг я услышал:

— Братья, мы русские! Мы, русские, любим Америку! Скажем коммунистам: «Нет!»

В выкриках чувствовался изрядный акцент представителя второго поколения эмигрантов, выросшего уже на чужой земле. Другой голос выкрикивал те же слова по-английски. Это орали из машины, украшенной двумя флагами: американским и… царским русским!

Мгновенно вспомнились строки белоэмигрантского поэта, которые я слышал как-то от Александра Николаевича Вертинского:

Ну ладно, что спрашивать с ископаемых русских монархистов. Но американский флаг! Ведь им прикрывается вся эта кавалькада, беснующаяся перед зданием, где представители многих народов собираются для решения судеб мира.

Полицейские же, вместо того чтобы защищать достоинство флага по долгу службы и присяги, лишь регулируют скорость автошабаша, прикрывшегося звездными знаменами.

Впрочем, шабаш — это ведь нечто стихийное. А тут чувствуется направляющая рука. Вот газетное объявление: «Все на массовую антикоммунистическую демонстрацию! Обор в 6 часов вечера на 67-й улице Ист между Парк-авеню и Мэдисон-авепю. Приходите с плакатами и флагами!» Другое объявление: «Все на демонстрацию! Лица, желающие принять участие в нашей демонстрации, благоволят прибыть на сборный пункт — угол 81-й улицы и Первой авеню, куда будут поданы автобусы. Владельцы автомобилей приглашаются принять участие в автакаде».

Все оговаривалось — и флаги, и плакаты, и автобусы. Позже выяснилось, что предусматривалась даже мзда за участие в пешей демонстрации — 8 долларов на персону.

Должен сказать, к чести ньюйоркцев, что затея с «автокадой» успеха не имела. Люди, проходившие мимо, посматривали на комедиантов равнодушно-презрительно. Один из организаторов «автокады» жаловался в газете, что многие сразу отказывались брать листовки, отворачивались и хмурились. В пустынном переулке его автомобиль был оплеван, а одна пожилая дама стала кричать, что она не позволит портить отношения между Россией и Америкой, и обещала пожаловаться полиции.

Это я прочел уже на причале в свежем утреннем выпуске: вчерашние беснования дали все же материальчик моим американским коллегам! А самим бесноватым сегодня заботливо отвели изрядный загон напротив выхода с причала. Всех прогоняли, а этим — честь и место. Черные зонтики сомкнулись над загоном. Пока там не орут, боятся осипнуть до прихода «Балтики».

Мутный рассвет занимается между тем над Ист-ривер. Проплывает мимо громада плавучего крана, подмигивая красными огоньками. И такие же красные огоньки — на полицейском вертолете. Сизые чайки выныривают на мгновение из тумана и снова растворяются в нем.

Нас, советских, — кучка, затиснутая полицией и международной прессой. Пролет, где опустят трап, взят под прицел сотен объективов, пол скрыт переплетением толстых кабелей и шнуров, тут и там пробуют магнитофоны, телекамеры, ссорятся, карабкаются на ящики, на портативные раздвижные лестницы…

«Балтика» подошла в начале десятого.

Что было дальше?

Решительно ничего такого, что могло бы хоть в какой-то степени оправдать все чрезвычайные приготовления на причале.

По трапу спустились люди. Они не бросали бомб, не размахивали кулаками, не грозили уничтожить Америку. Поеживаясь под дождевыми каплями, главы делегаций спокойно подходили к микрофону.

Их заявления были краткими. Главы делегаций выражали надежду, что придут времена теплых, дружеских отношений между народами, которые они представляют, и народом Соединенных Штатов Америки. Они приветствовали талантливый и миролюбивый американский народ. Они говорили, что приехали в Нью-Йорк с намерением служить доброму делу.

Я не знаю имени чиновника, который, по-видимому, был одним из главных в группе, присланной для встречи. Он слушал, опустив глаза. Возможно, ему было стыдно — я хочу верить, что это было так, — стыдно за полицейское гостеприимство, за мелкую мстительность, за булавочные уколы, недостойные не только великого народа, но даже чиновника, которому поручены обычные нехитрые обязанности официального лица при встрече гостей.

Генеральная Ассамблея собирается на свои сессии каждую осень. Торжественное открытие происходит обычно в один и тот же день — в третий вторник сентября.

Хорошо прийти пораньше, когда медленно нарастает яркость освещения еще почти пустого зала заседаний. Он торжествен и прост. Нет ни позолоты, ни колонн. В плане зал близок к овалу. Он весь под гигантским сводом, лишь слегка наклонным по краям, у пола, и собранным в вышине куполом, в котором улавливаешь неожиданное сходство с колесом турбины.

С темно-голубых ребер купола льется вниз прожекторный свет. Стены украшают две огромные фрески работы Фернана Леже: свободно-причудливое сочетание грязновато-желтых, небесно-голубых и белых поверхностей с одной стороны, красных, белых, темно-серых — с другой.

Для делегаций — четыре секции чуть изогнутых, очень длинных столов, разделенных проходами. За каждым столом размещается по две делегации — справа и слева. Постоянных мест нет. Перед началом каждой сессии мечут жребий, кому садиться за первый стол в первом ряду. Остальные рассаживаются друг за другом строго по алфавиту.

На XV сессии первое место досталось Бирме. На том же столе, рядом, поставлена табличка Белорусской ССР, следующей по алфавиту. Австрия же и Австралия, которые в алфавитном списке стоят раньше Бирмы, оказались на этот раз за последними столами в последнем ряду: кольцо замкнулось.

Над местами делегатов боковые стены прорезаны застекленными ярусами. Там действуют фоторепортеры, кинохроникеры и операторы телевидения. Их видно, но не слышно: прозрачнейшие стекла, не мешая съемке, скрадывают стрекот и жужжание камер. Журналистам без техники, вроде меня, имеющим на вооружении лишь вечные перья и блокноты, отведен балкон позади мест делегатов.

Полукружье делегатских столов обращено к возвышению, куда ведут четыре ступени. Там трибуна из темного с прожилками камня. «С этой высокой трибуны», — говорят о ней ораторы. Но зрительно она совсем невысока, куда выше ее — облицованный светло-зелеными плитками прямоугольник, прикрывающий стол, за которым всего три кресла. В центре — место председателя Ассамблеи, справа от него — место генерального секретаря, слева — исполнительного помощника генерального секретаря. А над ними, на золотистой стене — эмблема Объединенных Наций: материки земного шара в окаймлении ветвей мирной оливы.