Меня даже не обрадовало то, что он назвал меня талантливым.

— Слушай,— сказал он,— ты уж очень надеешься на силу своего рывка и поэтому не полностью исполь­зуешь силу ног. Смотри, как ты отваливаешься влево, когда выпускаешь диск.

Эти конкретные замечания, которых я так ждал от Кирилина, сейчас совершенно вышибли меня из колеи.

А тренер, показывая на разбегающегося с копьем Виктора Алексеева, воспетого только что не в стихах, говорил мне:

— Вон, смотри, как у него отработаны разбег и тол­чок. Копьеметатель делает подготовку к броску во вре­мя разбега, а дискобол почти на месте. Он скручивается в пружину, чтобы потом ее распрямить с колоссальной силой. Движений как будто бы немного: скручивание, рывок корпусом, поворот вокруг оси и бросок. Но у каждого из них свои элементы. Ты должен добиться того, чтобы твое тело привыкло к этим элементам, что­бы оно делало их автоматически.

Я снова становился в круг, снова метал, но тренер взволнованно говорил:

— Все хорошо. Хорошо начал вращение. Но смотри, перешагнул на левую ногу и отвалился влево.

Отирая пот со лба, я вздыхал, а он, словно не заме­чая этого, продолжал объяснять:

— Не надо так глубоко приседать во время замаха! Стартовое вращение тебе приходится делать плечевым поясом, а работа ног не используется. Поэтому при выходе на левую ногу ты не приобретаешь достаточной скорости для движения поперек круга. А ведь создание такой скорости — это основное условие при метании со скачком. Отталкиваясь левой ногой, ты должен пере­ходить в скачок, как это делает спринтер, когда сры­вается со старта. Тогда диск будет обладать не только скоростью вращения по кругу, но и скоростью движе­ния вперед. Будешь со всеми заниматься спринтом.

И на другой день я занимался бегом на короткие дистанции, а потом опять диском, потом — ядром. Каж­дый четвертый день мы отправлялись на прогулку в горы. Наш тренер был хитер — он не возил нас туда на автобусе, как возили всех отдыхающих, а заставлял ходить пешком.

Однажды, заметив, что я прихрамываю, он забеспо­коился. Я объяснил, в чем дело.

Он похлопал меня по плечу и сказал:

— Ну, если ты осилил все это, то остальное осилишь. Техника — дело наживное.

И снова взволнованно говорил на тренировке:

— Больше используй круг, а не вращайся только на месте! И при финальном усилии отводи руку дальше назад — старайся воздействовать всей силой на диск на наибольшем пути! Сообщай ему наибольшую начальную скорость!

Видя, что я стараюсь сделать длинный бросок, кри­чал, напоминая:

— Мне не надо длину! Надо технику! Надо, чтобы все движения были автоматическими! Метай недалеко, но технично! Приучай тело к движениям! Ну, вот так! Сейчас хорошо.

По вечерам я отправлялся на почту, где почти каж­дый день получал письма от Лады. Сворачивая по ки­парисовой аллее к морю, неторопливо разрывал кон­верт. Садился в тени, читал.

По набережной гуляла нарядная публика. Я медлен­но шел вдоль гранитного парапета, глядя на темно-зеленое море, на сверкающие огнями пароходы, на маяк. В центре толпа гуляющих была так густа, что прихо­дилось в ней лавировать. Я знал, что этот отрезок на­бережной считают самым интересным местом Ялты, но всегда стремился пройти его побыстрее. Меня раздра­жали запахи пудры, духов и пота; настоенный на них влажный неподвижный воздух казался противным, а у открытой веранды ресторана, где ко всему этому при­мешивался еще запах кухни,— дышать было совсем не­возможно.

Я выбирался из толпы и шел дальше, туда, где было почти пусто и где пахло водорослями, просмоленным деревом и мокрым камнем. Там я снова развертывал Ладино письмо и пытался его перечитать в свете луны. В шумящей листве раздавался прерывающийся шепот, золотая дорожка, трепеща, подбегала к моим ногам, пенящиеся волны шелестели галькой совсем рядом. Хо­телось, чтобы Лада была здесь, со мной. Я обхватывал колени руками и мечтал о ней, мысленно рассказывал ей о своих успехах.

Вскоре тренер заявил:

— Ну, а сегодня попробуй метнуть подальше.

