— А как вам понравилась лестница из тряпок, сестра Хочкисс? — спрашивает старая миссис Дамрелл. — Зачем, во имя Божие, могла ему понадобится…
— Вот самыми этими словами я и сказала в ту же минуту сестре Оттербек, она вам сама подтвердит. Она говорит, вы только посмотрите на эту тряпичную лестницу, а я, говорю — да, говорю, посмотрите, говорю, на нее, на что, говорю, могла она ему понадобиться. А она, и говорит …
— Но как они, господи прости, вообще этот жернов туда заволокли? И кто эту дыру прокопал, кто…
— Самые мои слова, брат Пенрод! Я так сестре Денлап — передайте мне патоку, ладно? — так сестре Денлап в ту же минуту и сказала, как же они, говорю, этот жернов сюда заволокли? И ведь без посторонней помощи, вот ведь что — без помощи! Подумать только! Нет уж, говорите мне что хотите, говорю, а помощь у них была, да еще какая помощь-то, говорю; у этого негра дюжина помощников имелась, и я бы шкуру спустила со всех негров этого дома, говорю, а узнала бы, кто ему помогал, говорю, больше того, говорю, я бы…
— Дюжина, вы сказали! — да ведь и сорок человек столько всего не понаделали бы. Возьмите пилы из столовых ножей и прочее, это ж сколько на них трудов положено было; а ножку кровати такой пилой отпилить — неделя работы для шести человек; а что этот негр из соломы соорудил на кровати, а…
— Ваша правда, брат Хайтауэр! Именно так я и сказала самому брату Фелпсу. Он говорит, что вы об этом думаете, сестра Хочкисс? О чем, говорю, брат Фелпс? А он — да вот о том, как эту ножку от кровати отпилили, а? Что я думаю? — говорю. — Я думаю, что она не сама себя отпилила, кто-то другой, говорю, ее отпилил; вы уж как хотите, а такое, говорю, мое мнение, можете его в расчет не принимать, говорю, но уж такое оно есть, мое мнение, говорю, а если у кого получше имеется, говорю, так пусть его выскажет, вот и все. И говорю сестре Денлап, я говорю…
— Да, забодай меня кошка, чтобы столько всего наворотить, сестра Фелпс, нужно было полон дом негров согнать и заставить их аж четыре недели потеть каждую ночь напролет. Вы хоть рубашку возьмите — она ж до последнего дюйма покрыта тайными африканскими письменами и все кровью написаны! Тут не иначе как целый невольничий корабль потрудился. Господи, да я бы два доллара отдал тому, кто мне их прочитает, а что до негров, которые их написали, порол бы подлецов, пока они…
— Так вы думаете, это ему люди помогали, брат Марплс? Пожили бы вы в нашем доме немного, так по-другому запели бы. Господи, да они тут тянули все, что им под руку попадалось, а ведь мы, должна вам сказать, все время настороже были. Рубашку эту прямо с бельевой веревки стянули! А простыня, из которой лестница сделана, — я вам и сказать не могу, сколько раз они ее крали, а мука, а свечи, а подсвечники, а ложки, а старая железная грелка, а тысяча других вещей, которые мне уж и не упомнить, а мое новое ситцевое платье — и ведь все мы: я, Сайлас, Сид и Том, день и ночь за домом следили, я уж говорила, но ни лица, ни ногтя, ни волоса их не углядели. А в последнюю минуту они, нате вам, проскользнули у нас под носом и оставили всех в дураках, — и ведь не только нас, бандитов с Индейской территории тоже, — и преспокойно ушли с негром, хоть за ними шестнадцать человек и двадцать две собаки по пятам гнались! Говорю вам, это побивает все, о чем я когда-нибудь слышала! Да никакие бесы лучше и ловчее не управились бы. И сдается мне, не иначе как бесы тут и орудовали, потому что — вы же знаете наших собак, самые лучшие собаки в округе, — так ведь ни одна же из них следа-то не взяла! Вот объясните мне это, если сумеете! Хоть кто-нибудь!
