Изменить стиль страницы
* * *

Странная свадьба. Роль Бэбс была чисто декоративной. В том, что происходило, ощущалась необычность. Для такого случая Кармине выглядел слишком серьезным, молчаливым, глаза его оставались холодными. Он сам всем распоряжался, с подчеркнутой любезностью встречал гостей, давая им понять, что именно он, Кармине, хозяин всей этой процедуры.

Все шло по намеченной программе. Накануне у миссис Мак-Маннокс был прием в честь жениха и невесты, собралось все обширное семейство «Ярмарки». То же, что и всегда, — смех, писк, приглушенные вскрики, вспышки магния. Были самые знаменитые «девушки с обложек», фотографы, красивые, как артисты балета, несколько известных художников… Кармине все время молчал, а Бэбс не уставала улыбаться направо и налево. Флер Ли явилась, когда ее уже не ждали. Появление ее выглядело чрезвычайно эффектно. Лиловое узкое платье, поверх которого разлетались разноцветные шарфы, которые она сеяла тут и там. На ногах — котурны, новая мода, которую она вводила. Ее плоские щеки, большой нос, прическа гейши делали ее похожей на ясновидящую. Казалось, вот-вот и она начнет свои предсказания.

— Забудем, все забудем…

Сказав это, Флер Ли кинулась в объятия Кармине. Он тоже поцеловал ее.

Религиозное бракосочетание происходило па следующий день в более интимной обстановке и по католическому обряду — таково было желание Кармине. Бэбс и тетушка Рози не спорили. Это было разумно. Другое решение могло бы нанести большой ущерб карьере Кармине. Разве его избиратели простили б ему венчание не в церкви Преображения, а где-то в другом месте? Конечно, нет. Поэтому какой-то доминиканец в течение месяца занимался религиозным воспитанием Бэбс. Что касается ее отца, то никто и не подумал советоваться с ним, его оставили выполнять свою миссию и даже не известили. «Это обращение в новую веру, дорогая моя, связано с политикой», — говорила тетушка Рози, которой подвернулся хороший случай для театральных фраз. Она еще добавила: «Государственная причина» — с трепетным тремоло в голосе, как будто Кармине уже достиг вершины власти. Вдруг она начала превозносить его за серьезность и вдумчивость. Когда она смотрела на Кармине, глаза ее добрели. «Да, он брюнет, — говорила тетушка Рози, — но, слава богу, это его единственное отличие». Словом, неприязнь ее слабела.

В церкви господин кюре служил с торжественностью, достойной самого значительного случая, как его обучали делать в семинарии Ното. Он поднимал дароносицу так высоко, что его руки возносились вверх коротким рывком, в точности как это делают гимнасты со штангой; он склонялся перед алтарем ниже обычного, и дети из хора, поддерживавшие подол его ризы вытянутыми руками, очень уставали. При каждом коленопреклонении кюре с шумом ударял коленом о хилую ступеньку, не замечая, как по всей церкви глухо разносится: «банг… банг…»

— Просто атлет! — прошептала миссис Мак-Маннокс, на которую эта церемония произвела сильное впечатление.

Агате поручили украсить церковь. Она с радостью занялась этим, и ей удалось преобразить обыденность обстановки. У нее было море фантазии. Она черпала находки в памяти о тех временах, когда служба и религиозное шествие были не в пример праздничней. Когда Бэбс вошла в церковь, у нее перехватило дыхание. Все это напоминало и празднично убранный флагами город, и лес в узорах инея, и даже дворец спящей красавицы в тот вечер, когда она проснулась. Множество ярко-голубых лампочек светилось, создавая ореолы вокруг украшенных цветами статуй. Лучезарный свет хоть несколько скрывал их уродство. Ведь они были устрашающе безобразны. Невозможно было узнать святую Лючию, всю в лазури и золоте, и даже жалкая собака святого Рока стала величественной, как единорог.

Все было отлично сделано. Два ожерелья надели на шею мадонне Чун Ина. Агата всем сердцем верила этой мадонне. Ни ее косые глаза, ни желтый младенец Агату не отталкивали. Наоборот. Она звала ее «богиня» и обещала подарить ей платье. В этот день мадонна Чун Ина получила право не только на свои ожерелья, но и на дождь пунцовых звезд.

