— Неужели не нравится? — нетерпеливо повторил Джиджино.

Бэбс взяла цветы, но Кармине резким движением оттолкнул букет.

— Я забыл бумажник, — сказал он, роясь в кармане. — Оставил его в отеле.

Ни секунды замешательства. С королевской непринужденностью Джиджино вручил свой букет Бэбс.

— Я их дарю, мадам, — сказал он.

И в его гордом голосе прозвучала юношеская щедрость.

— Забери цветы, — ответил Кармине.

— Да это ж подарок, — возразил Джиджино.

— С какой стати! Оставь нас в покое. Мы завтра возьмем у тебя букет.

Джиджино глянул с презрением.

— Вы так думаете? А если завтра мне не захочется продавать?

Он сделал туманный жест, указывая то ли на небо, то ли на малоприятное загадочное будущее, потом повернулся на каблуках и снова принялся бегать и неистово вопить, предлагая свой товар.

Букет остался в руках Бэбс.

— Какая дерзость! — прошептала она. — Зачем я ему улыбнулась? Как глупо…

Кармине поднялся.

— Скоро вернусь, — сказал он. Он зашел в отель и вернулся, желая расплатиться с Джиджино.

На тумбе неподалеку от Бэбс продавец жасмина подсчитывал свой доход. Кармине подозвал его.

— Держи свои деньги, — сказал он.

Но Джиджино не обратил внимания. Он собирал монеты в столбики: лиры с лирами, сантимы с сантимами.

— Слушай, вот твои деньги, — повторил Кармине.

— Мои деньги? Какие? — спросил Джиджино, даже не посмотрев, и поспешно добавил, как будто боясь, что Кармине перебьет его: — Извините меня, мосье, но тут не все можно купить. Разве кто платит за подарки?

— Не в этом дело, — настаивал Кармине. — Я тебя ничем не оскорбил. А деньги бери, отдаю то, что должен. Ну…

И он протянул ему тысячу лир. Купюра произвела глубокое впечатление на Джиджино. Он не ожидал такой суммы и молча со страхом рассматривал деньги.

— Здесь слишком много, — сказал он.

А Кармине настаивал:

— Да нет же… нет, — чтоб его успокоить.

Джиджино нерешительно взял билет и поднялся с тумбы.

Он был маленького роста. В глазах его возник странный испуг и злость.

— Я сейчас покажу вам, — сказал мальчишка, — что я с ними сделаю. Вот что…

Он сказал это с яростью, с бешенством и, подойдя к Кармине, бросил ему в лицо смятую разорванную бумажку.

— Нужны мне ваши деньги! Разве я, — вопил Джиджино, — милостыни просил? Не лезьте ко мне!

Кармине так хотелось его вздуть, но парень уже умчался, исчез за поворотом улицы. Кармине вернулся к Бэбс.

— Уйдем отсюда, — сказал он. — И побыстрее!

Она встала. Уже светало.

— Эти американцы! — шепнул чей-то голос за соседним столиком.

Кармине быстро прошел мимо группы людей, сидевших на скамейке, и нескольких мужчин, куривших под деревом.

— Американцы, — ответил голос со скамейки.

— Эти американцы… — сказал еще кто-то из тех, кто стоял под деревом.

Бэбс не выносила такого тона, а враждебные глаза Кармине, очень светлые (ой казалось, белые от злости), его странная улыбка сквозь сжатые губы заставили ее раскаиваться в том, что она поехала сюда вместе с ним, этим злым, бешеным человеком. «Как я была слепа», — думалось Бэбс. Потом она успокоилась, старалась убедить себя, что нервность Кармине вызвана усталостью, жарой, нелепым случаем с Джиджино, и отправилась в душ.

Кармине слышал, как она раздевалась, сбросила туфли, пустила воду, как открывала какие-то флакончики, чистила зубы. Потом стало тихо, Бэбс, наверно, решала, какую выбрать прическу. Через несколько минут она выйдет такой эффектной, холеной, светлокудрой… Кармине вздохнул. «Даже в пеньюаре она подражает иллюстрациям своего журнала…» И вдруг подумал, что только непричесанная, неряшливая женщина могла бы вызвать его чувственность. Он закурил, чтобы приободриться, но настроение не улучшилось, ничего не хотелось. Ему были противны все повадки и обыкновения Бэбс. Может, ей захочется поговорить, спросить о чем-то? Или ей придет в голову заняться любовью и она скажет ему об этом, да еще тем серьезным тоном, который так не соответствует подобным случаям.

