— Не отсылай пока гонца, Темучин!

— Что еще? Опять сомнения? — Чингисхан недоверчиво оглядел их.

— Мы посовещались и сочли необходимым известить тебя, что послание о желании твоего старшего сына Джучи взять в супруги одну из его дочерей заставит Джамуху и Сенгуна отговорить повелителя кераитов от этого под предлогом, что ты сделал за сына этот выбор только для того, чтобы после смерти твоего названого отца завладеть его наследством.

— Но это ложь! — вскричал Темучин.

— Как бы там ни было, такое послание даст и Джамухе, и Сенгуну еще один повод для злобных наветов.

Какими бы убедительными ни показались мне слова нойонов, на Чингисхана они впечатления не произвели, и он немедленно отправил гонца в путь. Последующие дни мы провели в ожидании. Сам Темучин хранил суровое молчание.

Но как–то к нам в орду заехали китайские купцы, которые привезли замечательные ковры, золотую утварь, золотые троны и позолоченные носилки. Они выставили все это на продажу перед самой юртой властителя.

Народ сразу же сгрудился вокруг диковинного товара, ощупывая его цепкими взглядами и слегка дотрагиваясь жадными пальцами.

Торговцы покрикивали:

— А ну, проваливайте, ротозеи! Разве для вас эти вещи? У вас желаний больше, чем овец! — Купцы, смеясь, отпихивали людей от драгоценных вещей. — Спите в жалких войлочных кибитках, а мечтаете пить кумыс из золотых чаш, да? — И снова издевательский смех. — Отойди подальше — это товар для хана и его приближенных!

— Вот как! — Чингисхан выступил вперед. — Считаете, значит, что я куплю хоть что–нибудь у людей, оскорбляющих моих храбрых воинов и высмеивающих их за то, что они не богаты?

— Благороднейший хан, — купец повалился перед Темучином на колени, — мы хотели только…

— Молчи, змея! — И, обращаясь к толпе, возмущенный хан вскричал: — Гоните их из орды, бейте плетками и кнутами, если они будут медлить с возвращением в свои проклятые города, в эти темные убежища крыс. Я ненавижу их, я ненавижу всех, кто живет за каменными стенами и смотрит на нас свысока и с презрением, будто мы жалкие степные мыши!

И толпа поступила так, как велел ей хан. А добро купцов хан раздал своим людям.

Примерно в это же время я как–то сопровождал его во время прогулки вдоль реки. Он спросил меня, что я думаю о Тогруле. И я ответил:

— Когда мы выступили в поход против меркитов, он заставил тебя тщетно прождать три дня, Темучин. И тогда ты сказал мне: «Это цена за обещанную нам ханом Тогрулом помощь. Он не такого знатного рода, как я, но сейчас сила за ним, и своим опозданием он хочет сказать мне, что, несмотря на свое более низкое происхождение, он стоит сейчас выше меня». На что я тебе ответил: «Выходит, дело обстоит так: он человек не столь высокого, как ты, происхождения, однако за ним сила. И он помогает сейчас тебе, человеку более славного рода, но потерявшему всякую власть».

— Так и было, Кара—Чоно!

— То же самое ты сказал мне и тогда, на что я сразу задал тебе другой вопрос: «Почему же он помогает тебе, Темучин?»

— «Потому что видит в этом пользу и для себя!» — вот мои слова.

— «Но ведь и ты выигрываешь. Разве он не должен опасаться, что твоей власти прибудет?» Это тебе, дорогой Темучин, сказал я. И что на это сказал ты?

— Не помню, Кара—Чоно.

— Ты сказал: «Он всегда будет озабочен тем, чтобы я своей властью не превзошел его, чтобы моя власть была лишь опорой для него».

Хан посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Мы успели уже добраться до берега, спешились и шли по высокой траве и по камням. Вдоль темной кромки леса парили чайки, потом они круто поворачивали влево и опускались на небольшой каменистый островок посреди Керулена. Все было как и в то время, когда мы здесь же поджидали хана Тогрула, — тогда мы ждали его на берегу реки.

— Если я тогда так говорил, значит, я и по сей день должен так думать. И ты тоже. Разве за эти годы мы с тобой не стали одной головой, одним сердцем и одним телом?

