Я не поднимался на самый верх здания, в оффис генерального секретаря. Но мне приходилось бывать в кабинете одного из его заместителей, Евгения Дмитриевича Киселева.
Евгений Дмитриевич был в Нью-Йорке человеком новым. Я познакомился с ним в Каире, где он продолжительное время был нашим послом. Несколько грузный и все же по-своему изящный — может, это приходит с долгой дипломатической службой, — он давно страдал сердечной болезнью. Помню, я удивился, когда прочел в «Известиях» о его назначении в Нью-Йорк: вот уж место не для «сердечника»!
Направлялся я к нему — это было в третий приезд в Америку — с весьма важной дипломатической миссией: дочь, которая осталась в Москве, послала Евгению Дмитриевичу кулек с мятными конфетами «Театральные», до которых тот, как видно, был большой охотник.
Уже у лифта меня поджидала весьма любезная миссис, назвавшаяся секретарем господина заместителя генерального секретаря. Пока мы шли по коридору, она попросила у меня автограф — видимо, приняла за Важную Особу в советской литературе, поскольку г-н заместитель генерального секретаря принимал меня без промедления.
«Театральные» были вручены, самые свежие московские новости рассказаны, была помянута каирская жара. Я завел было разговор о текущей Ассамблее. Евгений Дмитриевич внимательно посмотрел на меня и спросил, что поделывает арабист, с которым я когда-то путешествовал по долине Нила.
Тут зазвонил телефон, и, воспользовавшись случаем, я оглядел кабинет. В сущности, небольшая комната. Здесь удобно принять несколько человек. А если больше? Тогда можно перейти в ближайшую комнату для совещаний. Я и раньше замечал, что в Америке редко совмещают, а может, и вообще не совмещают рабочий кабинет делового человека с залом для конференций.
В комнате стоял не очень большой стол и дрессированное кресло. Не подберу для него более подходящего слова — так легко оно передвигается по полу, не сковывает вас монументальными подлокотниками и спинкой: они свободно принимают любые положения, подчиняясь вашим движениям, вашим желаниям. Еще был маленький столик, за который обитатель кабинета может сесть напротив собеседника, так сказать, на одном с ним уровне, вместо того чтобы величественно поглядывать на него через папки и памятные подарки на письменном столе.
— Так как же Гатауллин? — вернулся к арабисту Евгений Дмитриевич, положив трубку. — Кстати, почему бы вам не навестить меня дома? Там вы мне расскажете, что поделывает наш молодой ученый.
И снова внимательно и лукаво посмотрел на меня.
Славный Евгений Дмитриевич… Он и умер на чужбине, в Нью-Йорке, в городе не для «сердечников», умер на посту, который лучше занимать людям отменного здоровья…
Но вернусь в нижние этажи секретариата. Тут все проще. В обеденные часы возле кафетерия на четвертом этаже выстраивается изрядный хвост служилого люда, обсуждающего последние новости. Всегда много людей и в просторном холле. Они неторопливо и вдумчиво изучают объявления клубов и кружков, организованных специально для служащих секретариата. Читаю афишу, несколько неожиданную для столь высокого учреждения:
ДОКТОРА РЕКОМЕНДУЮТ ТАНЦЫ для здоровья, счастья, развлечения. Вступайте в наш танцевальный клуб — вы научитесь танцевать, а также получите удовольствие от наших великолепных вечеринок.
Еще афишка:
ДЖАЗОВАЯ АССОЦИАЦИЯ ООН собирает сегодня собрание от 1 часа до 2-х на пятом этаже в комнате отдыха.
Рядом с ней:
БАЛЕТНЫЙ КЛУБ (ведет м-с Филлис Грин) продолжает запись.
И еще и еще: объявления клуба поклонников гольфа, любителей сценического искусства, клуба жен («Вступила ли ваша жена в члены нашего клуба? Если вы не знаете, чем занят наш клуб, соблаговолите взять листок-проспект внизу на столе»).
В комнате отдыха на пятом этаже, где должны собраться члены джазовой ассоциации, пока что тишина. За столиками играют в шахматы, в карты (тренировка клуба любителей игры в бридж?). Кое-кто, заняв позицию в уютном кресле, иллюстрирует изречение: «Не движась, я смотрю на суету мирскую и философствую сквозь сон».
