Сделав над собой усилие, Фейт наклонилась вперед и сделала большой глоток из бокала.

Виктор поглаживал ее по спине большим пальцем, и она не могла понять, он с ней флиртует или побуждает продолжать рассказ.

— Что повлек бы за собой арест? — поинтересовался он.

Прежде чем перечислить все пункты ответа на этот вопрос, Фейт глубоко вздохнула.

— На него надели бы наручники, доставили его в участок, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали, забрали ремень и шнурки, а также все личные вещи, после чего поместили бы его в камеру вместе с отбросами общества. — Она оперлась подбородком о ладонь, представляя себе Гейба Коэна в одной камере с пьяницами и наркоторговцами. — Учитывая приближение вечера, ему пришлось бы провести в этой камере ночь, а наутро его повезли бы в суд, где бы он на протяжении трех-четырех часов ожидал слушания о залоге. Потом ему пришлось бы дождаться, пока свершится процедура его освобождения из-под стражи, а потом ожидать собственно суда. — Фейт сделала еще более внушительный глоток и откинулась на спинку стула и руку Виктора. — С этого момента всякий раз, когда он будет получать штрафной талон за превышение скорости, или если его работодателю вздумается проверить его анкетные данные, или даже если неподалеку от его дома будет совершено преступление и всплывет его имя, его будут подвергать проверке, от которой покраснел бы даже проктолог.

Виктор снова заработал большим пальцем, и снова Фейт не поняла, следует ли ей считать это подбадриванием или более интимным жестом.

— Сегодня ты оказала ему услугу.

— Я в этом не уверена, — призналась она. — Лично мне кажется, я просто спихнула его тебе.

— Я рад, что ты это сделала. В прошлом году у нас была одна студентка, которая приняла слишком большую дозу оксикодона. Она жила не в общежитии, и нашли ее не сразу.

Фейт было несложно представить, что предстало глазам тех, кто ее нашел.

— Мой опыт подсказывает, что те, кто об этом говорит, обычно этого не делают. Беспокоиться надо о самых тихих, о тех, кто замыкается в себе.

— Гейб вел себя не тихо.

— Согласна. Но, возможно, он просто не успел закрыться. — Не зная, куда девать руки, Фейт заказала еще один напиток. — Кто знает.

— Отец отвез его в частную больницу, — сообщил Виктор.

— Хорошо.

Он еще немного ослабил галстук.

— Что еще случилось сегодня? Как продвигается расследование?

— Я уже и так много наговорила, — несколько смутившись, спохватилась Фейт. — Расскажи мне о своем дне.

— Можешь мне поверить, в моих днях нет ничего интересного. Я разбираюсь в дрязгах между студентами, ставлю печати на просьбах о разрешении построить в общежитии чердак, сижу на бесконечных заседаниях по вышеупомянутым вопросам и, если очень повезет, имею дело с избалованными сопляками вроде Томми Альбертсона.

— Как интересно. Расскажи подробнее.

Он усмехнулся над ее поддразниванием, но его следующий вопрос прозвучал очень серьезно.

— Как ты думаешь, вам удастся найти ту девушку?

— Я думаю, что… — Фейт почувствовала, что мрак возвращается, затягивая ее в свою бездну. — Я думаю, что себе я тоже больше нравлюсь без жетона.

— Справедливое замечание, — кивнул он. — Расскажи мне о Джереми.

У Фейт уже зародилось подозрение, что он пригласил ее сюда из праздного любопытства.

— Мы среднестатистическая семья рейгановской эпохи.

— Это похоже на дежурный ответ.

— Так и есть, — согласилась она.

Она не знала, как объяснить ему все, что с ней произошло. За какой-то месяц она перешла от распевания песен «Дюран-Дюран» в щетку для волос в ванной перед зеркалом к тревогам о геморрое и гестационном диабете.

— Расскажи мне, как это было, — мягко настаивал Виктор.

— Я не знаю. Все было так, как ты и можешь себе представить. То есть ужасно. Я, сколько могла, скрывала все от родителей, а потом было уже слишком поздно что-то с этим делать.

— Твои родители религиозны?

Она догадалась, что он спрашивает об аборте.

— Очень, — созналась она. — Но они также реалисты. В частности, моя мама хотела, чтобы я поступила в колледж и завела детей, когда буду к этому готова, чтобы я имела возможность делать осознанный выбор. У папы были некоторые сомнения, но он поддержал бы любое мое решение. Можно сказать, что они оставили выбор за мной.

