— Тяни! — кричали, подбадривали друг друга на палубе.

После долгой бестолковой суетливой толкотни, канат все-таки удалось вытянуть. Акула бешено вертелась на палубе, сшибая с ног всякого, кто пытался к ней приблизиться.

— Эх-ма! — Рогозин вывернулся из-под удара хвоста, перепрыгнув через него, вскинул топор, и, что есть силы, врезал им по основанию акульего черепа. На палубу хлестнула кровь.

Акула продолжала еще минут десять извиваться, но ее судорожные движения становились все более замедленными.

Наконец, чудовище в последний раз изогнулось и замерло.

Малинин подошел, вспорол ножом жесткую кожу, проник рукой в недра акульего тела, вращая в нем ножом, а затем вытащил обеими руками сердце и бросил его на доски палубы.

Сердце вдруг запульсировало и начало двигаться по палубе лягушачьими прыжками.

4 августа. 15 час. 00 мин.

— Я приношу свое искренние извинение, — обратился к Некрасову Бурковский. — Нервы в последнее время — ни к черту…

— Я Вас понимаю, — сказал Некрасов. — И забудем об этом.

— Благодарю, — Бурковский едва кивнул. Промолчал, как бы раздумывая, сомневаясь, стоит ли продолжать, но затем сказал. — Думаю, нам с вами нужно как-то определиться. С двоевластием на корабле придется кончать, оно нас погубит. Особенно тревожат дрязги между матросами и бывшими каторжниками. А это народ такой, долго терпеть не будет…

— И что Вы предлагаете?

— Предлагаю навести порядок. Начнем с того, что объявим команде, кто из нас капитан. Я согласен служить под Вашим началом.

Некрасов помолчал, глядя на порванные, измочаленные паруса, потом спросил:

— А вы никогда не слышали, Бурковский о Новгородском Вече?

— Вече? Простите, что такое Вече?

— Я так и думал… Вы, европейцы, не знаете нашей истории. А зря, ей Богу. У русских тоже есть чему поучиться. Вече — наше старинное изобретение. Может, в будущем Россия вновь к нему вернется. Было бы очень неплохо. Мы-то с Вами, увы, до этого времени не доживем.

Некрасов, все более воодушевляясь, принялся рассказывать о древнерусской республике, о том, как новгородцы сообща решали все государственные дела, сами всенародно выбирали главу их славного вольного города — Господина Великого Новгорода.

— Что ж, можно попробовать, — выслушав Некрасова, сказал Бурковский. — Команду мы пока плохо знаем. Любопытно убедиться, что о нас с вами люди думают.

4 августа, 16 час. 04 мин.

Команда барка «Святая Анна» ела акулу.

— Их там, акул этих, — навалом, — с трудом пережевывая резиновые акульи жилы, сообщил Ваня. — Так бы жил в этом океане-море…

— Так бы и гнил, — оторвался от жесткого мяса бывший солдат. — В этом своем море-океане.

Подошел Бурковский.

— Присаживайся, барин, — поднял глаза солдат. — Не побрезгуй.

— Что вы все заладили — барин, барин… — махнул рукой Бурковский. — Какой я вам барин, — Бурковский обратился к боцману. — Давай-ка, Тимофей, строй команду.

…Бесконечно было море.

И бесконечно было уныние на лицах оставшихся в живых людей.

— Давайте решать, братцы, — сказал Бурковский. — Кораблю без команды не быть. Мы пока — не команда. Сброд! В первую очередь, нам необходим капитан. Единый над всеми начальник!

— А как же свобода? Равные среди равных? — крикнул из строя молоденький солдат.

— Да, — кивнул Бурковский. — Свобода, а не анархия. Должна быть дисциплина. Иначе всем нам — смерть!

— Опять хомут на шею? — не унимался молодой солдат.

— Варежку закрой! — цыкнул на него Рогозин. — Дело говорит.

— С сего дня, — продолжал Бурковский, — прошлого у каждого из нас нет, оно забыто. Начинаем новую жизнь. Впереди — опасный путь. Потому выберем сейчас одного из нас и доверим ему нашу общую судьбу. Любое распоряжение капитана будет для всех законом. Приказом. Вот деньги. Сейчас вы опустите в шапку одну из двух монет. Медную те — кто за меня, серебряную — те, кто за мичмана Некрасова.

