Мы долго лежали так, очень долго.

Когда лунный свет угас, первые тысячи выступили в поход. Наша юрта вся дрожала, запахло сухой пылью. И тут закапал дождичек.

Падающие на наши обнаженные тела капли дождя приятно холодили кожу, горячую лунно–белую кожу. Только много времени спустя я закрыл отверстие в крыше.

Над Ононом загрохотал гром, огонь в очагах войлочных юрт трепетал, как маленькие молнии. Деревья шумели листвой, тонкие ветки ломались, овцы жалобно блеяли.

А утром опять светило солнце.

Дорогой ты мой Золотой Цветок, подумал я.

Бесконечной чередой проходили мимо главного лагеря повозки на высоких колесах, и, когда мы выступили, Золотой Цветок проводила меня до самой границы орды, а Тенгери ехал по правую руку. Потом меня, подобно тысячам других, поглотила желтая туча, которая, как и во время любого другого похода, прокатывалась с нами по степи. День — ночь, день — ночь, снова и снова. Отдых нам выпадал редко. А когда мы останавливались, сотники объясняли воинам, что Хси—Хсия — это каменные города, а по рекам там ходят дома, которые гонит ветер. Там дворцы стоят на золотых столбах и крыши у дворцов тоже позолоченные, вокруг дворцов в садах растут редкостные деревья, плоды которых вкуснее самых вкусных. И еще над городами возвышаются башни, которые выше самых высоких деревьев. Они напоминают каменные трубы с позолоченными куполами, из них видно все далеко–далеко окрест.

Глаза большинства воинов блестели, мне же вспоминались мечты хана, ведь он, как я теперь понял, внушил их своим военачальникам, нойонам, тысячникам и сотникам. В моих глазах блеска не было, а в сердце поселилась горечь.

Прежде чем мы достигли границы и перешли через горы, некоторые воины, особенно из недавно покоренных племен, бежали, оставили главное войско. Подобно отцу Хулан и его людям, им хотелось вольной жизни в степи или в лесах, а вовсе не вечных тягот военной службы с Чингисханом. Им удавалось спрятаться в извилистых ущельях и теснинах — но ненадолго! Уйти насовсем у них не получалось, как не вышло это и у отца Хулан у озера Тунге. Вообще–то говоря, не ушел ни один. Десятники головой отвечали за своих девять человек. В моей тысяче я насчитал семьдесят два беглеца, которых вернули силой. Сколько их было в других тысячах, я не знал. Наших бежавших десятники привязали к хвостам их же лошадей. Сначала мы ехали небыстро, и крики несчастных долго тянулись за нами по степи. Осыпаемые издевательскими насмешками, эти несчастные умоляли убить их поскорее. Чего проще? Стоило нам прибавить шагу, поскакать — и конец им. Но десятникам их крики были по сердцу, как хану были по сердцу крики сбрасываемых в пропасть: пока в ушах остальных будут звучать крики и вопли, никому и в голову не придет бежать. Когда привязанный к хвосту терял сознание, воин, сидевший в седле на его лошади, начинал ее нахлестывать. И вскоре по песку и камням волочилась только оборванная веревка…

У подножия горы Ха–хан остановил передовые отряды своего войска и поднялся на высокий валун. Чингис сказал:

— Вы, мои верные военачальники, острия моих копий в боях и битвах! Вы, драгоценные украшения моих доспехов! Вы, соль земли! Вы, нерушимые, как скалы! И ты, мое войско, выросшее как могучий и непроходимый лес! Слушайте мои слова! Живите в согласии, как пальцы одной руки, будьте во время набегов подобны соколам, бросающимся на дичь, во время отдыха и игр шумите и звените, как комары, а в битвах рвите врага на части, как орел свою добычу.

Великий герой Субудай ответил:

— На что мы способны, а на что нет, покажет мудрое время, а выполним ли мы до конца наш долг или нет, известно небесному покровителю нашего властителя!