— Так что же все-таки случилось?

Фейт сказала ему правду:

— Для легального аборта было слишком поздно, но оставалась возможность отдать ребенка на усыновление. Мне очень неприятно в этом признаваться, но я была эгоистичной и непокорной дочерью. Я не думала о том, как тяжело все это будет и как это скажется на моих близких. Что бы ни советовали мне родители, я плевала на последствия и поступала строго наоборот. — Она рассмеялась и добавила: — Что объясняет, почему я, собственно, и забеременела.

Виктор смотрел на нее так же внимательно, как и во время первой встречи, когда от этого взгляда у нее что-то екнуло в груди.

— Ты очень красивая, когда смеешься.

Она покраснела, и это было еще наименьшим из зол, потому что первым ее побуждением было броситься ему в ноги. В его присутствии Фейт испытывала возбуждение и какое-то смирение, объяснявшееся тем, что она понятия не имела, что чувствует к ней он. Задает ли он все эти вопросы из праздного любопытства? Или на самом деле его интересует что-то более глубокое? Она была слишком неопытна, чтобы разобраться в этом самостоятельно. С другой стороны, она была достаточно взрослой, чтобы ее это волновало.

Фейт прихватила с собой сумочку, и это было с ее стороны уступкой женственности после того, как панические поиски одежды закончились облачением в категорически несексуальный, зато относительно чистый рабочий прикид. И сейчас она принялась рыться в сумочке. Она готова была заняться чем угодно, лишь бы не таращиться, подобно потерявшемуся щенку, в непостижимую глубину его красивых глаз.

«Клинекс», бумажник, жетон, запасные колготки, пачка жевательной резинки. Она понятия не имела, что предположительно ищет, перерывая содержимое сумочки. Тыльной стороной руки она коснулась чего-то напоминающего образцы духов, которые вручают покупателям в торговых центрах. Но это была пластмассовая пробирка с серым порошком, которую ей дал Уилл Трент. В самый последний момент Фейт бездумно бросила ее в сумку. Она сжала пробирку в ладони, борясь с подступающей к горлу тошнотой и пытаясь не думать о последствиях, которые могла повлечь за собой эта кража.

— Что-то случилось? — забеспокоился Виктор.

Она выдавила из себя вопрос, прежде чем рассудок успел закрыть ей рот.

— В Техе есть кто-нибудь, кто специализируется на… — Она не знала, как это сформулировать. — На почве?

Он усмехнулся.

— Мы занимаем седьмое место в списке лучших государственных университетов страны. У нас есть целый почвенный факультет.

— Я хочу попросить тебя об одолжении, — сказала она и замолчала, не зная, как продолжить.

— Все, что угодно.

Фейт понимала, что это ее последняя возможность передумать, что она может перевести все в шутку, сменить тему разговора и остаться добропорядочным копом, каким ее учила быть мать.

Но Фейт тоже была матерью. Как бы она себя чувствовала, если бы какой-нибудь коп так неукоснительно придерживался правил, что это стоило бы Джереми жизни?

Виктор сделал знак бармену.

— Возможно, еще один напиток развяжет тебе язык.

Фейт с удивлением обнаружила, что ее бокал уже пуст, и накрыла его ладонью.

— Я за рулем.

Он отнял ее руку от бокала, но продолжал сжимать ее пальцами. Она почувствовала, что второй рукой он обнимает ее за талию. Теперь у нее не оставалось никаких сомнений относительно его намерений.

— О какой услуге ты хочешь меня попросить? — Виктор гладил ее пальцы, и она ощущала тепло его кожи и исходящую от него уверенность. — Я позабочусь о том, чтобы ты добралась домой целой и невредимой.

День третий

Глава 12

Абигайль сидела на кушетке и наблюдала, как ее мать мечется по комнате, расправляя подушки и отдергивая шторы. Чтобы попасть сюда, Беатрис провела в воздухе четырнадцать изнурительных часов, но ее макияж был безупречен, а волосы собраны в тугой аккуратный узел. Все детство Абигайль неописуемо раздражало непоколебимое спокойствие матери. Она потратила годы на попытки шокировать ее тесными джинсами и вызывающим макияжем, не говоря уже о совершенно неподходящих мальчиках, но сейчас испытывала глубокую благодарность за то ощущение нормальности, которое принесла с собой мама. Прошло уже три дня с момента исчезновения Эммы, сама Абигайль убила человека, но кровать все равно была аккуратно застелена, а в ванной висели свежие полотенца.