И он не ошибся.

На обратном пути она быстро стала прежней Бэбс, путешествие помогло ей выздороветь. Бармен на борту корабля был весьма опытным дельцом: Бэбс пила все, что он ей рекомендовал. Кроме того, в уборных там были вентиляторы, в столовой — панели из красного дерева, а сладкие как сироп ритмы джаза провожали пассажиров до самых кают. Да, этот пароход оказал на состояние Бэбс подлинный терапевтический эффект. Она была не из тех женщин, что обременяют себя долгими сантиментами. Ей хотелось заполучить Кармине, а впоследствии она убедилась, что выбор ошибочен. Ее репутации это повредит (как можно до этого допустить — репутация, по мнению Бэбс, была самым главным в жизни). В присутствии нового человека она прежде всего думала: «Какого он мнения обо мне?» Поэтому Бэбс решила забыть этого скверного мужа, чьи замашки, словечки, буйные выходки казались ей такими позорными. Она сделала это без угрызений совести. Так закончилось приключение — она не хотела употребить слово «попытка», — которое не оставило ни единого следа в ее сердце. Так бывает с брошенным в воду камнем: легкое завихрение, круги разошлись, и все. Снова гладь.

Настал день прибытия в Нью-Йорк.

То, что издали казалось гигантским лесом из камня, превратилось в порт, в набережные, в монументальное великолепие города. У причала Бэбс заметила медленно вырастающий розовый силуэт. Эта была тетушка Рози. Пухленькая тетушка Рози, оживленно подпрыгивающая, взмахивавшая руками. Это ее маки взлетали вокруг шляпки. Бэбс окликнула ее, вытащила носовой платок и, наклонившись через борт, радостно им замахала.

Бэбс вдруг сказала, что черные волосы всегда кажутся грязными, такими их делает жара. Это выглядело как первое признание.

— А разве я об этом не предупреждала? — вскричала тетушка Рози. Она торжествовала.

Потом Бэбс начала рассказывать о Сицилии, слово «восхитительно» то и дело повторялось.

На родину она вернулась просветленной.

Глава IV

Он сказал себе: «Я пропал», услышав над собой шум. На высоте его головы появились чьи-то ноги. Он еще раз подумал: «Пропал», — в полном убеждении, что человек, которому принадлежали эти ноги, убьет его. И поспешно закрыл глаза, чтобы не видели, что он еще жив.

— Ты меня слышишь?

Голос казался скорее смущенным, чем грозным. Опять:

— Ты меня слышишь?

И Джиджино удивленно приоткрыл глаза. Он быстро оглянулся и увидел себя лежащим на земле. Решил, что умирает, и снова потерял сознание.

Как в тумане слышал он шум, чьи-то шаги, голоса. Ему показалось, что на плече у него лежит чужая рука, и он застонал.

— Опять в обмороке, — пробормотал голос.

И Джиджино понял, почему он ничего не чувствует.

Самым неприятным было что-то мокрое, что текло по спине. Пот? Нет, пот не такой липкий. Значит, кровь.

— Надо заткнуть, черт возьми…

Кладут повязку, пытаются прекратить кровотечение, что-то говорят.

«Меня, кажется, перевязывают», — подумал Джиджино.

Он попытался совладать с головокружением, силился ровней дышать и медленно приходил в себя. Увидел подвал, в который через отдушину проникал свет и запах рынка — едкая смесь соли, прокисших водорослей и влажных корзин для рыбы. Это были знакомые запахи. Он повернул голову, осторожно оглядел потолок, а потом заметил человека, черные очки которого так дико выглядели в этом погребе. Он подумал, что ошибся. Но темень не была уже такой плотной, и сомнение отпало: это был тот самый американец, который хотел убить его, теперь он стоял рядом и улыбался. И улыбка у него была другая, робкая, почти смущенная, не такая самоуверенная, как прежде.

— Мне очень жаль, — сказал Кармине. — Я в самом деле очень сожалею.

— Меньше, чем я, — злобно ответил Джиджино. Но он тут же сдержался, подумав: «Злиться сейчас не время», и договорил: — Ну ладно, привет, — уже более примирительным тоном, вежливо, мягко, как молодой человек, пришедший в гости.