— А ежели я захочу какого другого? — засомневался один из каторжников.

— Кого ж это? — спросил его такой же оборванец.

— Себя к примеру! — ткнул в грудь каторжник.

— Тогда, Вася, — подтолкнул его в плечо товарищ, — тогда кидай в шапку золотой.

4 августа, 17 час. 00 мин.

Малинин долго считал монеты, вынимая их из шапки. По левую сторону клал на бочку — серебряные, по правую — медные. И оказалось их поровну. Золотых в шапке не нашлось. Может потому, что золотых у команды барка «Святая Анна» отродясь не водилось.

Узнав о столь неожиданном результате, на корабле вначале впали в растерянность и недоумение, которые, впрочем, вскоре сменилось взрывом всеобщего веселья.

— Ну, смех! Ребята, будем пилить корабль! Одна половина поплывет с мичманом, а другая со Стефаном!

— Не, не так! Давайте к голове Некрасова приделаем пузо Бурковского! Получится преотличный капитан! Всем на вкус!

— А лучше наоборот. К польской голове — русскую задницу. Смешнее выйдет!

Некрасов понял — вот он, критический момент. Еще секунда — и эта разношерстная толпа, эти морские скитальцы с искореженной судьбой, измученные, голодные, все разнесут! Им теперь и черт не брат! Уж если самые уважаемые люди на корабле — нуль, чего еще ждать? Нет ни закона, ни узды! Гуляй! И пропадай все пропадом!

— Всем построиться! — крикнул Некрасов.

Его приказа послушались. Может еще и потому, что за внешней бравадой в каждом на корабле росла, все более укоренялась, тревога: хорошо, сейчас посвистим, покричим, погогочем — а что дальше? Дальше-то жить надо… Впереди полная неизвестность и грозный океан. И нет ему ни конца ни края…

— Я обращаюсь ко всей команде, — негромко начал Некрасов. — Как видно — вам на все наплевать. Вам все равно, кто будет вашим капитаном — я или поручик Бурковский. Вам все равно — плыть мы будем или тонуть. Но я, офицер русского флота, не допущу хаоса на корабле. Нам необходим единоначальник. Коль скоро среди нас нет согласия, пусть им будет поручик Бурковский. Он доказал свою храбрость и рассудительность. Сейчас же все надо решить. Поднимите руку — кто за капитана Бурковского.

Подняли руки почти все.

И тогда Бурковский встал перед строем и сказал: — Все мы теперь одна семья, а я ваш отец перед совестью и Богом. Любое ослушание будет караться смертью. Оружие сейчас у всех отобрать, к нему приставить охрану. Если у кого есть сомнения — пусть скажет тотчас. Я не буду чинить препятствий и дам последнюю шлюпку с последней водой и провизией. Ответа не последовало, и Бурковский закончил: — Мы идем искать вольную землю и построим на ней коммуну. Не будет меж нами панов и холопов. Как только мы сойдем на вольную землю, я стану вровень с вами и буду столь же усердно трудиться в меру сил своих и без отлынивания.

4 августа, 22 час. 40 мин.

Эту речь слышал Петя. Сегодня под вечер он решился — несмотря на запрет Рогозина — покинуть трюм. Ждать больше было невмоготу. Нельзя больше откладывать возмездие. Петя чувствовал, что силы с каждым днем оставляют его. Сегодня — или никогда уже!.. Сейчас он видел спину врага совсем близко. Бурковский стоял в одиночестве на корме, держал в руках Библию, шептал молитву по-польски, крестился, глядя на восток.

Петр стал подкрадываться, сокращая расстояние для последнего броска, вытащил нож.

— Стой, — прервав молитву, не оборачиваясь спокойно сказал Бурковский.

Петя застыл.

Бурковский подошел к нему, отобрал нож.

— Ступай за мной.

Они спустились в капитанскую каюту.

— Будешь спать здесь, — Бурковский бросил возле койки половик — Никуда не сметь выходить.

Раздался стук в дверь.

— Нельзя! Я занят! — крикнул Бурковский. За дверью стихло.

— Что, мальчик, решил меня убить? — Бурковский опустил руку на голову Пети. — А ты знаешь, что человек не имеет права лишать жизни другого человека?