— Газеты сообщают, что обыск, произведенный у Грехэма после его исчезновения, не дал результатов, — осторожно заметил Уайтхэч.

— Да, газеты вынуждены были так сообщить, — согласился Бурман. — Такую информацию им дали. Вы понимаете: в интересах обороны… Но в действительности кое-что найти удалось…

— Позвольте: газеты сообщали, что при обыске присутствовал Чьюз.

— Записи зашифрованы. Очевидно, Чьюз не обратил внимания.

— Чьюз?! — воскликнул Уайтхэч. — Уж слишком это было глупо!

— Ну, не знаю, — с досадой сказал Бурман. — Может быть, записи нашли позже. Да что вы? Неужели воображаете, что я вмешиваюсь во все эти мелочи? Мне доставили, и я подумал, что это может заинтересовать вас. Вот…

Бурман вынул из стола пачку бумаг и положил перед Уайтхэчем. Это были фотокопии. Уайтхэч глянул на первую страницу и узнал: общий шифр его, Грехэма и Ундрича. Сдерживая волнение, он быстро перелистал. Сомнений не было: он держал в руках записи Грехэма.

— Посмотрите, профессор, — любезно говорил Бурман, но Уайтхэчу казалось, что за этой любезностью кроется злорадная ирония. — Посмотрите… Возможно, пригодится…

"Мерзавец! Провокатор!" — со злобой думал Уайтхэч, но записи взял и даже улыбнулся.

— Я просил бы вас не задерживать, профессор… — в спину уходящему Уайтхэчу сказал президент.

Уайтхэч мчался на машине в свою лабораторию. Записи лежали во внутреннем кармане пиджака и жгли грудь. Несколько раз он порывался вынуть их, рассмотреть, но сдерживался… Итак, они украли… украли…

Уайтхэч приехал к себе, отдал приказ секретарше не беспокоить его, никого не принимать и заперся в кабинете. Он положил пачку на стол, но долго не решался прикоснуться к ней. Ведь это же воровство, воровство! Он, Уайтхэч, станет сейчас вором! Но если Чарли погиб, что ж, погибать и его открытию?.. Однако Чарли не хотел отдавать его… Не хотел… А почему не хотел? О, эти никчемные, сентиментальные мечты о науке, работающей только для человечества, не имеющей права работать на войну!.. Неужели он, Уайтхэч, не посмеет быть выше этого?..

Уайтхэч склонился над столом и стал быстро перелистывать записи. Пока старое, старое, вместе записывали… Дальше, дальше! Ага, вот… Собственная запись Грехэма… Какое совпадение: Чарли двигался тем же путем… А вот новое, совсем новое… Нет, Чарли выбрал другой путь… Боже мой, как просто и оригинально!.. Почему же Чарли мог, а он, Уайтхэч, не мог, не догадался, не понял? На мгновение от обиды на несправедливость судьбы делается темно в глазах, буквы расплываются… Но вот он снова хватает записи, вгрызается в них острым взглядом, рассматривает чертежи…

Уайтхэч очнулся поздно ночью… Все прочитано… Секрет открыт… От волнения у него дрожат руки, кружится голова… Он открывает дверь кабинета. Секретарша ушла, никого нет… Он залпом выпил стакан воды…

Весь следующий день он не выходил из кабинета. Ему казалось, что, едва он покажется, по его лицу поймут, что именно случилось. Записками через секретаршу он распорядился доставить ему нужные материалы, подготовить приборы. Под вечер он прилег в кабинете на диване и заснул тревожным сном. В полночь проснулся и бросился к часам. Пора! Все ушли, осталась только охрана…

Он прошел в лабораторию…

Секретарша, как обычно, пришла первой, в десять часов утра. Затрещал телефон. Требовали профессора. Да, сейчас же! От президента… Как, профессор еще не пришел? Но дома его тоже нет. Хорошо, сообщить, как только придет.

К одиннадцати стали сходиться сотрудники лаборатории. Главный зал лаборатории был заперт. Профессор работает! Один работает, всю ночь работал…

Около полудня Уайтхэч вышел. Глаза его запали, лицо похудело, черты стали еще более резкими, острыми. Так измениться за одну ночь! Он ничего не сказал, и никто не посмел беспокоить его вопросами.

— Звонили от президента, — сообщила секретарша.

— Соедините, — распорядился Уайтхэч.

— Хорошо, сейчас приеду, — говорил он через минуту в трубку.

