— Вовсе нет, — Лили явно сбили с толку.

— Ой, говори, что хочешь. Мне все равно, — весело сказал колдун. — Я ничего не имею против проституции. На ней держится наша цивилизация. — Он струсил снег с пальто. На нем был простой черный костюм и поношенный тренчкот; он полностью отличался от эксцентричного Магнуса с его блестками. — Как вы, люди, вообще выносите снег?

— «Вы, люди»? — Бэт ощетинился. — Имеешь в виду оборотней?

— Имею в виду жителей Восточного побережья. Кто бы нуждался в погоде, если бы можно было избежать ее? Снег, град, дождь. Я бы переехал в Лос-Анджелес в один миг. Кстати, вы знали, что один миг, это единица измерения времени? Это шестидесятая доля секунды. Вы ничего не успеете сделать за один миг.

— Знаете, — начала Майя, — Катарина говорила, что вы довольно безобидный…

Малкольм выглядел довольным.

— Катарина говорила обо мне?

— Не могли бы мы перейти к сути? — попросила Майя. — Лили, если ты беспокоишься, что Сумеречные Охотники накажут всю нежить, если кто-то из нас сорвется, пока они в Идрисе, ну, именно поэтому мы сейчас этим занимаемся. Убеждаемся, что нежить не нарушит соглашение, что Охотники пытаются вернуть наших представителей, что Себастьян тут настоящий враг — это минимизирует шансы, что хаос вне Идриса повлияет на то, что будет в случае битвы, или когда все это закончится…

— Катарина! — внезапно вскрикнул Малкольм, будто вспомнил что-то приятное. — Чуть не забыл, зачем я сюда вообще пришел. Она попросила мне связаться с вами. Она в морге в больнице Бет Израиль и хочет, чтобы вы сейчас же туда пошли. О, и еще она попросила захватить клетку.

Один из кирпичей у окна немного выступал из стены. Джослин убивала время, используя металлический зажим своей заколки, чтобы вытащить его. Она была не настолько глупой, чтобы думать, что может сделать дыру, через которую можно было бы сбежать, но надеялась, что кирпич сможет послужить ей оружием. Чем-то, что она могла обрушить на голову Себастьяна.

Если она сможет себя заставить это сделать. Если не замешкает.

Такое уже случалось, когда он был ребенком. Она держала его в своих руках и знала, что что-то с ним было не так, что-то было непоправимо испорчено, но в то время она не смогла воспользоваться своим знанием. Какая-то часть ее сердца верила, что его еще можно было спасти.

Дверь загремела, и женщина повернулась, вновь закалывая волосы. Это была заколка Клэри, которую она взяла со стола дочери, когда нужно было как-то спасти волосы от краски. Она не вернула ее, поскольку заколка напоминала ей о ее чаде, но в этом месте казалось как-то неправильно думать о Клэри, стоя перед своим вторым ребенком, хоть она и скучала по девочке, да так сильно, что это приносило боль.

Дверь отворилась, и перед ней явился Себастьян.

На нем была белая трикотажная рубашка, и Джослин вновь вспомнила о его отце. Валентину нравилось носить белое. От этого он становился бледнее, его волосы светлее, немного неземными, и то же происходило с Себастьяном. Его глаза выглядели так, будто кто-то уронил две капельки черной краски на белый холст. Он улыбнулся ей.

— Мама.

Она скрестила руки на груди.

— Что ты делаешь здесь, Джонатан?

Он покачал головой все с той же улыбкой на лице и вытащил кинжал из пояса. Он был узким, с тонким лезвием, как шило.

— Если еще раз так меня назовешь, я вытащу им твои глаза.

Женщина сглотнула. «Ох, мой мальчик». Она вспомнила, как держала его, холодного и не двигающегося в ее руках, совсем не как нормальный ребенок. Он не плакал. Ни разу.

— Ты за этим пришел?

Тот пожал плечами.

— Я пришел задать тебе вопрос. — Он оглядел комнату со скучающим выражением. — И кое-то тебе показать. Пошли. Прогуляйся со мной.

Она присоединилась к нему, когда парень вышел из комнаты, со смесью облегчения и неуверенности. Джослин ненавидела свою камеру, и, конечно, было бы неплохо получше узнать это место, где ее держали в плену. Его размеры, где находится выход.