— Да, это уж…
— Господь всемогущий, я сроду…
— Господи помилуй, да я бы…
— И дом обокрали, и…
— Боже милосердный, я бы побоялась и жить-то в таком…
— Жить побоялись бы! — да меня они до того запугали, сестра Риджуэй, что я и спать ложиться боялась, и просыпаться боялась, ни сесть, ни встать без страха не могла. Ведь они же могли украсть и… — господи, ну, вы и сами понимаете, в какой тревоге я всю вчерашнюю ночь провела. Бог мне свидетель, я боялась, что они кого-нибудь из детей украдут! До того дошла, что у меня мысли в голове стали путаться. Сейчас-то, днем, это дурью кажется, но я сказала себе: там, наверху, спят мои мальчики, и никого рядом с ними нет и, видит Бог, так мне стало не по себе, что я тайком поднялась наверх и заперла их комнату! Честное слово. Да и любой бы запер. Потому что, когда тебя так пугают, и пугают, и каждый раз все сильнее, ты уж совсем соображать перестаешь и какие только глупости не делаешь, и начинаешь думать: вот, положим, я мальчик, сплю наверху один, а дверь не заперта, и…
Она примолкла, и, по лицу ее судя, удивилась чему-то, а потом медленно так повернулась и уставилась на меня. Ну, я встал и пошел прогуляться.
Говорю себе: я смогу лучше объяснить, почему нас утром в комнате не оказалось, если пройдусь немного и поразмыслю. Да так и сделал. Правда, далеко уходить не стал, боялся, как бы тетя Салли кого-нибудь за мной вдогон не послала. А вечером, когда гости разбрелись, я подошел к ней и стал рассказывать, как нас с «Сидом» разбудили шум и стрельба, а дверь была заперта, но нам же хотелось посмотреть, что там к чему, вот мы и спустились по громоотводу, ладони все поободрали, больше мы так спускаться не станем. А дальше я пересказал ей все, что раньше дяде Сайласу наплел, и она сказала, что прощает нас, что, может, все было и правильно, потому как, чего же еще от мальчиков ждать, у всех у них ветер в голове гуляет, и раз никакой беды из этого не вышло, так она, сдается ей, лучше будет благодарить небеса за то, что мы живы, и благополучны, и все еще рядом с ней, чем станет волноваться из-за того, что прошло и быльем поросло. Поцеловала она меня, погладила по голове и о чем-то печально задумалась, а потом вдруг как вскочит на ноги и говорит:
— Господи-Боже, ночь уж на дворе, а Сида все нет! Что же такое стряслось с мальчиком?
Я вижу, удача сама мне в руки просится, и говорю:
— Давайте я сбегаю в город и отыщу его.
А она:
— Ну уж нет. Оставайся здесь, хватит с меня и одного запропавшего. Если он не вернется к ужину, твой дядя сам за ним съездит.
Ну, к ужину он не вернулся, и после ужина дядя уехал.
Возвратился он около десяти, расстроенный, поскольку Тома даже следов никаких не сыскал. Тетя Салли ужасно разволновалась, но дядя Сайлас сказал, что тревожиться особо не о чем — мальчики они и есть мальчики, сказал он, вот увидишь, утром Сид объявится, живой и невредимый. Однако тетя ответила, что все равно посидит немного, подождет его, и свет зажжет, чтобы ему издали видно было.
А когда я спать отправился, она поднялась со мной и свечу прихватила, и уложила меня, и одеяло мое подоткнула, и так вокруг меня суетилась, что я почувствовал себя совсем мерзко, даже в глаза ей взглянуть не мог; а после она присела на краешек кровати и долго-долго разговаривала со мной, и все о том, какой чудесный мальчик Сид, ей, похоже, хотелось говорить о нем, говорить и не останавливаться; и все спрашивала меня, не думаю ли я, что он в лесу заблудился или, может, утонул, а вдруг он где-то лежит сейчас, вот в эту минуту, страдающий или мертвый, а ее рядом нет и помочь ему она не в силах — и замолчала, только слезы по щекам катятся, а я стал говорить ей, что с Сидом все хорошо, что утром он непременно домой вернется; и она сжала мою руку, а может, и поцеловала меня, и попросила повторить еще разок, и еще, потому что ей от этого легче становится, ведь вон сколько у нее бед всяких и горестей. А когда собралась уходить, взглянула мне прямо в глаза, твердо и ласково, и говорит:
— Я не стану запирать дверь, Том, да и окно с громоотводом, они тоже тут останутся, но ты ведь будешь хорошим мальчиком, правда? Ты не сбежишь? Ради меня.
Видит Бог, мне жуть как хотелось сбежать, выяснить, что с Томом, да я и собирался это сделать, но после таких ее слов не смог бы, даже если бы мне несколько царств за это дали.