Альфио был счастлив, торжествовал. Выбор Кармине превысил все его надежды. Бэбс такая современная, молодая девушка, такая деятельная, а журнал, где она работает, просто золотое дно. Как все замечательно получилось, она сделает Кармине счастливым. Альфио без конца любовался ее белокурой красой. Он никак не мог представить ее «после»… Бэбс в объятиях, в постели, в жизни его сына. Нет, как бы все это вдруг не исчезло! Альфио был суеверен. И постоянно ждал беды. Он знал за собой эту наследственную склонность к пессимизму и стыдился ее, как болезни. Если самому не противиться черным мыслям, от них не избавиться. Внезапно он почувствовал что-то похожее на головокружение. Все смешалось как в тумане. Ни светловолосая Бэбс, ни убедительный голос Флер Ли не заслонили неотвязный призрак. Лицо Марианины. Он снова был в плену своего прошлого. Она в день свадьбы. В своей голубой кофточке. В той самой квартире… Как назывался тот отвратительный тупик? Там, где они провели свою первую брачную ночь, в их спальне сушилось белье, а они сами были так голодны, что долго не могли уснуть. Как он ее любил! Все это ее только забавляло — сам Альфио, голод, мучивший обоих, мокрое, плохо отжатое белье и эти капли, стучавшие о пол: «ток… ток… ток…» — отчетливо, как тикает будильник. Как прекрасна она была! Сколько лет он желал только ее одну, здесь, на этом матрасе, брошенном на пол, восхищался черным потоком ее волос, притягивавшим его, любил ее груди, забавно смотревшие в стороны, впалую линию ее чресел, эту божественно очерченную линию. О Марианина! И потрясенный Альфио взмолился: «Боже всемогущий, храни ее… Она еще дитя. Дай ей радость — пусть смеется, как это было в ту ночь». Ох, как болит. Будто душа рвется на части.

Старый Чезарино, вошедший в зал с новым запасом бутылок, был поражен видом Альфио. Они знали друг друга уже более сорока лет, с того самого дня, когда Бонавиа появился в квартале и открыл в своей кухоньке столовую для эмигрантов. Ничто не могло ускользнуть от глаз Чезарино, если это касалось Альфио. Волоча ноги в новых туфлях точно так же, как он волочил их в домашних, Чезарино подошел, и послышался шепот.

— Что за муха тебя укусила? — спросил неодобрительно официант.

— Загробная тень, дорогой мой.

Чезарино пожал плечами.

— Нашел время…

— Не все происходит по нашему желанию, — устало ответил Альфио.

— Ну ладно, выпей, черт возьми…

Он пошел за бутылкой.

Альфио налил полный стакан. Третья порция помогла ему ощутить, что все замечательно, а Бэбс как невестка очень даже соответствует его вкусам. Да, Кармине удачлив…

А Калоджеро упорно молчал. Ему было трудно говорить. Что за черт? Не рок ли это? Почему именно он из всей семьи говорит по-английски с таким отвратительным акцентом? Это его стесняло. Пробовали все, что возможно, даже уроки. Не помогло. Это было что-то мучительное. Звук «ю» у него был похож на жалобное тягучее «у». Его плохо понимали. Этакий акцент — это еще стыдней, чем родиться евреем… Вот он и молчал. Но чтоб подбодрить себя, Калоджеро сжимал под скатертью руку Агаты и шептал ей на своем наречии нежные слова. Это было приятной игрой: говорить с Агатой тайком от всех на родном языке, отдохнуть от такого бедствия, как этот английский — горькая чаша, которую приходилось ежедневно пить до дна.

— Надеюсь, что я больше походил на влюбленного, чем он, — сказал Калоджеро, глядя на Кармине.

— Откуда мне знать?..

Агата покачала головой, закрыв глаза, — только ей одной свойственный жест. Повторила: «Откуда мне знать?», пожав плечами, будто и в самом деле не знала этого. У них обоих была одинаковая неприязнь к определенности в речи, к решительным «да», безжалостным «нет», к трезвым истинам, лишенным всякой тайны. Их привлекала расплывчатость, неясность, неопределенность, такими бывают сновидения, и это не обман, а полуправда.

Калоджеро прикидывался, что он ей верит.

— Так ты не знаешь? В самом деле не знаешь?

— Твое сердце меня избрало, это я знаю. А Кармине слушал рассудок.

— Моя Агатушка, я люблю тебя, все-то ты знаешь… Ты умница, колдунья!