Коридор за комнатой был каменный, огромные блоки из известняка, склеенные бетоном. Пол был гладким и истертым. Тем не менее, место было пыльным, будто никто не ходил здесь десятилетиями, даже столетиями.

Вдоль стен были расположены двери, находясь в произвольном расстоянии друг от друга. Джослин почувствовала, как ускорилось ее сердцебиение. Люк мог находиться за любой из этих дверей. Она хотела броситься к ним, распахнуть их, но в руке Себастьяна все еще был кинжал, и она ни на секунду не сомневалась, что он не побоится им воспользоваться.

Коридор начал заворачивать, и парень заговорил:

— Что, если бы я сказал, что любил тебя?

Женщина хлопнула в ладоши перед собой.

— Думаю, — осторожно начала она, — что я ответила бы, что ты можешь любить меня не больше, чем я тебя.

Они достигли пары двойных дверей и остановились перед ними.

— Разве ты не должна хотя бы делать вид, что любишь меня?

— А ты бы смог? В тебе моя кровь, знаешь ли. Кровь демона тебя изменила, но неужели ты считаешь, что в остальном ты унаследовал все только от Валентина?

Оставив вопрос без ответа, Себастьян открыл плечом двери и зашел внутрь. Через мгновение Джослин последовала за ним… и замерла на месте.

Комната была огромной и полукруглой. Мраморный пол тянулся до платформы, сделанной из камня и дерева, выступающей у западной стены. В центре нее стояли два трона. По-другому их и не назовешь — большие кресла из слоновой кости, покрытые золотом; у каждого была закругленная спинка и шесть ступенек, ведущие от них. За ними было гигантское окно, стекло ничего не отражало, кроме черноты. Что-то в этом зале было знакомым, но Джослин не могла понять что именно.

Себастьян забрался на платформу и позвал женщину за собой. Та медленно поднялась по ступенькам, чтобы присоединиться к сыну, стоящему перед двумя тронами с выражением злорадства и торжества на лице. Такое же выражение часто появлялось у его отца, когда он смотрел на Чашу Смерти.

— «Он будет великим, и он будет назван Сыном Всевышнего, и дьявол даст ему престол его отца. И будет царствовать он над Адом всегда, и Царству Его не будет конца».

— Не понимаю, — сказала Джослин мертвым и унылым голосом. — Ты хочешь править этим миром? Каким-то городом мертвых, полным демонов и разрухи? Будешь командовать трупами?

Себастьян рассмеялся. У него был смех Валентина: громкий и музыкальный.

— О нет. Ты совсем меня не поняла. — Он сделал быстрый жест пальцами, в духе своего отца, когда тот учился магии, и внезапно окна за тронами перестали быть пустыми.

Одно показывало пейзаж разрушенного города: высохшие деревья и почерневшая земля, мерзкие крылатые существа кружили под луной. На окнах отразилось бесплодное плоскогорье. Оно была населено темными фигурами, каждая стояла в небольшой дистанции от второй, и Джослин поняла, что они были Омраченными на дежурстве.

Второе окно показывало Аликанте, мирно спящий под лунным светом. Изгиб луны, звездное небо, мерцание речной воды. Женщине был знаком этот вид, и она вдруг поняла, почему зал казался ей знакомым.

Это была комната Совета в Гарде — преобразованная из амфитеатра в тронный зал, но здесь была та же арочная крыша того же размера, тот же вид на Город Стекла с двух больших окон. Только теперь одно окно выходило на знакомый ей мир, Идрис, из которого она пришла, а второе — мир, в котором она находилась сейчас.

— Моя крепость ведет в оба мира, — сказал самодовольным тоном Себастьян. — Этот мир иссох, да. Он похож на бескровный труп. Но твой мир созрел для правления. Я мечтаю о нем и днем, и ночью. Сжечь ли его медленно, с чумой и голодом, или же убой будет быстрым и безболезненным… вся эта бурлящая жизнь, потушенная так быстро, представь, как он будет гореть! — В его глазах загорелся нездоровый огонек. — Представь, на какие вершины я могу забраться, поднятый дымом миллионов горящих сердец! — Он повернулся к ней. — А теперь, скажи, что это у меня от тебя. Что хоть что-либо из этого я унаследовал от тебя.