— Привет! — ответил Кармине.

И между Джиджино и тем, кто ударил его ножом, начался почти спокойный разговор.

— Зачем мы здесь? — спросил Джиджино.

— Люди помогли нам укрыться.

— На рынке была полиция?

— Да.

— А, я так и понял, — сказал Джиджино.

— Что ты понял?

— Эти люди думали, как себя выручить.

— Выручить? От чего?

— От всего… Мы в неподходящее время вдруг стали драться у их дверей. — Джиджино подумал и добавил: — Как бы то ни было, они правильно поступили. Я здорово рисковал.

Кармине огрызнулся:

— Так ведь я еще больше тебя рисковал, а?

Джиджино здоровой рукой показал, что это не так.

— Нож-то был у меня, — опять сказал Кармине.

— Ах, это! Драка — это пустяки. Тут найдешь, как отбрехаться. — Джиджино вздохнул. — У меня дело серьезней. Я торгую без патента. Пять раз попадался. Здесь не такая уж легкая жизнь, понимаешь?

Кармине молчал. Сердце его наполнилось глубокой жалостью, и это необычное чувство захватило его целиком. Он не мог без сочувствия смотреть на этого подростка, лежавшего перед ним, опершись на локоть, как сраженный на арене гладиатор. Какой серьезный взгляд, и эта горькая складка у рта при таком вызывающем голосе и нраве скверного мальчишки. Забыть бы жалость и сменить ее на злость, которой он был прежде объят. Вот что требовалось Кармине. Но он с трудом проговорил:

— Знаешь, парень, ты вывел меня из себя.

Но не почувствовал злости. Только усилилась щемящая душу нежность, поднимавшаяся в Кармине.

Продукты в погреб спускали сверху на веревке.

Каждый раз, когда открывался люк, чтобы спустить вниз корзину с едой, раздавались ободряющие голоса:

— Ну как там, все в порядке?

Или же:

— Ну что, мужчины, дело идет на лад?

— Появлялись лукавые лица, из люка они видели решительные, блестящие глаза, кто-то подмигивал и говорил:

— У входа четверо стоят. Но увидите: сдрейфят они. Как только они уберутся, мы вам сообщим.

И люк захлопывался.

Можно было подумать, что жители этого дома занимаются только тем, что обманывают полицию и срывают ее планы.

Однажды из люка появился доктор. Как с неба свалился. Сказал, что живет в этом квартале и обо всем знает.

— И потом, — сказал он, — я бываю тут и там, я привык.

Он ничуть не был смущен. Пациенты, спрятанные в погребе, его не пугали, может, работа в подвале была его тайной утехой.

Джиджино он осмотрел с большим вниманием.

Нож вошел под лопатку. Рана была серьезной и очень глубокой.

— Он потерял много крови, — сказал обеспокоенно доктор. Потом посмотрел на кончики своих ботинок, на землю и добавил: — Сделать бы переливание.

И все повторял: «Переливание, переливание…», продолжая глядеть на свои ботинки, как будто оттуда могла хлынуть нужная больному кровь.

Кармине выслушал все указания с видом опытной сиделки. Нужно было поить раненого, делать ему в определенные часы перевязки. Доктор рекомендовал полную неподвижность. Потом справился, не собираются ли они что-нибудь передать своим родным. Он бы смог им помочь, пусть скажут.

— Моя жена в «Палермо-Паласе», — сказал Кармине.

— Знаю, — прервал его доктор. — Портье — мой друг. Сообщим. А ты?

Джиджино пожал плечами.

— Быстрей, — настаивал врач. — А то твоя мать кинется искать тебя по полицейским участкам. От нее неприятностей не оберешься, лучше предупредить.

Джиджино зло процедил сквозь зубы:

— Ни матери, ни адреса.

Тогда доктор жестом показал: «Ладно, ладно. Ни о чем больше не спрашиваю».

Люк открылся, и врач исчез, оставив им целый арсенал дезинфицирующих средств.

Джиджино принял как должное заботы своего бывшего врага. Он давал приказания, а Кармине выполнял их с быстротой человека, немного озадаченного, но сознающего свою вину.