Выздоровленіе мое шло очень медленно и я чувствовалъ себя настолько слабымъ, что не могъ достаточно тщательно провѣрить корректуры первыхъ трехъ трагедій, надъ которыми работалъ четыре мѣсяца въ этомъ году. Это было причиной того, что два года сп}ютя по ихъ появленіи въ свѣтъ, окончивъ все изданіе, я исправилъ ихъ и переиздалъ отдѣльно. Сдѣлалъ я это, чтобы удовлетворить требованіямъ искусства и, главнымъ образомъ, своимъ собственнымъ; ибо, вѣроятно, лишь весьма немногіе замѣтятъ измѣненія въ стилѣ. Каждая поправка въ отдѣльности не имѣла большого значенія, но общее впечатлѣніе на много з'лучшилось и, надо надѣяться, что это будетъ оцѣнено если не теперь, то въ будущемъ.
Глава XVIII.
ТРЕХЛЪТНЕЕ ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ПАРИЖЪ.—ПЕЧАТАНІЕ ПОЛНАГО СОБРАНІЯ ТРАГЕДІЙ,—ОДНОВРЕМЕННОЕ ПЕЧАТАНІЕ ДРУГИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
ВЪ КЕЛЪ.
Рука аббата Калузо давно зажила, и онъ долженъ былъ вернуться къ своимъ литературнымъ занятіямъ въ Туринѣ, гдѣ занималъ мѣсто секретаря Академіи Наукъ. Передъ окончательнымъ отъѣздомъ въ Италію емзг пришла мысль предпринять экскз'рсію въ Страсбургъ. Возможность провести съ нимъ еще нѣкоторое время заставила меня рѣшиться сопутствовать ему, хотя я и чувствовалъ себя еще слабымъ.
Моя Дама присоединилась къ намъ, и мы выѣхали въ октябрѣ. Среди другихъ достопримѣчательностей мы посѣтили Кельскз'ю типографію, прекрасно обставленную Бомарше, который самъ кз’пилъ Бэскервильскій шрифтъ для различныхъ изданій полнаго собранія сочиненій Вольтера. Красота шрифта, быстрота работы, счастливый случай, сведшій меня съ Бомарше еще въ Парижѣ, все это подало мнѣ мысль воспользоваться его типографіей для печатанія моихъ остальныхъ произведеній, по отношенію къ которымъ я опасался строгостей французской цензуры, не болѣе снисходительной, чѣмъ итальянская. Я всегда съ отвращеніемъ подчинялся этому предварительномз^ осмотрз', но не потому, чтобы стоялъ самъ за полнзчо свободзг печати. Я никогда не позволю себѣ написать ничего, могущаго вызвать чье-либо недовольство или обиду. Въ дѣлахъ печати Англія всегда останется для меня единственной достойной подражанія и дѣйствительно свободной страной. Полная свобода совѣсти, уваженіе къ добрымъ нравамъ, сдержанность въ выраженіяхъ—всегда бз’дз-тъ единственными законами, которымъ я охотно подчиняюсь.
Воспользовавшись позволеніемъ Бомарше прибѣгнз’Ть къ его замѣчательной типографіи, я оставилъ для печатанья рукопись пяти одъ подъ общимъ названіемъ „Свободная Америка". Эта небольшая вещь должна была служить пробой, вполнѣ меня зщовлетворившей. Въ продолженіе двухъ лѣтъ я только тамъ печаталъ свои произведенія. Я получалъ каждзчо недѣлю корректз'ры въ Парижѣ и послѣ исправленія отсылалъ ихъ обратно. Иногда я мѣнялъ нѣкоторые стихи цѣликомъ. Моему рвенію способствовало страстное желаніе совершенствованія и рѣдкая любезность кельскихъ метранпажей, которой я никогда не смогу нахвалиться. Въ противоположность имъ, служащіе у Дидо перепортили мнѣ много крови, заставляя дорого доплачивать за каждз'ю перестановку словъ; такъ что если обыкновенно въ жизни поизучаешь поощреніе за исправленіе ошибокъ, то я, напро-
ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФШРИ.
16
тивъ, долженъ былъ платить за исправленіе или замѣну моихъ промаховъ.
Мы вернзглись изъ Страсбурга въ виллу Кольмаръ, и нѣсколько дней спз'стя, къ концу октября, мой другъ уѣхалъ въ Тзфинъ. Болѣе чѣмъ когда-либо было мнѣ тяжело лишиться его милыхъ и мудрыхъ совѣтовъ. Мы оставались въ деревнѣ весь ноябрь и часть декабря, пока организмъ мой медленно оправлялся отъ тяжелаго потрясенія. Полубольной писалъ я кое-какъ второго „Брута “. Я рѣшилъ, что это послѣдняя моя трагедія; она должна была печататься въ самомъ концѣ, и у меня оставалось еще много времени, чтобы привести ее въ наилз'чшій видъ.
Какъ только мы пріѣхали въ Парижъ, гдѣ меня надолго задерживало изданіе сочиненій, я сталъ искать подходящаго жилища. Мнѣ посчастливилось, и я нашелъ очень спокойный и веселый съ виду домъ, одиноко стоявшій на бульварѣ С.-Жерменскаго предмѣстья, въ концѣ улицы Монпарнассъ. Здѣсь было з’единенно, передо мной разстилался прекрасный видъ на даль полей и чистый воздухъ врывался въ мое окно. Все это напоминало мнѣ мою виллу въ Римѣ у термъ Діоклетіана. Всѣ лошади были со мной, и я уступилъ почти половину ихъ возлюбленной, такъ какъ она нуждалась въ нихъ, а мнѣ нз’жно было сократить свои расходы и развлеченія. Теперь я могъ безпрепятственно погрз'зиться въ трудное и скз'чное дѣло печатанія, на которое у меня и ушло три года.