Бумажные гирлянды, похожие на якорные цепи или на снасти, свешивались со сводов так низко, что, когда Кармине и Бэбс сели (она была в коротком белом платье, которое Агата считала чересчур простым, она бы хотела, чтоб на нем была тысяча плиссированных складочек — словом, что-то заметное), они почувствовали себя как на корабле, стоящем на якоре. И еще Агате удалось убрать электрические свечи, их обычно держат в церквях Нью-Йорка из-за боязни пожаров. «Здесь не нужны эти молочные бутылки, уберите их», — приказала она церковному сторожу. Возник резкий спор по поводу этого названия, которое сторож счел оскорбительным. Но Агата настаивала: воск, просвечивающий через стекло, напоминает молоко, смотреть противно. И повторила сухим тоном: «Избавьте нас от этого». Потом закричала: «Разве так уж трудно поставить настоящие свечи!» — и была готова как следует выбранить его в случае отказа.

И в церкви засияли настоящие свечи, что некоторым показалось столь же невероятным, как целый ковер из горностая.

А затем был ленч, который, по выражению Флер Ли, отличался «готической элегантностью», она тянула так долго слово «готический», что звук получился длинный, как лапша, и ей пришлось вытягивать и сжимать губы, как будто она что-то насвистывали. Почему «готический»? Поди знай. Может быть, ей показалось готической белая, оголенная комната банкетного зала «У Альфио», в котором собрались гости, или же она имела в виду семью? Калоджеро сидел около своей жены, держал под столом ее руку, Теодор со всей серьезностью своих семнадцати лет, с лицом юного архангела и глубоким сосредоточенным взглядом, как всегда, был верным оруженосцем Кармине, от которого не отходил ни на шаг. Он подливал ему вина, зажигал его сигару, только его видел и слышал. Или же Агата внушила Флер Ли такое суждение? Агата была в черном. В Нью-Йорке это не принято. «Готическая чопорность…» — шептала Флер Ли, смотря на нее. Словом, по тем или иным причинам, но это слово главная редактриса «Ярмарки» непрестанно повторяла в полном экстазе. А кто бы вызвался спорить с главным и признанным арбитром? Каждый, наоборот, тут же готов был подтвердить, что нечто средневековое было даже в судке с прованским маслом, поставленным на стол, или в салфетке, сложенной, как папская тиара, «что скатерть обладала наивностью и деликатностью средневековья» и что хлеб, это уж особенно бросалось в глаза, отличался в своей корзинке «потрясающей жизненной силой и целостностью». Флер Ли, полная вдохновения, была в своем репертуаре, толковала о стиле Карпаччо, давала адрес лучшего булочника в Баварии, называла имя коллекционера, одного из ее друзей, обладавшего хлебным зерном времен фараонов… Ее эрудиция просто потрясала, и обилие вин сыграло в этом заметную роль.

Тетушка Рози некоторое время чувствовала себя не в своей тарелке. Она была в бледно-розовом платье и в шапочке, сплетенной из шелковых цветов. «Подходит ли это к случаю?» — все мучилась она и горевала, что нет мистера Мак-Маннокса и ею некому руководить. Но Альфио, сидевший рядом, был настолько галантен, что сравнил ее прическу с гнездом грез, и она успокоилась. Гнездо грез!.. Какой прелестный человек! Миссис Мак-Маннокс и Альфио Бонавиа обменивались репликами во время трапезы. Жаль, что беседа все время прерывалась, но что поделаешь? Бролио в эффектных бутылках с пышным герцогским гербом на этикетке весьма нравилось гостям. Ах, как обаятелен этот Альфио Бонавиа! Две бронзовые статуэтки украшали стол. Одна изображала Фортуну, другая — Вильгельма Телля, сжимающего в объятиях сына. Отменный вкус! Альфио рассказал тетушке пару забавных историй, она ему также, потом он пообещал зайти к ней и научить ее делать запеченные макароны с баклажанным соусом, она уже дважды положила себе на тарелку это вкусное кушанье. Да, да, он обязательно придет. Значит, договорились?

— Вы позволите называть вас просто Альфио?

Миссис Мак-Маннокс нравилось обзаводиться друзьями. Этот день был особенно благоприятным. Господина Бонавиа она будет принимать с особым удовольствием. Он считает, что Америка стала для него раем, — это так приятно. Выбор маленькой Бэбс, в общем, не столь уж плох. Превосходная семья. К концу обеда тетушка Рози говорила совершенно неразборчиво.