Нет, я бесконечно далек от мысли, что служащие секретариата проводят время в праздности. И то, что клубная работа здесь на должной высоте, достойно всяческого одобрения. Я просто нарисовал картинку с натуры в подтверждение той несложной мысли, что все мы — только люди.
Но стоило ли тратить на это бумагу? Разве подобная мысль нуждается в доказательствах? Да, представьте.
Служащие секретариата, оказывается, не совсем обычные смертные. Вот присмотритесь к их списку. Там против каждого имени проставлено гражданство и условное обозначение, показывающее, на какой именно ступени чиновничьей лестницы утвердился данный труженик.
«Джи-3» — наиболее многочисленные сотрудники, занимающие далекие от вершины ступени. Еще ниже — «Джи-2» и «Джи-1». Последний ранг могут присвоить, кажется, даже рассыльному.
Буквой «Пи» определяют специалистов. «Пи», как и «Джи», имеют пять рангов. Самый высокий — «Пи-5».
В секретариате нет просто служащего или просто сотрудника. Есть старший служащий, первый служащий, второй служащий, товарищ служащего и помощник служащего. Есть главный сотрудник, старший сотрудник, средний сотрудник, младший сотрудник, Служащие — это «Пи», сотрудники — это «Джи».
А над «Джи» и «Пи» — могущественная буква «Ди», коей обозначают самого генерального секретаря, его заместителей, его помощников, главных директоров, просто директоров и главных служащих. Тут только две категории — «Ди-2» и «Ди-1».
Я бы не стал рассказывать обо всем этом подробно, если бы не вот какое обстоятельство: как только в графе проставлено «Ди-2» или «Ди-1», так в следующей графе увидишь «США». Если сам «Ди-2» не американец, то уж замещающий его «Ди-1» непременно американец. Есть, конечно, исключения, но маловато. Чуть не две трети персонала секретариата — граждане стран, входящих в западные военные блоки. А ведь организация-то международная, черт возьми! И ее устав требует, чтобы персонал подбирался на возможно более широкой географической основе.
Не знаю, каков сегодня состав канцелярии самого генерального секретаря, но при Даге Хаммаршельде там сидело 32 американца, 11 французов, 8 англичан, 5 чанкайшистов, 4 канадца, 4 бельгийца. Весь социалистический мир был представлен 3 работниками, Черный материк — двумя белыми расистами из Южно-Африканской Республики.
Помню, в день открытия XV сессии только что избранный ее председателем ирландец Генри Боленд, взволнованный и красный, неловко сел в среднее кресло за стол, похожий на зеленоватый каменный саркофаг. Кресло справа от него занял спокойный, корректный Даг Хаммаршельд. В кресло слева привычно, по-хозяйски крепко и уверенно сел господин, как будто уже виденный мною где-то.
— Скажите, пожалуйста, кто это? — обратился я к соседу.
— Вы, видимо, новичок на балконе прессы? Не знаете Андре Кордье? Правая рука Дага.
Кордье что-то зашептал на ухо Боленду. Тот кивнул головой и, взяв в руку председательский молоток, стукнул им. Кордье одобрительно кивнул. И потом на многих заседаниях я видел его в той же позе: склонится к председателю, нет, вернее, председатель склонится к нему, а он шепчет, шепчет…
А первый раз я видел его, оказывается, на выставке фото, посвященной истории ООН. Снимок был сделан в 1949 году и изображал торжественную церемонию закладки памятных камней там, где еще только строился небоскреб секретариата. Эмблема ООН трепетала на огромном полотнище. Президент США Трумэн выступал с трибуны под открытым небом. За столом сидели председатель филиппинец Ромуло, генеральный секретарь норвежец Трюгве Ли и американец Андре Кордье, его помощник. Ниже расположились заместители секретаря, мэр Нью-Йорка, губернатор штата, государственный секретарь США.
Пошло второе десятилетие с тех пор — и из шестнадцати человек, снятых под эмблемой, на прежнем посту остался один Андре Кордье. Сменялись президенты страны, ее государственные секретари, генеральные секретари ООН, а он оставался и шептал, шептал, шептал…