Однако первые же «коммивояжеры», истратив немалые деньги, привезли такой материал, что Чайковский и архитекторы, придя на цейхгаузный двор, схватились за голову: железо толстое — один вес; брусья и доски — сырые, покрытые зеленой плесенью, видимо, лежали несколько лет под открытым небом; краски — густотертые, комки в банках; веревки гнилые; инструмент не пригоден.

Погнавшись за дешевизной, несведущие коммерсанты израсходовали впустую добрую половину отпущенных средств.

Чайковский жаловался приехавшим в Пятигорск Энгельгардту и Устинову на новшества Якубовича, беспомощно разводя руками:

— Что делать?.. Написать Георгию Арсеньевичу — кляузой посчитают, но и молчать нельзя. Нововведения

господина Якубовича дорого казне обходятся... А в городе что творится! Воровства сколько развелось!..

— Вот как? При нашем правлении на Горячих Водах жуликов, кажется, мало было. Так, Николаша?— повернулся генерал к своему помощнику.

— Было да сплыло,— ответил Устинов.— Переехало в Пятигорск целое полицейское управление, во главе частной управы города стоит такой важный чин, как надворный советник Вишневский, а порядку общественного не стало.

— Ох, уж этот Вишневский!—насмешливо и осуждающе покачал головой Чайковский.— Говорили же мы Якубовичу, что не получится из него городничего. Взялся он за порученное дело сначала горячо, но не надолго хватило пороху, снова ударился в разгул с приехавшими на лечение дамами. А воровская братия не зевала. Часовщик Васька Ворон, тот, что при вашем правлении был посажен в острог, оказался на воле — выпустили. Сам-то не ходит в дело, сидит в своей мастерской, копается в часах, а шайка его по квартирам, по дворам лазает. Начали пропадать кони, в ванных отделениях часы, деньги у больных.

— Ну, а как на это дело смотрит Якубович?—по-интересовался генерал.

— Пытается Вишневского из кабака вернуть в кабинет — да что толку!

— Дело тут в способах сыска,— сказал Устинов.— Я видел, как действуют квартальные надзиратели. Получив журнал, надзиратели делают из него выписку, составляют объявления и вывешивают их на базаре, на деревьях, у входа в ресторацию, у игорных домов и других увеселительных заведений — для всенародного обозрения.

— Так это хорошо! Пусть народ знает, что пропало, и помогает управе искать похитителей!—одобрительно отозвался Энгельгардт.

— Так-то оно так. Да к громкой публикации необходима тихая работа. А этому не обучены ни Иван Егорович, ни его люди.

— А как вы ищете?—заинтересовался Чайковский, зная, что Устинов быстро вылавливал воришек, но секрет своей «системы» никому не открывал.

— Ладно, так и быть, приоткрою завесу,— усмехнулся полицмейстер. На всех бойких местах у меня свон люди. На базаре — постоянные торговки вещами, которым поистратившиеся квартиранты отдают продать то часы, серьги, кольца, то белье или платье. Для вора такая торговка — человек весьма нужный. Краденое вор никогда сам не станет сбывать, обязательно сунет бойкой бабенке. А та понесет продавать, предварительно дав знать квартальному надзирателю. Добросовестно продав вещи, она получит вознаграждение. Но вор-то уже сидит у меня на крючке, с которого не сорвется.

Во всех купальнях у Устинова были тоже свои люди для присмотра за нечистыми на руку служителями или посетителями... У источников — отставные солдаты-инвалиды. В питейном заведении — буфетчик, в . ресторации— швейцар. На выгоне, где пасется скот, непременно один-два пастуха. Даже среди цыган на таборах имеются устиновские «глаза и уши».

— А одни публикации что... Видел я такое творение Вишневского однажды: «Надворный советник Греве подал в частную управу прошение на розыск украденных из хозяйского дома вещей на сумму 1183 р. В хищении подозреваются два бродяги по фамилии Васильев и Зайчиков, приписанных к Волгскому казачьему полку и проживающих в станице Горячеводской...» Скажите, господа, какова польза от этих объявлений?.. В них все распубликовано: и кто подозревается, и где воров надобно защучить. Разве они полезут в расставленные сети?..