Набежавшая туча отбросила тень на его побагровевшее лицо. Река потемнела, и хан поплотнее запахнул свою шерстяную накидку, словно его знобило.

Мы решили вернуться.

Пастухи гнали стада на водопой. В свете заходящего солнца шерсть овец казалась рыжеватой. У костра сидел старик пастух, а рядом лежал только что освежеванный им жирный баран. Старик засунул через рот внутрь барана несколько гладких камней, пролежавших какое–то время в огне, и, трижды поклонившись, пригласил властителя на скромную трапезу.

Темучин отрицательно покачал головой. И сказал мне:

— Сегодня последний день. Так я условился с гонцами. Если они не предстанут передо мной сразу после того, как солнце спрячется за бесконечный лес, я накажу их.

— Но ведь что–то могло помешать им, Темучин.

Он словно не услышал моего возражения и резко отрубил:

— Я набью их сапоги раскаленным песком и повешу им на шею.

И как раз в это время быстроногие скакуны гонцов промчались по главной дороге орды.

Я вошел в дворцовую юрту вслед за ханом.

За нами последовали благородные нойоны.

Появилась Борта.

Рядом с отцом встал Джучи.

Наступила тишина.

Пальцы властителя глухо барабанили по львиным головам из слоновой кости, украшавшим подлокотники кресла. Когда вошли гонцы, хан поднял глаза, уставившись в потолок дворцовой юрты.

— Повелитель кераитов передал для тебя четыре слова…

— Целых четыре слова? — Он резко повернулся в их сторону.

— Четыре добрых слова, хан. Вот они: «Приходи пировать на помолвке!»

Темучин бросился к гонцу и, прослезившись от радости, сказал:

— Сейчас мне стыдно, что в дни ожидания и меня охватили сомнения. Завтра же мы отправимся к нашему сиятельному отцу.

И на другой день маленький караван выступил из нашего основного лагеря. Нас было десять человек. На вьючных лошадях мы везли подарки для хана. По дороге мы заезжали в принадлежавшие нам окрестные орды, пока не попали наконец в ту, где жила Мать Тучи, снова вышедшая замуж.

— Как хорошо, Темучин, — сказала Оэлон—Эке, — что по дороге к Черному Лесу на Туле ты заглянул к нам. У нас для тебя дурные вести.

— Сначала и у нас были дурные вести, — с улыбкой ответил ей Чингисхан, — но со вчерашнего вечера нам, матушка, известно, что мой названый отец Тогрул не внял наветам Сенгуна и Джамухи, желавших посеять между нами вражду. Он пригласил нас на пир в честь помолвки — вот мы и отправились к нему с дорогими подарками и чувством радости и благодарности.

Оэлон—Эке повела нас в свой шатер. Там нас ожидал отчим Темучина — Мунглик и двое его табунщиков, молодые парни в изношенных платьях. Мать Тучи сказала:

— Ты меня не понял, Темучин. Нам известно, что тебя с твоими приближенными пригласили на пир, еще со вчерашнего вечера. Но о том, что тебя собираются на этом пиру подло убить, как и твоего отца, мы услышали только что от этих вот табунщиков.

Отчим Мунглик сказал им:

— Расскажите хану, как все было.

— А было так, — начал один из них. — Вчера мы проезжали неподалеку от шатра Тогрула. Там у ручья несколько женщин и девушек мыли миски и кувшины и трещали, как сороки. И мы услышали, что Джамуха, Сенгун и Тогрул договорились пригласить Темучина на пир, где и схватят его.

— И еще мы услышали, — подхватил другой табунщик, — как одна из женщин сказала: «Интересно, какую награду получил бы человек, который отправился бы к Темучину и передал эти слова, выпорхнувшие из–за белого войлока и для наших ушей не предназначенные?»

— И тогда вы поспешили сюда? Сразу? — пожелал удостовериться Чингисхан.

— Нет, — ответил первый. — Хоть мы и были сильно перепуганы, но спешить не стали, а решили сперва проверить эти слова и в темноте оказались вблизи от шатра хана. Мой друг отвлек стражей разговором о том, какие болезни бывают у лошадей, если их неправильно подковать, а я прислонился ухом к ханскому белому войлоку и услышал такой вот подлый сговор:

Сенгун: «Для тебя, отец, мы схватим Темучина за руки, а другие свяжут ему ноги».