Но вот зашевелился и раздвинулся камыш, чьи–то легкие шаги — и появляется Золотой Цветок с наполненными водой кувшинами…
До моего слуха донесся тоскливый волчий вой.
Я уставился на языки пламени в очаге.
Мечты о лете отлетели. Я закрыл глаза и увидел моего хана, бледного, со впавшими щеками Темучина с раной в шее, услышал его маловразумительный бред, срывавшийся с запекшихся губ, эти мечты о домах, которые ветер заставляет бегать вверх–вниз по рекам, о повозках без колес, в которых носят чужеземных владык, о городах из камня с домами, которые не увезешь с собой, как мы наши юрты и кибитки, о дворцах в дальних странах с золотыми колоннами и позолоченными крышами, о пышных садах с мандариновыми деревьями, бред о чужестранных властителях и императорах, которых он высмеивал, о незнакомых мне богах, о золотых слитках величиной с верблюжью голову и драгоценных каменьях размером побольше, чем глаз у яка, о крепостных башнях, из которых видно все далеко–далеко окрест, и еще о многом другом говорил и говорил он во сне и в бреду, а потом тихо, совсем тихо, чтобы никто его не услышал, сказал еще: «Подобно тому, как на небе есть только одно солнце и одна луна, на всей земле должен быть только один владыка, один хан!»
Может быть, я закричал, а может быть, я сам бредил, полусонный, потому что Золотой Цветок коснулась моего плеча и осторожно спросила:
— Что с тобой, Кара—Чоно?
— Похоже, в мои сны прокрался волк, — ответил ей я.
Неужели я должен был открыть ей, о чем бредил
раненый хан? Я больше никогда не слышал от него таких слов.
Однажды зимним утром мы шли с Тенгери по льду реки. Лес застыл в немом оцепенении от мороза. Ни ветерка. Мальчик деловито топал ногами, сгорая от желания поохотиться со мной. Я подарил ему маленький кинжал и средних размеров лук, тетиву которого он уже научился натягивать.
— Если мы возьмем волка, — сказал я, — ты получишь его шкуру, Тенгери!
— А почему только волка? — Он остановился, сдвинул свою соболиную шапку на затылок и посмотрел на меня с укоризной. — Волка мы в любую ночь взять можем. Они подбираются к нашим юртам, отец!
— А кого же ты хотел бы взять?
— Медведя!
— Медведя?
Я старался не подавать виду, но он, наверное, заметил в моих глазах смешинку и, насупившись, зашагал дальше с таким видом, будто решил завалить медведя в одиночку. Мальчишка то и дело проваливался в снег по колено. Единственные следы на льду реки оставили мы сами.
— Для охоты на медведя нужны копье, топор и тяжелый меч, — сказал я. — А у нас только кинжалы, лук и стрелы, Тенгери!
Он не ответил.
У излучины реки мы добрались до места, где недавно особенно ярился ветер. Нам пришлось перелезать через вырванные с корнем большие деревья. Одна ель, падая, повалила другую, мертвые ели и кедры образовали настоящий завал и вздымали к синему небу свои нагие черные ветви и лапы.
— Никому еще не удавалось завалить медведя стрелой? — спросил мальчик.
— Да, это очень опасно. И случалось очень редко. Это все равно что поразить орла копьем или мечом.
— Вот как? А кинжалом? Ты знал кого–нибудь, кто убил бы медведя кинжалом?
— Да, это сделал мой отец, Тенгери.
И я рассказал ему историю, случившуюся с отцом и Есугеем.
Некоторое время он хранил молчание. Наверное, начал догадываться, какой опасной может быть встреча с медведем. Мы еще довольно долго шли с ним по рыхлому снегу, пока я не сказал:
— Скоро мы окажемся у одного источника, Тенгери, у ключа, из которого бьет чистая вода, — это между лесом и скалой. Мы назвали его Святым Источником, потому что нам подарили его боги. И тот, кто…
— У тебя нет топора, чтобы взломать лед, отец.
— А зачем он мне, Тенгери, когда чудотворная вода бьет из источника круглый год?
— Всегда?
— И зимой и летом, Тенгери.
— И он никогда–никогда не замерзает? — Он остановился и недоверчиво посмотрел на меня.