— Да, недоброе у вас, в Пятигорске, творится,— горестно сказал Владимир Сергеевич.— И все оттого, что в Петербурге не утвердили наш проект. Несчастные Воды! Не было о них настоящей заботы и теперь нет...

«ВОЗМЕЗДИЕ»

В Пятигорск приехал областной прокурор генерал-майор Худинский, высокий, тонкий как жердь человек весьма строгих правил, как и подобает стражу порядка. Войдя в канцелярию окружного стряпчего Панарского, тоже человека на вид строгого, Худинский извлек из папки стопку документов с жалобами, положил их на стол и вынес приговор:

— За такие безобразия вас всех здесь нужно привлекать к ответственности!

Панарский поспешно надел на нос пенсне и стал читать жалобы. Первым было прошение пятигорского купца Рахманова и бывшего предводителя Кизлярского дворянства Арешева о том, что городской голова Кон-дратий Афанасьев занял у них по одной тысяче рублей на постройку лавки и до сих пор не отдает долг. Кроме того, начал строить козни против них: первого обвинил в утайке доходов дабы скрыться от налогов, второму приписал самовольный захват земли для расширения усадьбы. Обращались они в окружной суд, но там не стали разбирать гражданский иск, а послали дознавателей для подтверждения претензий городского головы, и те, разумеется, обнаружили утайку доходов и самовольный захват земли. Но кто из торговых людей не утаивает свои доходы, кто из местных жителей Пятигорска не прихватывает самовольно лишних пятнадцать-двадцать аршин земли при расширении собственных усадеб?

«Мы, конечно, виноваты в своих грехах,— писали Рахманов и Арешев,— но это не дает право городскому голове не возвращать долг, а окружному суду — не разбирать гражданский иск. Заступитесь за нас, господин областной прокурор, приведите к порядку городские и окружные власти Пятигорска...»

Вторая жалоба была от владельца питейного заведения Барышева, который писал о том, что городской голова не только сам часто заходит в его заведение, пьет, ест бесплатно, но и стал приводить с собой чиновников- казначейства и полицейского управления. Барышев не против того, чтобы Афанасьев посещал бесплатно питейный дом, на то он и власть; не против и чиновников окружных угостить раз-другой, но постоянно поить-кормить задарма такую ораву каждую субботу — дело накладное, разор настоящий. «Обращаться к старшим окружным начальникам я не посмел — опасно. Тот же Кондратий так прижмет, что завоешь волком...»

Третья жалоба была анонимная, без подписи. Анонимщик, по всему видно, приказчик, писал, что чиновники городской и окружной управ занимаются вымогательством. Придут покупать товар, цена обозначена, а они — «дорого», требуют купца. А купец, когда ему доложишь об этом, затрясется от страха, машет рукой: «Продай, за ту цену, которую дают!» Чиновнику-то то-пар продашь за полцены, а с простого люда приходится драть вдвойне, наверстывая упущенное...

Четвертым был рапорт командира 22-й пехотной дивизии генерал-майора Фролова, который доносил командующему войсками на Линии о том, что он, находясь на лечении в Пятигорске, был жесточайше оскорблен и унижен. На квартире, где он жил, у него украли именное оружие —шашку с золотым эфесом; вдобавок увели с пастбища пару вороных коней. О краже он заявил в частную управу, был там вежливо принят, но вежливость сия обернулась полнейшим бездействием по розыску похищенного и похитителей. Он до глубины души возмущен поведением и отношением к служебному долгу городничего, надворного советника Вишневского. «Ежели на мою просьбу он так реагировал,, то легко представить, как он относится к людям, чей ранг и положение ниже... И пятигорский комендант подполковник Якубович смотрит на бездеятельность городничего сквозь пальцы. О сих безобразиях считаю своим долгом донести вашему превосходительству, имея в. виду вмешательство вашего превосходительства в преступное пятигорское дело и наказание виновных».

— Что скажете, Яков Алексеевич?— кивнув на жалобы, едко спросил окружной прокурор.