Бросок был неважным.

— А ты не волнуйся,— сказал он.— Вообрази, что находишься у себя в поселке, на своей поляне.

Сдвинув соломенную шляпу на затылок, похвалил:

— Вот это уже лучше.

А когда к нам подошел руководитель команды Ле­онид Александрович Митропольский, сказал ему, кивнув на меня:

— Снежков добился своего. Мастера спорта получит.

Сказал громко, чтобы слышал я.

От его слов у меня захолонуло сердце.

Вечером я не удержался, чтобы не сообщить об этом Ладе.

А двумя неделями позже я дал ей телеграмму из Киева: «Побил рекорд Федерации диску занял первое место ядру выполнил норму мастера спорта бесконечно благодарю свою помощницу люблю Саша».

Прощаясь со мной в Москве, наш тренер посовето­вал:

— А вы все-таки подумайте над предложением мест­ных организаций перебраться в областной центр. Кол­лектив метателей поможет вам расти дальше.

Чтобы сделать ему приятное, я сказал, что я не про­тив, но неудобно отказываться от своих слов. Видимо, сказал неосторожно — не успели мы с Ладой нагово­риться вдоволь, не успели выбрать место для новых стульев и кушетки, как директор вызвал меня к себе. Грустно посетовал:

— Приходится расставаться с вами: получил при­каз — вас переводят в трест на должность начальника транспортного отдела.

— Но я вовсе не собираюсь покидать Быстрянку,— сказал я.

Он развел руками:

— Ничего не поделаешь — приказ есть приказ. Кро­ме того, звонили из обкома партии. В общем, поезжайте завтра в город — вас вызывает Вересов.

Лада, выслушав мой рассказ, сказала:

— А вот сейчас ты возражаешь напрасно: тебе дают работу по силам и вовсе не собираются сделать из тебя профессионала-спортсмена. А в занятиях диском жизнь в городе, конечно, тебе поможет. А я устроюсь в биб­лиотеку.

Последний довод меня убедил.

Вересов встретил меня, улыбаясь; поднялся из-за стола и пошел мне навстречу с протянутой рукой. Не выпуская моей ладони, произнес:

— Поздравляю. Радуюсь за нашу область — моло­дец, что прописали в ней рекорд РСФСР. Расскажите обо всем — о Ялте, о соревнованиях.

Я был растроган тем, что у человека, который зани­мается всей промышленностью области, нашлось время и желание поинтересоваться моими успехами в спорте. Он слушал меня внимательно, расспрашивал о мелочах и, в конце концов, заявил, что радуется счастливому стечению обстоятельств — перевод в город поможет моим занятиям.

Немного обескураженный, я возвращался к Ладе.

Она сжала ладонями мое лицо, потерлась лбом о лоб, прошептала прерывающимся от волнения голосом:

— Я всегда верила в тебя, мой милый...

Отстранившись, глядя мне в глаза, предложила:

— Давай наш отъезд отпразднуем в лесу...

Как и в прошлом году, она восхищалась каждым цветком, каждой букашкой, каждым замысловатым сучком.

Я любовался ею, когда она колдовала над костром, мне нравилось смотреть на ее распущенные волосы, украшенные розовым шиповником, на ее худенькие, едва загоревшие плечи, на ее тонкие длинные пальцы.

Мы провалялись у костра до восхода месяца — маленького, как серпик, наблюдая за огненными, по­лосками искр, летящих в густую темень неба.

Лада, положив голову на мои колени, пела тихо песню про парня, у которого легкая рука. И этим пар­нем был я.

Когда позже, уже в городе, я получил извещение, что включен в команду, едущую на международные игры молодежи и студентов, я подумал, что и впрямь у меня легкая рука, и уже не считал, что попал в нее случайно.

Лада поступила в библиографический отдел област­ной библиотеки; мы начали привыкать к городу.

Казалось, ничего мне не напоминало о Хохлове. Даже во время командировки в Быстрянку я не столк­нулся там ни с Тасей Меньшовой, ни с Соповым. Я но­чевал в том же общежитии, в той самой комнате, где когда-то так завидовал пожарницкому салу. Ох, и пир мы закатили на этот раз с Настей! Мишка не смог одолеть пряников и конфет и отвалился от стола, сжи­мая в руках пистолет и коробку пистонов, присланные ему Ладой.