— Никогда, Тенгери. Снег и лед ему нипочем. Кто искупается в нем сто раз, станет здоровым и крепким и сможет охотиться на медведя даже в одиночку.
— Сто раз?
Я рассердился на себя за то, что назвал точное число. А все потому, что Тенгери знал счет только до ста — этому я его научил. Но не назови я его, а скажи только, что в источнике нужно искупаться много раз, он наверняка спросил бы: «А сколько раз?» Поэтому мне не оставалось ничего другого, как стоять на своем.
— Да, Тенгери, сто раз.
— А сколько раз ты сам искупался в чудесном источнике?
— Сам не знаю! Каждый раз, проходя мимо, я делаю это. А мне уже часто приходилось проходить мимо.
— И все, кто охотился на медведей, обязательно сперва купались в нем?
— Не все, но многие, Тенгери, — уклончиво ответил я. — А еще эта вода исцеляет от болезней и закрывает раны.
Оставив бурелом в стороне, мы углубились в чащу леса. Первый зверек, которого мы увидели, был юркий соболь, шмыгнувший в кусты почти у нас под ногами. Он поднял за собой целое снежное облачко, и ветки кустов еще долго подрагивали. От неожиданности Тенгери даже не успел приложить стрелу к тетиве. Однако я не стал его укорять в тайной надежде, что теперь у него пыла поубавится и он забудет и думать об охоте на медведя, удовлетворившись чем–нибудь попроще. И еще меня успокаивало то, что в такое время года медведи спят в своих берлогах, а не шатаются по лесу.
Мы достигли источника, когда солнце уже выкатилось из–за верхушек деревьев. Он бил между двумя склонившимися друг к другу и напоминавшими каменный шалаш высокими валунами. Они не были заснежены и блестели от влаги, наверное, чудотворная вода их разогрела, и по стенкам каменного шалаша снизу вверх поднимался пар.
Мы увидели даже жуков, самых настоящих пестрых жуков посреди зимы, которые • ползали вверх–вниз по солнечной стороне валунов.
— Цветы! — воскликнул Тенгери. — И трава, отец, настоящая высокая трава. А вон там еще два цветка!
— Сам видишь, Тенгери, это чудесный источник. Посреди суровой зимы с ее снегами и морозами этот источник богов — островок вечного лета с травой и цветами.
Мы разделись и вошли в воду.
Тенгери кричал от радости, хлопал в ладоши, нырял, брызгался и шалил. Иногда мы отходили друг от друга всего на несколько шагов, а разглядеть лица уже почти не могли — такой густой пар стоял над водой.
— А рыба здесь водится, отец?
— Нет, Тенгери!
— А почему не водится?
— Не знаю, Тенгери.
Только мы захотели выйти из воды, как сквозь облако пара просунулась морда могучего медведя: он лениво зашлепал лапами по камням, поднял косматую башку, принюхался и испустил ужасный рев.
Мы стояли в воде, не смея пошевелиться.
Зверь обходил источник по узкой каменистой осыпи вокруг валунов, встревоженный, но нерешительный.
— Наши кинжалы, отец!
— Тихо! Ни с места!
— А наши луки, отец?
— Не тревожься, Тенгери, веди себя спокойно.
Я попытался осторожно приблизиться к тому месту, где лежало наше платье и оружие. Делая маленькие неслышные шажки, я не спускал глаз со зверя. Вот я уже совсем близко.
Вдруг медведь остановился, встал на задние лапы и сквозь облако пара уставился на меня.
Мы смотрели друг другу прямо в глаза. С каменной стены мне на шею упало несколько холодных капель. Я невольно вздрогнул — и медведь тут же шлепнул правой лапой по теплой воде! Брызги разлетелись во все стороны. Медведь встряхнулся, зарычал и отступил на шаг назад, словно эта вода чем–то ему не понравилась.
— Медведи умеют плавать, отец?
— Нет, — ответил я, а сам подумал: «Эх, знал бы ты, сынок, что медведи без труда переплывают самые глубокие и широкие реки!»
Но чем–то этот чудотворный источник, этот дар богов, который вообще–то был всего–навсего маленьким озерцом, медведя испугал; иначе эта огромная зверюга, проснувшаяся во время зимней спячки от голода, давно уже прыгнула бы в источник — и чем бы это для нас кончилось, мне не хотелось даже гадать.