Подул ветер.

Мы забросили удочки в реку.

Тенгери повезло. Он с радостной улыбкой вытащил на берег большого сазана. И снова в воздух полетели брызги ила — это ему попалась уже очень крупная рыба, но, прежде чем я подоспел ему на помощь, он успел убить ее.

Вдруг Тенгери шепотом предупредил меня:

— Всадники, отец!

Я оглянулся, скорее, из любопытства, чем из страха. Они были на самой вершине холма, сидели в седлах как влитые и посматривали то вниз, на нас, то задирали головы к небу, то вглядывались в даль, в сторону излучины реки, а потом снова переводили взгляд на нас. Там, где они стояли, трава достигала стремян лошадей. Вот они соскочили с них и уселись в траву, так что виднелись только их войлочные шапки. Когда ветер пригибал траву, темно–смуглые лица зыркали в нашу сторону.

— Кто они? — спросил Тенгери.

Я пожал плечами.

— Они из нашей орды?

На это я тоже не смог ответить. Наш основной лагерь настолько разросся, что я теперь знал далеко не каждого.

— Но ведь оттуда, сверху, рыбы не поймаешь, правда, отец? — спросил мальчик.

— Нет, с холма рыбы не поймаешь. Помолчи! — сказал я и сразу осекся.

Я ответил так раздраженно только потому, что и сам ломал себе голову над тем, что им понадобилось здесь, если им не до рыбной ловли. Я больше в их сторону не смотрел, только на удочки. Но рыба не шла. Ни у меня, ни у Тенгери. Сколько бы я ни глядел на воду, я видел перед собой лишь всадников на холме. Мой сын, похоже, видел то же самое. Много ли поймаешь рыбы, когда мысли твои совсем не о ней?

— Давай, отец, спустимся немного вниз по реке! — предложил Тенгери.

Я ответил ему:

— Ладно, сходи за лошадьми.

Оба мы подумали: если они поедут в ту же сторону, мы будем знать, что они здесь из–за нас.

Река плавно катилась вниз, а белые облака плыли нам навстречу.

— Не оглядывайся, Тенгери!

— Я понимаю, отец!

Может быть, мальчику даже нравилось, что нас кто–то преследует. Мальчишкам такое часто по душе. Они похожи на волчат, которые бесятся перед своим логовом и радуются вовсю, потому что всегда побеждают, сколько бы другие их ни кусали — ведь это игра.

Мы проехали сквозь неширокую полоску кустарника почти у самой реки, и тут я сказал Тенгери:

— А теперь можешь оглянуться, мой сын!

— Они все еще на холме, отец!

— Да что ты?

— Нет, правда.

Я улыбнулся: все недобрые предчувствия как–то разом оставили меня. Мы поскакали вперед мимо невысоких топольков, ветви которых чиркали меня то по лицу, то по ушам.

За полосой кустарника, у самой излучины, мы спешились. Отсюда уже холма не видно, и мы не знали, сидят они еще там или нет.

На этом месте Тенгери с уловом не повезло. Он вытащил всего с полдюжины маленьких рыбешек, которые годились разве что на наживку. Он наверняка не переставал думать о незнакомцах и досадовал, что они нас больше не преследуют.

Около полудня мы разожгли костерок, чтобы поджарить рыбу. Кожаный мешок с кумысом положили в воду — пусть охладится. Поели–попили.

— Я хотел бы знать, отец, — начал Тенгери, — почему они проводили нас до холма, а потом бросили?

Иногда дети додумываются до такого, что взрослому и в голову не придет.

— Может быть, они вовсе за нами не следили, а просто ехали в ту же сторону. Понравилось им на холме, они там и остались. Вдруг это чистая случайность, а, Тенгери?

Над рекой парила одинокая чайка, которая вдруг круто взмыла ввысь, будто захотела укусить облачко.

— Они опять здесь, отец! — прошептал Тенгери.

Оба всадника остановились у топольков. На их лицах

подрагивали тени от веточек, а сами они даже не старались остаться незамеченными. Каждый из них прислонился к тоненькому стволу, и так как ветер клонил деревца в сторону, то и они то и дело отклонялись в сторону. Туда — обратно, туда — обратно.

— Вытаскивай удочки! — велел я Тенгери и столкнул сапогом тлеющие головешки в воду. Черный пепел от кострища закружило в водовороте.