1788.
Въ февралѣ 1788 года моя Дама получила извѣстіе о смерти мз'жа, настигшей его въ Римѣ, черезъ два года послѣ того, какъ онъ покинулъ Флоренцію. Въ этомъ не было ничего неожиданнаго, такъ какъ за послѣдній мѣсяцъ у него часто повторялись припадки. Къ моему удивленію, освобождавшая ее смерть мужа, въ которомъ она не привыкла видѣть друга, сильно огорчила ее. Въ ея печали не было ни преувеличенія, ни притворства, чуж-
дыхъ ея открытой, несравненной душѣ. Я не сомнѣваюсь что, несмотря на значительную разницу лѣтъ, онъ могъ бы найти въ ней если не возлюбленную, то вѣрнаго друга, не оттолкни онъ ее грубостью и пьянствомъ.
Печатаніе моихъ сочиненій продолжалось весь 1788 г. Окончивъ редактированіе четвертаго тома, я принялся за составленіе статей, которыя хотѣлъ помѣстить въ концѣ тома для поясненія каждой трагедіи. Въ этомъ же году кончилось и печатанье въ Келѣ „Одъ“, „Діалога**, „Этруріи" и „Стихотвореній". Послѣ этого я въ слѣдующемъ году принялся съ еще большимъ жаромъ за работу, чтобы скорѣе покончить все. Въ августѣ въ Парижѣ были готовы шесть томовъ моихъ трагедій, а въ Келѣ мои двѣ статьи въ прозѣ „О государѣ и литературѣ" и „О тиранніи". Послѣ этого я уже ничего не печаталъ въ Келѣ. Въ теченіе года мнѣ попался на глаза мой „Панегирикъ". Замѣтивъ въ немъ нѣсколько недостатковъ, я рѣшилъ, исправивъ ихъ. переиздать его у Дидо такъ же тщательно, тѣмъ же шрифтомъ, какъ и мои остальныя произведенія. Я помѣстилъ въ тотъ же томъ оду на взятіе Бастиліи, очевидцемъ котораго я былъ, и заключилъ ее нѣсколькими словами, относящимися къ послѣднимъ событіямъ. Остались не напечатанными „Авель", къ которому я хотѣлъ прибавить еще нѣсколько другихъ трагеломедій, и переводъ Саллюстія, который я оставилъ, не желая болѣе встз’пать на опасный и непроходимый путь—лабиринтъ переводчика.
Глава XIX.
НАЧАЛО СМУТЫ ВО ФРАНЦІИ, ПРЕВРАЩАЮЩЕЙ МЕНЯ ИЗЪ ПОЭТА ВЪ БОЛТУНА.—МОЕ МНѢНІЕ О НАСТОЯЩЕМЪ И БУДУЩЕМЪ ЭТОГО ГОСУДАРСТВА.
Съ апрѣля 1789 г. жилъ я въ непрерывномъ безпокойствѣ, опасаясь, что постоянно вспыхивающіе, послѣ созыва Генеральныхъ Штатовъ, мятежи помѣшаютъ мнѣ
довести до конца изданіе моихъ сочиненій, и послѣ столькихъ трудовъ и затратъ я пойду ко дну со своимъ грзг-зомъ почти уже при входѣ въ портъ. Я спѣшилъ какъ только могъ. Но не такъ постзчіали мастера у Дидо, превратившіеся въ политикановъ, въ свободомыслящихъ, цѣлыми днями читавшіе газеты и обсуждавшіе законы вмѣсто того, чтобы набирать, править и выпз’скать книги. Я думалъ, что сойду съ з'ма отъ безпокойства, и потомзг велика была моя радость, когда мои трагедіи, наконецъ, были закончены и упакованы, и ихъ отослали въ Италію и другія страны. Но радость эта была недолга. Событія все ухудшались. Съ каждымъ днемъ въ этомъ Вавилонѣ становилось неспокойнѣе и опаснѣе, все болѣе и болѣе омрачались дз’мы о 63'дуіцемъ для тѣхъ, кто, подобно моей Дамѣ и мнѣ, къ сожалѣнію, вынз’жденъ былъ жить въ Парижѣ и имѣть дѣло съ этими мартышками.
1790.
Вотъ уже болѣе года я молчаливо наблюдаю печальныя послѣдствія ученой безпомощности этого народа, который, какъ давно зоке такъ тонко замѣтилъ нашъ политическій пророкъ Маккіавелли, з'мѣетъ болтать обо всемъ, не будучи въ состояніи правильно дѣйствовать и доводить начатаго до конца. Я глз'боко огорчался тѣмъ, что священное и высокое дѣло свободы было предано, подмѣнено и обезславлено этими полз'-философами; отвратительно было видѣть эти полу-истины, полу-преступде-нія, и въ общемъ лишь одну безполезность. При видѣ З'грожающаго вліянія войска и адвокатовъ, изъ которыхъ такъ нелѣпо хотѣли сдѣлать основу новой свободы, у меня было одно желаніе—скорѣе покинуть эту зловоннзчо больницу, скопище несчастныхъ и безз'мныхъ.