Итак, секрет открыт… почти открыт. Уайтхэч сделал то же, что и Чьюз: крысы и мыши под воздействием лучей моментально погибали. Конечно, этого недостаточно для военного применения лучей. Но попытка усилить эффективность их действия пока не удалась. Работа Чарли как-то странно обрывается… Может быть, он дальше не пошел? Однако он сказал тогда, что лучи открыл. Конечно, если ставить себе ту же цель, что Чьюз, она достигнута: микробов лучи уничтожают. Но ведь в своей лаборатории они искали лучей, которые уничтожают людей… Странно… Не мог же Чарли считать это завершением работы…

Что ж, придется еще поработать… Главное, уже можно кое-что продемонстрировать… Придется пойти на эту уступку. Что поделать: его положение и так пошатнулось, а если и теперь, когда ему передали чертежи Грехэма, он будет тянуть, его смогут вообще отстранить. Поручат тому же Ундричу — черт их знает, где они его скрыли. А фотокопию записей они, конечно, оставили у себя.

Словом, основательно поразмыслив, Уайтхэч решил, что теперь поздно идти на попятный. Надо было раньше отказаться, не брать записи у Бурмана. Может быть, через месяц-другой он сам бы достиг тех же результатов…

Если бы они продолжали работать с Грехэмом вместе, они вместе достигли бы тех же результатов: вероятно, Грехэм внес бы больше — что ж, надо сознаться в этом перед самим собой, — но все-таки лучи они назвали бы "лучами Уайтхэча-Грехэма", Грехэм сам настаивал бы на этом… Правда, Чарли не хотел отдать их для войны. Но это предрассудки!.. А раз Чарли нет, нечего с ним и считаться…

Что случилось с Чарли? Бурман, вероятно, знает… Но как спросить так, чтобы не показать, что их игра разгадана? Признать, что понимаешь эту игру, значит, признаться перед ними в воровстве изобретения Грехэма!..

И тут сознание Уайтхэча возмущается. Нет, он не вор. Это Чарли изменил, ушел… Какое право имел он это сделать, когда Уайтхэч принял его, как сына, подготовил его, вложил ему в руки эту работу? Что с того, что Чарли, как более молодой, оказался сильней и талантливей? Без Уайтхэча он ничего не мог бы. И уйти — ради чего? Ради наивных мечтаний! Нет, это ты, Чарли, — изменник, вор, ты хотел украсть у Уайтхэча известность, славу!

Несмотря на этот убедительный монолог, предстоящий разговор с Бурманом был очень неприятен Уайтхэчу: себя легче убедить, что ты не мерзавец, чем убедить в этом другого, особенно если понимаешь, что тот, другой, тоже мерзавец и знает в этих делах толк!

— Скоро? — прямо спросил Бурман, когда Уайтхэч вошел к нему в кабинет.

— Потребуется еще работа, опыты… — осторожно сказал Уайтхэч.

— Недели хватит?

— Возможно…

— Отлично…

Уайтхэч откланялся, дошел до двери и, вдруг обернувшись, спросил:

— Господин президент, о Грехэме сведений нет?

— Нет. Очевидно, ему удалось ускользнуть.

Раздражение охватывает Уайтхэча: какой же подлец Бурман! Ведь он отлично знает, что Чарли не бежал, и все-таки клевещет!

Внезапно решившись, Уайтхэч говорит:

— Простите, но невероятно, что Грехэм, задумав бежать, оставил свои записи. Свои обвинения газеты основывают именно на отсутствии записей в квартире Грехэма. Но мы же знаем…

— Не все ли равно: бежал, похитили… — с досадой перебил Бурман. — Важно, что его нет. И, очевидно, надо расстаться с надеждой увидеть его.

— Грустно… — сказал Уайтхэч. — Он был мой любимый ученик. И мне не хотелось бы, чтобы его имя смешивали с грязью.

Бурман с удивлением посмотрел на Уайтхэча.

— Личные симпатии приходится подчинять более высоким гражданским чувствам, — наставительно сказал он. — Вообще же я вам сочувствую, — господин Бурман склонил голову. — Вы правы: это грустно. Ваш любимый ученик мог бы избежать неприятностей. Он сделал большую оплошность, покинув столь заботливого учителя.

Уайтхэч ушел, раздумывая над смыслом последней фразы: в ней, несомненно, заключалась злая ирония. Он кипел от негодования: Бурман толкнул его на подлость, а теперь издевается! И все так устроил, что у него, в сущности, и выбора не было.