И снова возвысил голос Ха–хан:

— Там, за горой и за долиной, открывается огромная страна Хси—Хсия. Мы уничтожим и разграбим ее, потому что я ненавижу города с их богатыми купцами. Я первый Ха–хан, который перейдет с вами границу нашей степи, разрубит мечом и проколет копьем чужую страну, которую мы хотим подчинить себе. Они презирали нас, они смотрели на нас свысока, потому что жили в прочных домах, а мы с нашими табунами и стадами кочевали от одного пастбища к другому. Они назначали цены за наши меха, за наших животных, за нашу соль. Сейчас они завизжат: «Почему вы не уважаете наши границы?» Мы же ответим им, что орел тоже никаких границ не признает, а мы — орлы! Помните: на всей земле должен быть лишь один властитель, и я хочу стать им — Потрясателем Вселенной. Все будут трепетать, едва заслышат мое имя, куда бы я вас ни повел. И однажды мы придем к берегу последнего моря и скажем: «Все, что у нас за спиной, принадлежит нам, все земли от восходящего до заходящего солнца!» Вперед!

Призывно прозвучали трубы.

Загрохотали барабаны.

Через несколько дней все наше войско перевалило через гору и растеклось по долине.

Ну и со странным же противником нам довелось столкнуться! Всадников у него почти совсем не было, основное его войско шло против нас в пешем строю. Ничего подобного нам прежде видеть не приходилось. Вражеские воины стояли перед нами как густая трава, а потом двинулись вперед с копьями, мечами, луками и боевыми топорами. А у нас на каждого воина приходилось по четыре запасные лошади.

Наши тысячи с хохотом набросились на защитников Хси—Хсии. Они накидывали на них арканы, затягивали и душили их. Тангуты разбегались в разные стороны и гибли сотнями и тысячами под копытами наших коней. Мы брали один город за другим и почти не несли потерь. Сколько бы мы ни дивились виду противника, воюющего в пешем строю, мы еще больше удивились, когда через много дней после вторжения в страну, дойдя почти до ее середины, мы натолкнулись на крепость, уходящую в небо, желтого цвета, с высокими толстыми стенами вокруг нее. Башенки цвета золота переливались на солнце, крыши домов были такого же цвета, на широких стенах стояли метательные орудия, вокруг которых бегали люди в пестрых халатах. Черные железные ворота мрачно смотрели на нас.

Военачальники настаивали на том, чтобы сразу взять город приступом, за его стенами наверняка найдется все то, что обещал Ха–хан.

Однако Чингисхан хранил, по своему обыкновению, молчание.

Не испытывая никаких чувств, я лежал в траве, а рядом пасся мой вороной конь, поглядывая в сторону стройных высоких башен и красивых покатых крыш, над которыми порхали птицы. Из труб над домами поднимался дым, иногда из странных проемов домов высовывалась чья–то голова, словно кто–то желал проверить, тут мы еще или уже ушли.

Несколько тысяч пошли на приступ.

У городских стен воины напоминали мышей, копошащихся у юрты. Защитники города лили на головы наших какую–то горячую жидкость, после чего люди валились наземь и потом пресмыкались в пыли, как червяки. А лошади, когда на них попадала эта жидкость, — что с ними, бедными, делалось!..

На третий день наши пошли на приступ с плетеными лестницами. Набросив их на стену, они прямо с лошадей прыгали на них и быстро карабкались вверх. Но добраться до самого верха им не удавалось: тангуты подцепляли эти лестницы железными крюками, и наши воины падали в узкий ров с острыми камнями у стены.

Когда все эти попытки взять город с ходу кончились ничем, Ха–хан приказал взять его измором.

— Мое войско, — сказал Чингис, — сожмет город железным кольцом — и мы задушим тангутов!

Я не вел счета дням, проведенным под стенами города в бездействии, но сотники то и дело повторяли нам:

— Каждый час, проведенный нами в полном спокойствии, на час приближает нас к победе, а врага — к смерти!

Они часто повторяли это, и повторяли потому, что многие из наших недовольно ворчали, мы привыкли к жарким схваткам и быстрым победам, слепившим наши глаза своим блеском, а не к длительной осаде.

Белый шатер Чингисхана стоял под могучим старым дубом.

Воины шепотом передавали друг другу, что он уже четыре дня из него не выходил. Я был одним из немногих, кто догадывался, что это означает, и мне не терпелось узнать, какой подвох для врага он сейчас готовит.