Калоджеро улыбался и шептал ей, что скатерть, скрывающая сплетение их рук, заменяет им простыню.

Агата обняла его.

Бэбс сидела в сторонке от Кармине и не интересовалась им, а он был так занят, что для невесты у него и минуты не оставалось. Никто не притворялся, у них был самый непринужденный вид. Кармине, как мужчина, которого трудности только вдохновляют, занялся покорением Флер Ли. А Бэбс была убеждена, что счастье их совместной жизни зависит от эффектности ее улыбок.

Они хорошо понимали друг друга и действовали заодно, но в этом было что-то тревожное. Как будто два поезда на большой скорости мчатся к станции. Чистая случайность вызвала их одновременное прибытие, и никто этого не мог предвидеть. Тем не менее гостям показалось, что Бэбс и Кармине — чета подходящая, и каждый на свой лад это понял. «Вся жизнь впереди, еще нацелуются», — заметил Альфио. «Она из него сделает, что ей угодно…» — подумала Флер Ли, которая рассматривала брачную жизнь только в этом аспекте. «Он полюбит ее и со мной будет ладить, — говорила тетушка Рози и добавляла: — Мы станем друзьями, такими друзьями…» Она не забывала подумать о себе. И Теодору не могли прийти в голову сомнения относительно этой свадьбы. «Все, что делает дядя Кармине, хорошо, — думал он. — Надеюсь, когда придет время, и у меня будет такая счастливая рука». Агата «говорить о таких вещах» (она никогда не произносила слова «чета») не любила, ей казалось, что это стыдно и ни к чему. Всякие намеки просто неуместны, зачем вмешиваться в личную жизнь Бэбс и Кармине? «Они друг друга избрали», — говорила Агата и этим ограничивалась. Она считала, что излишние толки о том, что это брак без любви, только могут навлечь несчастье. И вообще подобная болтовня была ей чужда. Один лишь Чезарино засомневался. В кухне шеф-повар спросил его:

— Ну что? Как дела наверху, все ладно?

Чезарино ответил:

— Они из разного теста.

Но, может быть, ему это показалось?

Альфио был возмущен до крайности.

— Ты шутишь, что ли? — спросил он у сына.

Но Кармине не шутил. Он уже заказал билеты.

— Да ты хоть посоветовался с ней?

— А зачем? — ответил Кармине.

Тогда Альфио рассвирепел, он был в такой ярости, на которую способны только итальянцы, люди из народа, вопил, жестикулировал. Обрушился на Кармине, как на мальчишку, который сам не понимает, что натворил.

— А ты знаешь, что там увидишь? Люди с голоду умирают. Мне стыдно за тебя, Кармине. Да, стыдно… Кого может интересовать Сицилия? Ничуть не лучше, чем Саудовская Аравия: те же камни, та же засуха, и столько же грязи. Может, туда поедешь? Наш остров — гиблое место, и туда ты тащишь Бэбс… Насмотришься на нищих, неудачников, калек. Что она только подумает потом о нас с тобой! Ну и ну… Из кожи вон лезешь, всю жизнь горе мыкаешь, чтоб где-то пустить корни, стать человеком уважаемым, а что откалывает ваш сынок? Куда он едет в свадебное путешествие? Да в гости к этим вшивым типам, которых противно считать своими родственниками.

У Кармине испортилось настроение. Никогда он не видел отца таким раздраженным. «Господи, — думал он. — Как спокойно мы прежде жили». Но он овладел собой, решив, что Альфио просто стареет и надо проявить терпение. Но вот уже Альфио голосом, полным бешенства, не первый раз выкрикнул:

— В конце концов, делай как знаешь!

«Отчего он так разволновался, — думал Кармине, — и зачем я решил туда ехать?» Это было ему неясно. Особо существенных причин как будто не было. В голове туман. Может, он так устал от приготовлений к отъезду? Путешествие начало казаться ему ненужным. Он был готов отказаться от него. Кармине понял, осознал с опозданием, что он не вправе сам решать, как прежде. Будущее он разделяет вместе с Бэбс. Прежде жизнь была легкой, вольной, пока он был вместе с Альфио, Калоджеро и Агатой. Конечно, у Кармине бывали и маленькие интрижки, родственники этим не интересовались. Согласие всех Бонавиа держалось на том, что они не мешали друг другу. «Тут я узнал счастье, — сказал себе Кармине. — Мне казалось, что все идет так, как небу угодно». А теперь? Не нарушится ли эта гармония?