Минуту спустя вышла из ванной Бэбс. Она подошла к кровати, и Кармине умоляюще посмотрел на нее. Он так жаждал молчания, одиночества. Готов был убежать отсюда. Во всем этом он винил только себя. «Ты безумен, — думал Кармине, — совсем безумен». Но ему хотелось на улицу, в толпу, к свету, к шуму и, может быть, даже к женщине в пестром платье из бара на Морском бульваре. В сущности, он был счастлив только при временных связях. И невольно думал, что создан для женщин легкого поведения, ведь лишь с ними ему хорошо.

На следующий день Кармине отправился к портному на Виа-Руджеро-Сеттимо. Он вернулся от него одетый в белый костюм из легкой шелковой ткани, в приталенном пиджаке, в черном галстуке и широкополой панаме. У него был такой довольный, уверенный вид. Бэбс удивилась этой метаморфозе, инстинктивно отклонилась в сторону, когда он хотел обнять ее.

— Что-нибудь неладно? — спросил Кармине.

— Нет, нет, — ответила она.

Что она могла сказать? Что он стал ей чужим, далеким, непонятным и что этот новый костюм усугубляет такое ощущение? Она была подавлена. Все эти перемены в Кармине начались после его приезда в Палермо. Но если хорошо поразмыслить, то, может быть, и раньше, тогда, когда сын Альфио Бонавиа покинул гавань Нью-Йорка. Он отправился в море, как в паломничество к святым местам.

Бэбс чувствовала себя разочарованной и взволнованной, искала хоть какую-то зацепку в недавнем прошлом. Может, удастся что-то изменить? Увы! Ей было нечем себя утешить. Каждый поступок, каждое слово Кармине были для нее неприемлемы.

Как быстро и охотно он вернулся к склонностям беспечных жителей юга, узнать нельзя этого американца, знавшего прежде цену времени, деловитого, сознающего могучую силу денег, мечтающего об успехе. Прошло всего несколько дней, а он уже в плену восточной лени.

Сначала он отдыхал после обеда, потом уже целые дни проводил как в столбняке. Нечувствительный к жаре, мошкаре, уличному шуму, Кармине пребывал в каком-то полусне, и это пугало Бэбс. Проснувшись, он закуривал, заказывал черный кофе, пил его и снова засыпал. Во сне он вздрагивал от какого-то беспокойства, дрожал и даже издавал злобные выкрики, видимо встретившись с Джиджино. Он продолжал переживать обиду, нанесенную ему мальчишкой. Невнятно ворча сквозь зубы, он вскакивал с постели и опять засыпал с оскорбленным и злым выражением лица.

А Бэбс в это время, лежа на влажных простынях, утоляла свою жажду художественных эмоций, пользуясь бедекером. Планы городов и карты указывали ей, где расположены достопримечательные церкви, дворцы, которых она никогда не увидит. Комната пахла дымом и кофе. Такой образ жизни ненормален, вреден, думала Бэбс, к тому же по возвращении ей не о чем будет рассказывать. Настроение у нее было самое отвратительное, «Хватит с меня этого человека, — шептала она. — Целый день валяется… К чему он мне?..» Присоединялась и досада, вызванная отсутствием комфорта: горячей воды нет, едва теплая, кофе чересчур крепок. Палермо внушало ей ужас.

Случалось, что Кармине вставал спозаранку и сразу устраивался в пижаме на балконе. Там он сидел, вглядываясь в полуоткрытые двери комнат напротив с острым любопытством разорителя гнезд.

Балкон, полузакрытый полотняным тентом (одна из тамошних традиций, это позволяет создать интимный уголок), его просто гипнотизировал. Там постоянно находился какой-то старик, до пояса голый. Может, он вставал раньше Кармине или ложился позднее. Только никогда балкон не был пустым, всегда торчал тут этот тощий как скелет человек в мятых брюках. Кармине схитрил и раз проскользнул на балкон на рассвете, а другой раз глубокой ночью. И что же? Старик никуда не исчез, он был тут.

— Странно, — говорил Кармине. — Что он может тут делать день и ночь?..

— Он задает себе тот же вопрос на твой счет! — с раздражением заявила Бэбс.