На другом берегу табунщики гнали вверх по течению тысячи лошадей. Слышался злой лай собак, окружавших табуны, но из–за пыли их совсем не было видно. Над гривами некоторых лошадей проносились петли, которые накрепко захлестывали их.

— Почему они сгоняют лошадей в орду, отец?

— Так, наверное, приказал хан, Тенгери, — с грустью сказал я.

Оба всадника по–прежнему были у тоненьких топольков. Меня всего объяло ужасом, леденящим, как зимний лунный луч, я даже ощутил озноб. Я начал догадываться, почему эти двое следуют за нами по пятам. И тут кусты раздвинулись, и мы увидели Золотой Цветок верхом на статной каурой лошади.

— Властитель собирает войско, — сказала она, спрыгнув на траву. — Давай бежим, Чоно, давай спрячемся в лесах. Медлить нельзя, Чоно!

— Слишком поздно, Золотой Цветок, вон там, в рощице у двух топольков, есть четыре уха и четыре глаза.

А Тенгери тихонько проговорил:

— Они с самого утра не отпускают нас, мама!

Наступившую тишину разорвал резкий крик трубы. Это

был условный призыв Ха–хана: всем пастухам, табунщикам, охотникам и воинам немедленно вернуться в орду!

И мы опять поскакали вверх по реке, а оба всадника отставали от нас меньше чем на один полет стрелы. Мы молчали, хотя нам много нужно было сказать друг другу. Утром, при первом появлении всадников, я подумал, что это они по мою душу: хан больше не доверял мне, он, наверное, заподозрил, будто и я собрался переселиться туда, где никакой Чингисхан не властвует, и опасался, как бы за мной не последовали другие, потому что любовь и уважение к нему начали увядать из–за страха. Но мне не приходило на ум, что их появление может быть связано с новым походом. В такие дни властитель рассылал во все стороны своих стражей и телохранителей, чтобы повсюду, где пастухи пасли овец, а табунщики — лошадей, где охотники охотились, а рыболовы ловили рыбу, вовремя предупредить о необходимости вернуться: ведь из–за расстояния они могли не расслышать призывного звука трубы.

Перед дворцовой юртой стоял глашатай Ха–хана и повторял подходившему народу, что боги сказали властителю:

— Подобно тому, как на небе есть одно солнце и одна луна, на земле должен быть только один хан, один властитель!

И еще глашатай добавлял:

— Поэтому Чингис велел оповестить вас о том, что отправляется в поход, чтобы покорить первое государство за пределами империи степи. Это страна тангутов, и зовется она Хси—Хсия [11].

После чего глашатай начал доставать из большого деревянного ящика замечательные ткани, золотые и серебряные сосуды, утварь из слоновой кости и красного дерева и зычным голосом уверял людей, что в Хси—Хсии такого товара полным–полно, надо только прийти и взять, что понравится.

Той ночью сон ко мне не шел.

Золотой Цветок тоже лежала без сна. Она спросила меня, велика ли земля и сколько на ней властителей.

Я ответил, что земля заключена между двумя морями, из одного солнце утром всходит, а в другое вечером заходит.

— На востоке и юго–востоке за Великой стеной лежит могучая империя Хин, на западе возвышается Крыша Мира, Золотой Цветок, и там простирается империя Кара—Хитан [12]. Горы там такие высокие, что вершинами касаются неба. А вот на юге распростерлась Хси—Хсия.

— По–моему, купцы рассказывали, будто стран на свете больше, чем пальцев на руках.

— Да–да, купцы… Только я не знаю, Золотой Цветок, правда ли это. Купцы ведь тоже могут соврать.

— И не только купцы, Чоно!

Я предупредил ее, что надо говорить потише, и поведал ей о том, о чем так долго умалчивал. Я рассказал, о чем мечтал хан, когда лежал раненый и его била лихорадка, о мечтах, которые уводили его так далеко и уже перестали быть мечтами.

— Теперь уже слишком поздно бежать, — прошептала Золотой Цветок.

— Да, теперь поздно!

Я целовал ее мягкие волосы, горячие губы, по–девичьи нежную шею. Сквозь верхнее отверстие в юрте летняя луна отбрасывала черные тени на наши тела, а мы были белыми, лунно–белыми — как мертвецы.